В самом деле, только при взлете или посадке можно было установить, что тут есть аэродром,да и то если вы наблюдаете за местностью с помощью бинокля, находясь на каком-нибудь из окружающих холмов. Но у местных пастухов нет биноклей, а кроме них здесь не было ни одной живой души.
И еще одно очень важное наблюдение сделал я, лежа на крыше голубятни: далеко на западе блестела голубая полоска. «Море», — догадался я и понял, каким образом эти люди получают помощь с континента. Мучаясь от жары и жажды, я молил сейчас Бога только о том, чтобы самолет прилетел, когда уже станет смеркать, потому что иначе я попадал в руки негодяев.
Едва солнце скрылось за холмами, как я услышал треск мотора. Самолет опустился на лужайку и из дома и в дом забегали люди. Потом стало совсем темно и все стихло. Подождав еще примерно с полчаса, я начал спускаться; самое ужасное было то, что из дома вышел кто-то с фонариком, но дойдя до мельницы вернулся обратно. Я все это время висел на стене голубятни, уцепившись за ветви плюща. Конечно, не все прошло благополучно: примерно, на высоте трех метров я сорвался и лежал какое-то время не двигаясь. Потом пополз к кустарнику, росшему позади дома. К счастью, я догадался, что дом окружен системой сигнализации. В одном месте под проводом была небольшая канавка. Я сполз в нее и, извиваясь, как уж, выбрался из опасного круга. Через несколько минут я вышел к ручью и смог утолить жажду и умыться. Не оглядываясь, быстрыми шагами уходил я от этого проклятого места.
Глава седьмая
Встреча на мосту
Я прошел, наверное, километров десять, прежде чем решил дать себе передышку. Ночь была темная, безлунная, и я шел по звездам, держа в уме карту, которую видел у сэра Гарри. Шел я очень медленно, потому что никогда еще не чувствовал себя так скверно, как сейчас. У меня разламывалась от боли голова, левая рука висела, как плеть.
Судя по карте, идя все время на юго-юго-запад, я должен был придти к тому ручью, возле которого я встретил Тернбулла. До этого ручья, который был притоком какой-то речушки, впадавшей в Твид, мне надо было пройти километров тридцать, причем идти я мог только ночью, потому что вид мой был страшен: оборванный, в одной рубашке, с черным от действия взрывной волны лицом и красными глазами, я не мог не показаться любому богобоязненному человеку выходцем из адского пекла.
В голове моей давно сложился следующий план действий: взяв у Тернбулла одежду и, главное, записную книжку, идти к сэру Балливанту — доказательства шпионской деятельности этих негодяев у меня теперь было более чем достаточно. Если же я попадал в руки полиции, то теперь я рассматривал это как наименьшее из зол. Я надеялся убедить полицейских, что не я убил Скаддера.
Когда на востоке заалела полоска зари, я умылся водой ключа, бившего из крутого склона холма, и направился к хижине пастуха. Пожилая женщина, жена пастуха, была дома одна. Очевидно, приняв меня за беглого каторжника, она взялась за топор. Я попытался разуверить ее. «Нет-нет, — сказал я, — я совсем не то, что вы думаете. Я упал с обрыва и чуть не разбился». Она мне поверила, потому что я, действительно, еле передвигал ноги. Налив мне стопку виски, она усадила меня перед огнем очага, а затем поставила на стол крынку молока и несколько кусков хлеба. Она предложила промыть мне плечо, но я, поблагодарив ее, отказался.
Я отдал ей золотой. Она замахала руками и сказала, что не хочет брать такие деньги. Я стал горячо убеждать ее, что эти деньги заработаны честным трудом, и она взяла у меня соверен. Потом ушла за перегородку и вынесла мне почти новый плед. Я не знал, как его носят и она мне показала. Завернувшись в него, я вышел из дома. Теперь я был похож на шотландца, каким его изображают на иллюстрациях к стихотворениям Бернса.
Погода изменилась, едва я прошел несколько километров — начал моросить противный, холодный дождик. Плед оказался очень кстати: завернувшись в него, я улегся на мягкий мох под нависшим надо мной обрывом и попытался забыться сном. В сумерках я вышел из своего укрытия, поужинав данной мне хозяйкой овсяной лепешкой и куском сыра.
Дождь продолжался, и потому я шел уже наугад. Я немного сбился с пути и, сделав крюк в десять километров, пришел уже под утро к дому Тернбулла. Густой туман окутал всю округу.
Я постучал в дверь. Спустя минуту она отворилась — на пороге стоял Тернбулл, трезвый, как стеклышко, и даже вполне прилично выбритый. Конечно, он не узнал меня.
— Кого это Бог ко мне принес в субботнее утро? — встретил он меня вопросом.
Я потерял счет дням и только теперь сообразил, что ради субботы он побрился и надел белую рубашку. Приглядевшись, он все-таки узнал меня. Помогла, наверное, и его рубашка, которая все еще была на мне. Я был так измотан и уже очень болен, что ничего не сказал ему.
— Надеюсь, очки мои не потерялись? — спросил он. Я достал очки из кармана и молча отдал ему.
— Ну заходи, странник, — сказал он. — Садись в кресло, обогрейся. Устал, наверное, как собака.
Я когда-то болел малярией и понимал, что болезнь вновь вернулась ко мне то ли потому, что я сутки был под дождем, то ли из-за отравления взрывными газами. Тернбулл раздел меня и уложил на одной из широченных лавок, стоявших вдоль стен.
Десять дней он ухаживал за мной, как родной брат. Жена его умерла несколько лет назад, и теперь, когда дочь его вышла замуж, он остался один. Он каждое утро уходил на свою дорогу, заперев на замок дверь. Я оставался одни. Если у меня был аппетит, то съедал лепешку и выпивал стакан молока. Вечером возвращался с работы Тернбулл и, посидев и покурив в углу, ложился спать.
Болезнь моя постепенно отступала, приступы лихорадки становились все более редкими и коротким. Может быть, благодаря высокой температуре стало заживать и плечо, хотя боль в руке все еще давала о себе знать. Через десять дней я стал вставать с постели, но был еще очень слаб и, походив по комнате, опять ложился на лавку.
За все это время Тернбулл ни разу не спросил меня, кто я и откуда. Принес только однажды двухдневной давности номер «Скотсмана» и вручил его мне. По-видимому, интерес к убийству на Портлен-плейс совершенно пропал, потому что в номере о нем ничего не говорилось.
Когда я почувствовал, что выздоравливаю, Тернбулл достал из шкафа мою одежду. Я спросил его, не обращался ли к нему кто-нибудь с вопросами по поводу моего выступления на дороге.
— Приезжал какой-то тип на машине, — рассказал Тернбулл, — похоже, что не англичанин, потому что я с трудом понял, что он говорил. Он спросил меня, кто вместо меня работал в тот день. Я сначала не хотел ему говорить, но он так ко мне привязался, что я, в конце концов, сказал, что вместо меня работал мой двоюродный брат.
Я с каждым днем чувствовал себя все лучше, но лишь к 12 июня крепко стоял на ногах и мог выдержать долгий пеший переход. В этот день приятель Тернбулла, некий Хислоп, перегонял скот в Моффат и мог взять меня с собой. Он зашел за мной рано утром. Я пытался уговорить Тернбулла взять пять фунтов, но он отказался и даже рассердился на меня. Все-таки мне удалось уговорить его взять деньги. Расстались мы довольно холодно. Я сказал, что обязан ему жизнью, он буркнул, что он тут не при чем.
Хислоп оказался веселым малым и мы проболтали всю дорогу. Я рассказал ему, какие цены на рынке в Галлоузе. Он спросил меня, давно ли я занимаюсь торговлей, и я сказал, что недавно. Перегон скота очень медленное дело, и если бы я не знал, что остается всего только два дня до роковых событий, то я, конечно, бы наслаждался синим небом, зелеными лугами, чудной волнистой линией холмов, пением жаворонка и криком ржанок. Но неотвязная мысль, что из-за моей нерасторопности все может погибнуть, вертелась у меня в голове и портила все дело.
Мы пришли в Моффат уже под вечер. Я побежал тотчас на станцию и, узнав, что поезд на юг будет только в полночь, поужинал в какой-то грязной пивной и потом решил немного соснуть, потому что очень устал. Я поднялся на один из холмов и найдя укромное местечко по обрывом, завернулся поплотнее в свой плед и заснул. Когда я проснулся, было уже очень темно, и я сломя голову помчался на станцию. Слава Богу, я прибежал во время — спустя минуту поезд тронулся.
Прокуренный вагон третьего класса показался мне уютным и милым. В Кру поезд пришел в четыре часа утра. Поезд на Бирмингем отправлялся только в шесть. В Рединг я прибыл в пятом часу, опять сделал пересадку и уже на местном поезде добирался до Артинсвелла.
На платформе было несколько человек, встречавших друзей или родственников, но я не решился обращаться к ним с вопросами, потому что был уж слишком колоритной фигурой. Хотя уже начинало смеркаться и я не щеголял в своем клетчатом пледе, а свернул его и перекинул через левую руку, но все равно мой потрепанный костюм, рваные брюки, да и сам я, худой, с длинными волосами человек, невольно обращали на себя внимание.
Я прошел через буковую рощу и спустился в долину. Воздух здесь был совсем не тот, что в Шотландии — от запаха цветущей сирени и каштанов кружилась голова. Дорога вывела меня к мостику через неширокую речку, заросшую белоснежными кувшинками. Чуть повыше моста стояла мельница. Шум воды на плотине показался мне чарующей музыкой, и я почти бессознательно начал насвистывать «Аннилору».
На мост поднялся рыбак. Он тоже насвистывал эту мелодию. Это был хорошо сложенный, высокий мужчина в поношенном, но добротном костюме и широкополой шляпе. Встав рядом со мной, он забросил удочку в реку, и мы вместе с ним уставились на поплавок.
— Вода в нашей речке чистая, как слеза, — сказал он, точно разговаривал сам с собой, и вдруг без всякого перехода обратился ко мне: — Посмотрите-ка вон туда. Видите в камышах черную точку. Ставлю четыре фунта против шиллинга, что это ирбис.
— Я ничего не вижу, — сказал я.
— Да посмотрите лучше! Вот там, где берег чуть выдается вперед. Видите?
— Теперь вижу. Я сначала подумал, что это черный камень.
— Вот-вот, — согласился он и, помолчав, начал опять насвистывать «Аннилору».
— Вы ведь Твиздон? — спросил он вдруг, не отрывая глаз от поплавка.
— Нет, — сказал я и, спохватившись, тотчас добавил, — то есть я хотел сказать «да».
Я совершенно забыл о своих верительных грамотах.
— Хороший конспиратор ничего не должен забывать, — наставительным тоном сказал он.
Я повернул голову и впился в него глазами. Твердый с ямочкой посередине подбородок, высокий лоб с глубокими морщинами, ярко-синие глаз. «Вот, сказывается, кто теперь мой друг и союзник», — с облегчением подумал я.
— Это же позор, — сказал вдруг рыбак и, повысив голос, повторил, — да-да, позор, что такой человек, как вы, вынужден побираться, как нищий. Идемте со мной. На кухне вас сейчас покормят, но денег я вам все равно не дам.
По мосту проехала двухколесная бричка, и сидевший в ней молодой человек приветствовал моего собеседника. Когда бричка исчезла из вида, он смотал удочку и, показав рукой на белые каменные ворота в ста метрах справа от моста, сказал:
— Подойдите к заднему крыльцу, там вас покормят. — Я прошел к красивому двухэтажному особняку, стоявшему посреди лужайки, спускающейся под небольшим уклоном к реке. Цветник из чайных роз и кусты сирени довершали картину. Суровый, точно судья, дворецкий уже поджидал меня.
— Пожалуйте сюда, сэр, — сказал он.
Мы прошли по коридору и затем поднялись по лестнице. Я оказался в прелестной комнате с видом на реку и лужайку. Повсюду были разложены принадлежности моего туалета: коричневый костюм из тонкой шерсти, рубашка, галстуки, бритвенный прибор и щетки для волос, две пары обуви.
— Сэр Уолтер, — пояснил дворецкий, — распорядился, чтобы я принес вам одежду мистера Реджи. Он считает, что она подойдет вам. Мистер Реджи бывает иногда здесь по уик-эндам. Следующая дверь по коридору — ванная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
И еще одно очень важное наблюдение сделал я, лежа на крыше голубятни: далеко на западе блестела голубая полоска. «Море», — догадался я и понял, каким образом эти люди получают помощь с континента. Мучаясь от жары и жажды, я молил сейчас Бога только о том, чтобы самолет прилетел, когда уже станет смеркать, потому что иначе я попадал в руки негодяев.
Едва солнце скрылось за холмами, как я услышал треск мотора. Самолет опустился на лужайку и из дома и в дом забегали люди. Потом стало совсем темно и все стихло. Подождав еще примерно с полчаса, я начал спускаться; самое ужасное было то, что из дома вышел кто-то с фонариком, но дойдя до мельницы вернулся обратно. Я все это время висел на стене голубятни, уцепившись за ветви плюща. Конечно, не все прошло благополучно: примерно, на высоте трех метров я сорвался и лежал какое-то время не двигаясь. Потом пополз к кустарнику, росшему позади дома. К счастью, я догадался, что дом окружен системой сигнализации. В одном месте под проводом была небольшая канавка. Я сполз в нее и, извиваясь, как уж, выбрался из опасного круга. Через несколько минут я вышел к ручью и смог утолить жажду и умыться. Не оглядываясь, быстрыми шагами уходил я от этого проклятого места.
Глава седьмая
Встреча на мосту
Я прошел, наверное, километров десять, прежде чем решил дать себе передышку. Ночь была темная, безлунная, и я шел по звездам, держа в уме карту, которую видел у сэра Гарри. Шел я очень медленно, потому что никогда еще не чувствовал себя так скверно, как сейчас. У меня разламывалась от боли голова, левая рука висела, как плеть.
Судя по карте, идя все время на юго-юго-запад, я должен был придти к тому ручью, возле которого я встретил Тернбулла. До этого ручья, который был притоком какой-то речушки, впадавшей в Твид, мне надо было пройти километров тридцать, причем идти я мог только ночью, потому что вид мой был страшен: оборванный, в одной рубашке, с черным от действия взрывной волны лицом и красными глазами, я не мог не показаться любому богобоязненному человеку выходцем из адского пекла.
В голове моей давно сложился следующий план действий: взяв у Тернбулла одежду и, главное, записную книжку, идти к сэру Балливанту — доказательства шпионской деятельности этих негодяев у меня теперь было более чем достаточно. Если же я попадал в руки полиции, то теперь я рассматривал это как наименьшее из зол. Я надеялся убедить полицейских, что не я убил Скаддера.
Когда на востоке заалела полоска зари, я умылся водой ключа, бившего из крутого склона холма, и направился к хижине пастуха. Пожилая женщина, жена пастуха, была дома одна. Очевидно, приняв меня за беглого каторжника, она взялась за топор. Я попытался разуверить ее. «Нет-нет, — сказал я, — я совсем не то, что вы думаете. Я упал с обрыва и чуть не разбился». Она мне поверила, потому что я, действительно, еле передвигал ноги. Налив мне стопку виски, она усадила меня перед огнем очага, а затем поставила на стол крынку молока и несколько кусков хлеба. Она предложила промыть мне плечо, но я, поблагодарив ее, отказался.
Я отдал ей золотой. Она замахала руками и сказала, что не хочет брать такие деньги. Я стал горячо убеждать ее, что эти деньги заработаны честным трудом, и она взяла у меня соверен. Потом ушла за перегородку и вынесла мне почти новый плед. Я не знал, как его носят и она мне показала. Завернувшись в него, я вышел из дома. Теперь я был похож на шотландца, каким его изображают на иллюстрациях к стихотворениям Бернса.
Погода изменилась, едва я прошел несколько километров — начал моросить противный, холодный дождик. Плед оказался очень кстати: завернувшись в него, я улегся на мягкий мох под нависшим надо мной обрывом и попытался забыться сном. В сумерках я вышел из своего укрытия, поужинав данной мне хозяйкой овсяной лепешкой и куском сыра.
Дождь продолжался, и потому я шел уже наугад. Я немного сбился с пути и, сделав крюк в десять километров, пришел уже под утро к дому Тернбулла. Густой туман окутал всю округу.
Я постучал в дверь. Спустя минуту она отворилась — на пороге стоял Тернбулл, трезвый, как стеклышко, и даже вполне прилично выбритый. Конечно, он не узнал меня.
— Кого это Бог ко мне принес в субботнее утро? — встретил он меня вопросом.
Я потерял счет дням и только теперь сообразил, что ради субботы он побрился и надел белую рубашку. Приглядевшись, он все-таки узнал меня. Помогла, наверное, и его рубашка, которая все еще была на мне. Я был так измотан и уже очень болен, что ничего не сказал ему.
— Надеюсь, очки мои не потерялись? — спросил он. Я достал очки из кармана и молча отдал ему.
— Ну заходи, странник, — сказал он. — Садись в кресло, обогрейся. Устал, наверное, как собака.
Я когда-то болел малярией и понимал, что болезнь вновь вернулась ко мне то ли потому, что я сутки был под дождем, то ли из-за отравления взрывными газами. Тернбулл раздел меня и уложил на одной из широченных лавок, стоявших вдоль стен.
Десять дней он ухаживал за мной, как родной брат. Жена его умерла несколько лет назад, и теперь, когда дочь его вышла замуж, он остался один. Он каждое утро уходил на свою дорогу, заперев на замок дверь. Я оставался одни. Если у меня был аппетит, то съедал лепешку и выпивал стакан молока. Вечером возвращался с работы Тернбулл и, посидев и покурив в углу, ложился спать.
Болезнь моя постепенно отступала, приступы лихорадки становились все более редкими и коротким. Может быть, благодаря высокой температуре стало заживать и плечо, хотя боль в руке все еще давала о себе знать. Через десять дней я стал вставать с постели, но был еще очень слаб и, походив по комнате, опять ложился на лавку.
За все это время Тернбулл ни разу не спросил меня, кто я и откуда. Принес только однажды двухдневной давности номер «Скотсмана» и вручил его мне. По-видимому, интерес к убийству на Портлен-плейс совершенно пропал, потому что в номере о нем ничего не говорилось.
Когда я почувствовал, что выздоравливаю, Тернбулл достал из шкафа мою одежду. Я спросил его, не обращался ли к нему кто-нибудь с вопросами по поводу моего выступления на дороге.
— Приезжал какой-то тип на машине, — рассказал Тернбулл, — похоже, что не англичанин, потому что я с трудом понял, что он говорил. Он спросил меня, кто вместо меня работал в тот день. Я сначала не хотел ему говорить, но он так ко мне привязался, что я, в конце концов, сказал, что вместо меня работал мой двоюродный брат.
Я с каждым днем чувствовал себя все лучше, но лишь к 12 июня крепко стоял на ногах и мог выдержать долгий пеший переход. В этот день приятель Тернбулла, некий Хислоп, перегонял скот в Моффат и мог взять меня с собой. Он зашел за мной рано утром. Я пытался уговорить Тернбулла взять пять фунтов, но он отказался и даже рассердился на меня. Все-таки мне удалось уговорить его взять деньги. Расстались мы довольно холодно. Я сказал, что обязан ему жизнью, он буркнул, что он тут не при чем.
Хислоп оказался веселым малым и мы проболтали всю дорогу. Я рассказал ему, какие цены на рынке в Галлоузе. Он спросил меня, давно ли я занимаюсь торговлей, и я сказал, что недавно. Перегон скота очень медленное дело, и если бы я не знал, что остается всего только два дня до роковых событий, то я, конечно, бы наслаждался синим небом, зелеными лугами, чудной волнистой линией холмов, пением жаворонка и криком ржанок. Но неотвязная мысль, что из-за моей нерасторопности все может погибнуть, вертелась у меня в голове и портила все дело.
Мы пришли в Моффат уже под вечер. Я побежал тотчас на станцию и, узнав, что поезд на юг будет только в полночь, поужинал в какой-то грязной пивной и потом решил немного соснуть, потому что очень устал. Я поднялся на один из холмов и найдя укромное местечко по обрывом, завернулся поплотнее в свой плед и заснул. Когда я проснулся, было уже очень темно, и я сломя голову помчался на станцию. Слава Богу, я прибежал во время — спустя минуту поезд тронулся.
Прокуренный вагон третьего класса показался мне уютным и милым. В Кру поезд пришел в четыре часа утра. Поезд на Бирмингем отправлялся только в шесть. В Рединг я прибыл в пятом часу, опять сделал пересадку и уже на местном поезде добирался до Артинсвелла.
На платформе было несколько человек, встречавших друзей или родственников, но я не решился обращаться к ним с вопросами, потому что был уж слишком колоритной фигурой. Хотя уже начинало смеркаться и я не щеголял в своем клетчатом пледе, а свернул его и перекинул через левую руку, но все равно мой потрепанный костюм, рваные брюки, да и сам я, худой, с длинными волосами человек, невольно обращали на себя внимание.
Я прошел через буковую рощу и спустился в долину. Воздух здесь был совсем не тот, что в Шотландии — от запаха цветущей сирени и каштанов кружилась голова. Дорога вывела меня к мостику через неширокую речку, заросшую белоснежными кувшинками. Чуть повыше моста стояла мельница. Шум воды на плотине показался мне чарующей музыкой, и я почти бессознательно начал насвистывать «Аннилору».
На мост поднялся рыбак. Он тоже насвистывал эту мелодию. Это был хорошо сложенный, высокий мужчина в поношенном, но добротном костюме и широкополой шляпе. Встав рядом со мной, он забросил удочку в реку, и мы вместе с ним уставились на поплавок.
— Вода в нашей речке чистая, как слеза, — сказал он, точно разговаривал сам с собой, и вдруг без всякого перехода обратился ко мне: — Посмотрите-ка вон туда. Видите в камышах черную точку. Ставлю четыре фунта против шиллинга, что это ирбис.
— Я ничего не вижу, — сказал я.
— Да посмотрите лучше! Вот там, где берег чуть выдается вперед. Видите?
— Теперь вижу. Я сначала подумал, что это черный камень.
— Вот-вот, — согласился он и, помолчав, начал опять насвистывать «Аннилору».
— Вы ведь Твиздон? — спросил он вдруг, не отрывая глаз от поплавка.
— Нет, — сказал я и, спохватившись, тотчас добавил, — то есть я хотел сказать «да».
Я совершенно забыл о своих верительных грамотах.
— Хороший конспиратор ничего не должен забывать, — наставительным тоном сказал он.
Я повернул голову и впился в него глазами. Твердый с ямочкой посередине подбородок, высокий лоб с глубокими морщинами, ярко-синие глаз. «Вот, сказывается, кто теперь мой друг и союзник», — с облегчением подумал я.
— Это же позор, — сказал вдруг рыбак и, повысив голос, повторил, — да-да, позор, что такой человек, как вы, вынужден побираться, как нищий. Идемте со мной. На кухне вас сейчас покормят, но денег я вам все равно не дам.
По мосту проехала двухколесная бричка, и сидевший в ней молодой человек приветствовал моего собеседника. Когда бричка исчезла из вида, он смотал удочку и, показав рукой на белые каменные ворота в ста метрах справа от моста, сказал:
— Подойдите к заднему крыльцу, там вас покормят. — Я прошел к красивому двухэтажному особняку, стоявшему посреди лужайки, спускающейся под небольшим уклоном к реке. Цветник из чайных роз и кусты сирени довершали картину. Суровый, точно судья, дворецкий уже поджидал меня.
— Пожалуйте сюда, сэр, — сказал он.
Мы прошли по коридору и затем поднялись по лестнице. Я оказался в прелестной комнате с видом на реку и лужайку. Повсюду были разложены принадлежности моего туалета: коричневый костюм из тонкой шерсти, рубашка, галстуки, бритвенный прибор и щетки для волос, две пары обуви.
— Сэр Уолтер, — пояснил дворецкий, — распорядился, чтобы я принес вам одежду мистера Реджи. Он считает, что она подойдет вам. Мистер Реджи бывает иногда здесь по уик-эндам. Следующая дверь по коридору — ванная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15