— Разве это не наше право — забывать?
Грит резко обернулась и обожгла Кайе взглядом. Глаза ее заблестели.
— Как далеко назад мы можем оглянуться? На две тысячи лет?
Кайе прокашлялся:
— На десять тысяч. Когда возникла письменность.
Грит Вандерверф кивнула и опустила глаза, будто хотела смирить свой гнев.
— А что было прежде? Что мы знаем об этом? Прошли миллионы лет, пока мы, люди, не осознали себя и не обрели свой язык. Может, уже тогда существовала потребность вырваться из настоящего и узнать о прошлом. Миллиона лет достаточно, чтобы изучить циклы этого мира и собрать знание о нем. Что, если какая-то группа людей была избрана еще тогда, чтобы сообщить, как развивалось человечество?
Она говорила тихо, быстро и как-то навязчиво, так что по спине реставратора побежали мурашки. Грит по-прежнему смотрела вниз, будто читала рукопись.
— Разве в Библии не говорится: сообщалось… написано… Ты не думал, кто сообщал, кто написал? Долгое время все передавалось из уст в уста, пока не изобрели буквы, чтобы все записать. Одна традиция сменила другую. Письменные зарисовки овладели мыслью. Эти зарисовки существуют. И наша картина — одна из них.
Кайе почувствовал, что вспотел.
— А почему ее не прочли и не объяснили раньше?
Грит покачала головой:
— Потому что церкви удалось сделать то, чего раньше в таком масштабе не происходило — истребить избранных. За два века инквизиция вытравила то, что собиралось тысячелетиями.
— По-твоему, есть тайный союз, который из века в век, из года в год передает свое знание и знание это скрыто в триптихе?
— Прежде об этом не думали. Картину считали необычной, но безобидной. С тех пор как патер Берле обнаружил рукопись…
Кайе кивнул:
— Он решил, что должен вмешаться… Звучит убедительно. И все же, Грит, это фантазии. Если бы Берле не совершил покушение, мнимое послание осталось бы скрытым под слоем краски до скончания века.
— Или пока где-то не всплыла бы рукопись Петрониуса Ориса. Ты знаешь, что архивы Ватикана собираются открыть? Если там найдется что-либо, указывающее на послание адамитов, у фанатиков возникнет потребность в действиях.
— Но та битва давно прошла. Кому может угрожать картина, если она предсказывает конец патриархата или церкви?
В глазах Грит вспыхнуло что-то, однако она сразу же овладела собой.
— Подумай, если послание существует, то Берле должен уничтожить его. Он в это верит.
— А ты откуда все это знаешь, моя маленькая адамитка?
Грит Вандерверф открыто посмотрела ему в глаза:
— Хорошо. Все не так таинственно, как ты, вероятно, думаешь. Существует достаточно женщин, которые верят в самые загадочные вещи, и считают себя ведьмами, и занимаются черной магией. Я встречала таких в первые годы учебы. Очень увлекательно, сам можешь представить. Особенно когда ты — а мне было двадцать — живешь в мире, полностью контролируемом мужчинами, и ищешь пути защитить себя от них. Одна женщина сказала мне, что ключ к решению наших проблем скрыт в некоей картине. Я давно забыла об этом, но когда мне поручили опеку над патером Берле, мне стало ясно как дважды два, почему он так ненавидит «Сад наслаждений».
В этот момент по радио раздался сигнал. Кайе отвернулся, нажал кнопку и закрыл рукой второе ухо. Грит что-то сказала ему, однако реставратор ничего не расслышал.
— Сеньор Кайе, пришел комиссар, но…
Связь прервалась.
— Охрана, ответьте, алло?
Неожиданно что-то зашумело, и в наушнике снова послышался голос:
— Все в порядке, мы проверили его. У нас были помехи.
Кайе успокоился. Он спрятал устройство в карман и хотел последовать за Грит, которая уже вышла из мастерской. Реставратор бросил последний взгляд на картину. Целая и невредимая, она сверкала яркими красками в центре мастерской.
Может, Грит пошла в его кабинет? Нужно встретить комиссара. Кайе позвонил охране на входе и сообщил, что направляется к себе в кабинет, чтобы поговорить с комиссаром Риверой. Затем вышел из мастерской, преследуемый запахом духов Грит.
III
Кайе устремился вниз по лестнице к реставрационным мастерским. Грит и комиссара Риверу в своем кабинете он не застал. Когда Кайе повернул в проход, ведущий к мастерской, у него едва не остановилось сердце. Как реставратор и предполагал, охраны у дверей не оказалось. Кайе ускорил шаг. Когда он распахнул дверь, лицо его горело.
Яркий свет ослепил реставратора. Он медленно вошел в помещение и застыл как вкопанный. На столе перед «Садом наслаждений» лежало маленькое распятие, по краям которого горели свечи. Фигура Христа была разломана посередине. Кайе подбежал к картине, задул свечи и отшвырнул все в дальний угол. Когда глаза реставратора окончательно привыкли к темноте, он исследовал картину.
Кайе медленно приходил в себя. «Сад наслаждений» был цел и невредим. Он провел рукой по лицу. Ни комиссара, ни Грит. Где они?
Неожиданно за спиной хлопнула дверь, Кайе вздрогнул и поспешно обернулся. У дверей стоял охранник в голубой форме, фуражка глубоко надвинута на глаза.
— Где вы были? — набросился Кайе на охранника.
— Природа изменяется. Правда убивает! — пробормотал охранник, и в первый момент Кайе не понял смысла сказанного.
Он внимательно вгляделся в мужчину.
— Вы!
— Совершенно верно, сеньор Кайе. Не ждали меня?
— Ждал, но не думал, что вам это удастся.
— Все оказалось проще, чем я предполагал. Хватило одного звонка. Они даже проверять не стали. Невероятная халатность.
— Вы и есть предполагаемый комиссар Ривера!
— Удачная идея, не правда ли?
Мысли лихорадочно проносились в голове Кайе. Наверняка в кармане Берле бутылка с кислотой, и при удобном случае он выплеснет ее на картину. Его нужно остановить… Но что значит это представление с разломанным Христом?
— Что вы сделали с охранником?
Патер Берле хрипло рассмеялся:
— Отослал пообедать. Они такие доверчивые.
Патер поправил фуражку. Глаза его блестели, и Кайе понял, что Берле опять использовал свои гипнотические способности. Уголки губ патера слегка подергивались.
Кайе попытался преградить Берле дорогу, переключить его мысли на что-то другое.
— Зачем вы пробрались сюда? Что вам нужно от меня, патер Берле?
Берле, медленно надвигавшийся на реставратора, остановился. Беспокойно бегающие глаза уставились на Кайе. Взгляд его был пуст, как у слепого.
— От вас я ничего не хочу, но вы мешаете мне. — Берле улыбнулся одними губами.
— Если желаете, я позову Грит Вандерверф. Она поговорит с вами.
Патер встрепенулся, будто его укололи. Глаза священника вспыхнули, голос стал пронзительным:
— Я видел ее! Змея! Ее прислал сатана! — Патер поднял руки к небу.
— Почему змея? — спросил Кайе.
Берле резко повернулся и заговорщически понизил голос:
— Она — женщина. Она не хочет признать, что вместе с ее родом в мир пришел грех. В состоянии невинности…
— Замолчите! Хватит с меня ваших россказней!
Взгляд Берле уткнулся в пол, патер принялся медленно раскачиваться из стороны в сторону.
— Вы нашли третий знак в сцене ада, Кайе?
Патер расхохотался:
— Тогда уже поздно!
— Что поздно?
— У вас больше не будет возможности исследовать картину.
На лице Берле появилась злобная улыбка, и в голове Кайе зазвенел сигнал тревоги. Хоть бы кто-то из охранников вернулся с обеда! И Грит, почему она не появляется?
Лицо Берле, казалось, застыло. Неожиданно Кайе вспомнил, где он видел эти черты: в сцене ада на триптихе. Человек-дерево смотрел на него с картины так же пусто, вдаль, поверх зрителя. Выгоревшее тело, безжизненное и мертвое.
Берле обошел Кайе и собрал лежавшие в углу обломки распятия. Затем сложил фигуру Христа.
— Что значит это представление с распятием? — спросил реставратор.
Патер повернулся к нему спиной, осторожно сложил все части на столе и указал на распятие, посередине которого проходила линия разлома.
— Это мой смертный приговор. Они разломали Христа, потому что он не имел для них никакого значения. Мужской идол. Они разбили мужскую веру и разрушили самого человека.
Берле говорил запинаясь, будто подыскивал слова.
— Кто положил этот крест, патер Берле?
Священник кивнул, его рука исчезла в правом кармане куртки. Кайе затаил дыхание. Но патер снова вынул руку из кармана и показал ладонь.
— Кто положил крест, кто положил крест?.. Вы что, действительно так наивны, Кайе? Вы сами сделали это! Вы хотите уничтожить нашу святыню, и эта змея с вами.
— Вы сошли с ума!
Берле закашлялся:
— Кто же еще? Я не разбил бы Христа!
Может, Берле прав? Разве Петрониус Орис не получал такое же предостережение? И разве на его жизнь не покушались?
— Хорошо, предположим, это была она. Но зачем?
— Сеньора предупреждает меня, чтобы я не трогал картину. — Патер смотрел реставратору прямо в глаза. — Вы еще не занимались родословной этой женщины? Не проверяли, откуда она?
Кайе удивленно покачал головой.
— Она — последняя из рода Вандерверф, который раньше звался Ван дер Верф и имеет трехсотлетнюю историю. Ничего необычного, сеньор Кайе. Но сейчас будет интереснее. В середине XVI века эта семья связывает себя узами брака с семьей Ван Синт-Ян. Ничего не напоминает? Ван Синт-Ян — католическое имя Якоба ван Алмагина. У Якоба есть потомки. А если Якоб принадлежал к адамитам, то можно предположить, что между семьей Вандерверф и Синт-Ян все решала религия. Последние часто меняли место жительства, а потом осели в Голландии. Там они обладали привилегией свободного вероисповедания.
Кайе был поражен. Грит — потомок загадочного ученого, или это фантазии безумного патера?
— Так это Якоб ван Алмагин предупреждал Петрониуса Ориса с помощью разломанного креста?
— Предположительно да!
Берле подошел ближе к картине, хотя Кайе и старался оставаться между триптихом и патером.
— Знаете, читая рукопись, я обратил внимание, что история до определенного места написана одной рукой. Затем она неожиданно обрывается, и повествование продолжает другая рука. Стилистически все абсолютно одинаково, можно подумать, будто Петрониус Орис не мог писать сам и диктовал кому-то, но потом…
И тут Кайе поймал его:
— Вы полагаете, с Петрониусом произошло несчастье? Вы прервали свой рассказ, чтобы умолчать об этом?
Берле рассматривал сцену ада. Кайе показалось, что патер хочет загипнотизировать сам себя. И тут голос Берле вновь притянул реставратора к себе и захватил все его внимание.
Все полетело кувырком в Хертогенбосе, и с Петрониусом случилось несчастье, как признание того…
IV
…что даже смерть стучится в дверь жизни вежливо. От стука молотка, сколачивающего две балки, Петрониус открыл глаза. Он долго лежал так, направив взгляд в низкий каменный потолок, весь в белых трещинах, и слушал тяжелые удары молотка, вбивавшего металлические гвозди в доски. Подмастерье облизнул губы, сухие и потрескавшиеся. Когда Петрониус захотел перевернуться, чтобы встать, резкая боль пронзила его от плеча до левого бедра. Он не мог вспомнить, как попал в эту дыру. Здесь невыносимо пахло мочой, нечистотами, заплесневевшим хлебом и сеном.
— Эй, парень, чего вертишься, будто лежишь на кровати с балдахином? Здесь нужно соблюдать аккуратность и уважать соседей.
Боль в плече лишила Петрониуса голоса. Он закрыл глаза и постарался лежать тихо и дышать равномерно. Справа он почувствовал тепло другого тела, прижавшегося к нему.
— Где я? — прохрипел он. — Что все это значит?
Петрониус проверил, может ли пошевелить пальцами, и понял, что левая рука почти онемела, пальцев он не чувствовал.
— Послушай-ка его, Гриит! — протявкал тот, кто лежал ближе к выходу из подвала — оттуда проникало немного света. Петрониус не мог повернуть голову к говорившему. — Такое мерзкое отродье, и не знает, кто он?
В нескольких шагах раздался женский смех, потом шепот:
— Нужно пробудить его жизненные силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48