"Бич", который еще не
совсем усвоил, что больше не находится в воздухе, катясь
правым колесом, по чему-то, что, как подсказало подсознание
Диза, было посадочными фонарями.
"Вправо! - кричал он про себя. - Возьми правее, идиот!"
Он чуть не рванул руль, прежде чем сообразил, что будет.
Если он крутанет руль вправо на такой скорости, самолет
опрокинется. Вряд ли взорвется, потому что горючего в баках
почти не осталось, но исключить этого нельзя или же "бич"
просто разломится пополам так, что Ричард Диз ниже пояса
останется в кресле, а Ричард Диз выше пояса поедет в другом
направлении, таща за собой разорванные кишки, как серпантин,
и роняя на бетон почки, похожие на крупные ломти птичьего
дерьма.
"Едь по ним! - заорал он про себя. - Едь по ним, сукин
сын, едь по ним!"
Что-то - вспомогательные бензобаки у диспетчерской,
догадался он, когда появилось время догадываться, - снова
взорвалось, столкнув "бич" еще дальше вправо, но это как раз
оказалось хорошо, он сошел с мертвых посадочных фонарей и
вдруг покатился по относительно гладкому основанию,
удерживаясь правым колесом за краешек дорожки 34, тогда как
левое бежало в еле заметном зазоре между фонарями и канавой,
которую он заметил справа от полосы. "Бич" еще трясло, но не
с такой силой, и он понял, что катится на голом колесе -
правая шина, поврежденная посадочными фонарями, спустили.
Бег замедлился, вот что было важно. "Бич" наконец начал
понимать, что он уже не птица, что он снова на земле. Диз
уже почти успокоился, как вдруг заметил вырастающий перед
ним "лирджет" с широким фюзеляжем, прозванный летчиками
"пузатым Альбертом", поставленный каким-то идиотом поперек
полосы: очевидно, не дотянул до дорожки 5.
Диз видел освещенные окна воздушного такси, через
которые на него уставились пассажиры, будто пациенты
сумасшедшего дома, которым показывают волшебный фокус, а
затем он, не задумываясь, рванул руль до отказа вправо;
"бич" свалился с полосы в канаву, разойдясь с "лиром" на
несколько сантиметров. Он слышал обморочные вопли, но ничего
не замечая, кроме того, что взрывалось у него в глазах,
подобно петардам, когда "бич" попытался снова взлететь, но с
опущенными закрылками и сбавляющими обороты двигателями у
него ничего не выходило; самолет конвульсивно рванулся, а
затем покатился по рулежной дорожке; на мгновение показалось
здание аэровокзала, подсвеченное по углам аварийными
лампочками на аккумуляторах, высветились самолеты на
стоянке - один из них, несомненно, "скаймастер" Ночного
Летун - словно темные бумажные силуэты на багровом фоне
заката, открытом теперь расходящейся грозой.
"Пронесло!" - мелькнуло у него в мозгу, и "бич"
попробовал катиться; правое крыло высекло икры из рулевой
дорожки, и его верхушка отломилась и закатилась в кусты,
мокрые листья которых начали тлеть от жара, вызванного
трением.
Затем "бич" остановился, и слышались только рев помех в
радиоприемник, звон разбитых бутылок, содержимое которых
выливалось на ковер в пассажирском отсеке, и учащенное
биение сердца Диза. Он отстегнул ремень и раскрыл люк еще
до того, как осознал, что жив.
То, что произошло позднее, он помнил с поразительной
ясностью, но с момента когда "бич" остановился на рулежной
дорожке хвостом к "лиру", накренившись вправо, и до того,
как послышались первые крики из здания вокзала, но точно
запомнил лишь то, что потянулся за своей фотокамерой. Выйти
из самолета без камеры Диз не мог: "никон" был ему родне
жены. Камер была с ним неразлучна семнадцать лет, когда он
купил ее в комиссионке в Толидо. Он добавлял линзы, но
основной бокс служил ему верой и правдой с того самого дня,
не считая случайных царапин. "Никон" находился в
специальном кармашке на спинке сиденья. Он вытащил его и
проверил, все ли цело. Надел на шею и высунулся в люк.
Он откинулся лесенку, спрыгнул, споткнулся и чуть не
упал, подхватив камеру прежде, чем она ударилась о бетон.
Снова раздалось рычание грома, но теперь это было просто
рычание, отдаленное и безопасное. Ветерок ласково потрепал
его по щеке... но ниже пояса его прикосновение было гораздо
менее приятным. Диз скривился. О том, как он напустил в
штаны, когда его "бич" и реактивный "боинг" еле разошлись в
воздухе, в репортаже не будет ни слова.
Тут от аэровокзала донесся пронзительный, сверлящий душу
крик, в котором смешались боль и ужас. Диза будто кто-то
ударил по лицу. Он пришел в себя. Он снова видел цель.
Взглянул на часы. Они не шли. Либо повреждены ударной
волной, либо остановились. Часы были из тех древних
безделушек, которые надо заводить, а Диз не помнил, когда в
последний раз делал это.
Село ли солнце? Чертовски темно, да, но здесь такие
тучи, что трудно сказать что-то определенное. Так
все-таки село?
Донесся новый крик - да нет, не крик, а визг, - и звук
бьющегося стекла.
Диз решил, что теперь неважно, село ли солнце.
Он побежал, отмечая про себя, что бензобаки еще горят и
в воздухе стоит запах бензиновых паров. Он попытался
прибавить скорость, но, казалось, что он бежит по
застывающему цементу. Аэровокзал приближался, но не быстро.
Недостаточно быстро.
- Ради Бога, нет! Ради Бога, нет! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ! О,
ПРОШУ ВАС, НЕТ!
Этот крик, нарастающий по спирали, вдруг прервал
чудовищный, нечеловеческий вой, но в нем все же было и
что-то человеческое, и это-то и было самое страшное. В
слабом свете аварийных лампочек, освещающих углы здания,
Диз увидел, как что-то темное пробило стену вокзала,
обращенную к стоянке, - эта стена была почти целиком из
стекла - и вылетело наружу. С глухим стуком оно упало на
пандус, покатилось, и он увидел, что это мужчина.
Гроза затихала, но молнии сверкали еще часто, и когда
Диз, задыхаясь, выбежал на стоянку, он наконец увидел
самолет Ночного Летуна с номером N 101BL на хвосте. Буквы и
цифры в этом свете казались черными, но Диз знал, что они
красные, хотя в этом в общем-то не имело значения. Камер
была заряжена высокочувствительной черно-белой пленкой и
снабжена хитрой вспышкой, которая срабатывала, лишь когда
освещенность была слишком мала при данной скорости пленки.
Грузовой осек "скаймастера" был распахнут, словно рот
мертвеца, под ним просыпались большая куча земли, в которой
копошились какие-то твари. Диз заметил это, сделал дубль и
побежал к стоянке. Теперь его сердце было исполнено не
страхом, а диким, пляшущим счастьем. Как хорошо, что все
сошлось именно таким образом!
"Да, - подумал он, - но не называй это удачей - не смей
называть это удачей. И даже предчувствием удачи".
Правильно. Ведь удача же усадила его в этой комнатке
вонючего мотеля с дребезжащими кондиционерами, не
предчувствие - во всяком случае, не совсем предчувствие -
заставляло его многие часы висеть на телефоне, обзванивая
засиженные мухами аэропорты и вновь и вновь называть
бортовой номер Ночного Летуна. Это был чистый инстинкт
репортера, и вот сейчас он начал давать плоды. Да не просто
плоды: это клад, Эльдорадо, сказочный Большой наперченный
Пирог.
Он остановился перед разверстой пастью отсека и
попытался навести камеру, чуть не удавился ремешком.
Выругался. Раскрутил ремешок. Навел.
От вокзала донесся новый крик - женский или детский. За
мыслью, что в здании происходит бойня, последовала другая -
бойня лишь оживит репортаж, и тут обе мысли ушли, потому что
он сделал три быстрых снимка "сесны", стараясь, чтобы в кадр
попали раскрытый люк и номер на хвосте. Зажужжал механизм
автоматической перемотки.
Диз побежал, снова бьющееся стекло, снова глухой стук
от падения на цемент, словно выбросили тряпичную куклу,
пропитанную какой-то густой темной жидкостью вроде микстуры
от кашля. Диз присмотрелся, заметил неловкое движение -
заколыхалось что-то вроде, бы похожее на пелерину... но на
таком расстоянии трудно было сказать. Он обернулся. Сделал
еще два снимка самолета, на сей раз безупречных, раскрытый
люк и куча земли под ним получатся четкими и
неопровержимыми.
Развернувшись, он побежал к вокзалу, то, что он вооружен
лишь старым "никоном", почему-то не пришло ему в голову.
Метрах в десяти от здания он остановился. Там лежали
три тела - взрослые мужчина и женщина и то ли маленькая
женщина, то ли девочка лет тринадцати. Точнее сказать
невозможно, потому что головы не было.
Диз навел камеру и быстро сделал шесть снимков; вспышка
мерцала белым светом, механизм перемотки удовлетворительно
жужжал.
У него всегда удерживалось в голове количество кадров.
В пленке их тридцать шесть. Он снял одиннадцать. Остается
двадцать пять. В карманах брюк есть запасные пленки, и это
прекрасно... если будет где перезарядить, однако
рассчитывать на то нельзя; с такими снимками надо брать ноги
в руки - и ходу. Это обед а ля фуршет.
Диз добежал до вокзала и распахнул дверь.
9.
Он думал, что видел все, что можно видеть, но ничего
подобного он никогда не видел. Никогда.
Сколько? - пытался сосчитать он. Сколько? Шесть?
Восемь? может, дюжина?
Трудно сказать. Ночной Летун превратил маленький частный
аэровокзал в лавку мясника. Всюду валялись тела и части тел.
Диз видел ступню в черном кеде; снял ее. Торс с оторванными
руками и ногами - снял. Мужчина и замасленном комбинезоне
еще дышал, и на мгновение Дизу показалось, что он узнал
пьянчугу Эзру из аэропорта округа Камберленд, но парень,
лежавший перед ним, не просто лысел - у него этот процесс
давно завершился. Лицо у него было рассечено от лба до
подбородка. Половинки носа почему-то напомнили Дизу
поджаренную и рассеченную сосиску, готовую к заключению в
булочку.
И это он тоже снял.
Вдруг что-то внутри его взбунтовалось и закричало:
"Хватит!" тоном приказа, которому невозможно не
подчиниться, а тем более возражать.
"Хватит, остановись, конец!"
Он увидел стрелку на стене с надписью "КОМНАТЫ ОТДЫХА".
Диз побежал в направлении стрелки; камера на ходу шлепала
его по боку.
Первым ему попался мужской туалет, но Диза не смутило
бы, если бы это оказался женский. Он разразился хриплыми,
воющими рыданиями. Он вряд ли поверил бы, что именно он
издает такие звуки. Много лет он уже не плакал. С детства.
Он рванул дверь, заскользил, как на лыжах, и схватился
за край второй от начала раковины.
Он нагнулся над ней, и его стало рвать мощной и вонючей
струей; кое-что брызгало ему в лицо или оседало коричневыми
клочьями на зеркале. Он вспомнил запах курицы по-креольски,
которую ел, склонившись над телефоном в номере мотеля, перед
тем как расплатиться и побежать к самолету, - и изверг ее
обратно с громким рокотом, как перегруженная машина, у
которой вот-вот полетят шестерни.
"Господи, - думал он, - Господи Иисусе, это же не
человек, это не может быть человек.
1 2 3 4 5 6 7
совсем усвоил, что больше не находится в воздухе, катясь
правым колесом, по чему-то, что, как подсказало подсознание
Диза, было посадочными фонарями.
"Вправо! - кричал он про себя. - Возьми правее, идиот!"
Он чуть не рванул руль, прежде чем сообразил, что будет.
Если он крутанет руль вправо на такой скорости, самолет
опрокинется. Вряд ли взорвется, потому что горючего в баках
почти не осталось, но исключить этого нельзя или же "бич"
просто разломится пополам так, что Ричард Диз ниже пояса
останется в кресле, а Ричард Диз выше пояса поедет в другом
направлении, таща за собой разорванные кишки, как серпантин,
и роняя на бетон почки, похожие на крупные ломти птичьего
дерьма.
"Едь по ним! - заорал он про себя. - Едь по ним, сукин
сын, едь по ним!"
Что-то - вспомогательные бензобаки у диспетчерской,
догадался он, когда появилось время догадываться, - снова
взорвалось, столкнув "бич" еще дальше вправо, но это как раз
оказалось хорошо, он сошел с мертвых посадочных фонарей и
вдруг покатился по относительно гладкому основанию,
удерживаясь правым колесом за краешек дорожки 34, тогда как
левое бежало в еле заметном зазоре между фонарями и канавой,
которую он заметил справа от полосы. "Бич" еще трясло, но не
с такой силой, и он понял, что катится на голом колесе -
правая шина, поврежденная посадочными фонарями, спустили.
Бег замедлился, вот что было важно. "Бич" наконец начал
понимать, что он уже не птица, что он снова на земле. Диз
уже почти успокоился, как вдруг заметил вырастающий перед
ним "лирджет" с широким фюзеляжем, прозванный летчиками
"пузатым Альбертом", поставленный каким-то идиотом поперек
полосы: очевидно, не дотянул до дорожки 5.
Диз видел освещенные окна воздушного такси, через
которые на него уставились пассажиры, будто пациенты
сумасшедшего дома, которым показывают волшебный фокус, а
затем он, не задумываясь, рванул руль до отказа вправо;
"бич" свалился с полосы в канаву, разойдясь с "лиром" на
несколько сантиметров. Он слышал обморочные вопли, но ничего
не замечая, кроме того, что взрывалось у него в глазах,
подобно петардам, когда "бич" попытался снова взлететь, но с
опущенными закрылками и сбавляющими обороты двигателями у
него ничего не выходило; самолет конвульсивно рванулся, а
затем покатился по рулежной дорожке; на мгновение показалось
здание аэровокзала, подсвеченное по углам аварийными
лампочками на аккумуляторах, высветились самолеты на
стоянке - один из них, несомненно, "скаймастер" Ночного
Летун - словно темные бумажные силуэты на багровом фоне
заката, открытом теперь расходящейся грозой.
"Пронесло!" - мелькнуло у него в мозгу, и "бич"
попробовал катиться; правое крыло высекло икры из рулевой
дорожки, и его верхушка отломилась и закатилась в кусты,
мокрые листья которых начали тлеть от жара, вызванного
трением.
Затем "бич" остановился, и слышались только рев помех в
радиоприемник, звон разбитых бутылок, содержимое которых
выливалось на ковер в пассажирском отсеке, и учащенное
биение сердца Диза. Он отстегнул ремень и раскрыл люк еще
до того, как осознал, что жив.
То, что произошло позднее, он помнил с поразительной
ясностью, но с момента когда "бич" остановился на рулежной
дорожке хвостом к "лиру", накренившись вправо, и до того,
как послышались первые крики из здания вокзала, но точно
запомнил лишь то, что потянулся за своей фотокамерой. Выйти
из самолета без камеры Диз не мог: "никон" был ему родне
жены. Камер была с ним неразлучна семнадцать лет, когда он
купил ее в комиссионке в Толидо. Он добавлял линзы, но
основной бокс служил ему верой и правдой с того самого дня,
не считая случайных царапин. "Никон" находился в
специальном кармашке на спинке сиденья. Он вытащил его и
проверил, все ли цело. Надел на шею и высунулся в люк.
Он откинулся лесенку, спрыгнул, споткнулся и чуть не
упал, подхватив камеру прежде, чем она ударилась о бетон.
Снова раздалось рычание грома, но теперь это было просто
рычание, отдаленное и безопасное. Ветерок ласково потрепал
его по щеке... но ниже пояса его прикосновение было гораздо
менее приятным. Диз скривился. О том, как он напустил в
штаны, когда его "бич" и реактивный "боинг" еле разошлись в
воздухе, в репортаже не будет ни слова.
Тут от аэровокзала донесся пронзительный, сверлящий душу
крик, в котором смешались боль и ужас. Диза будто кто-то
ударил по лицу. Он пришел в себя. Он снова видел цель.
Взглянул на часы. Они не шли. Либо повреждены ударной
волной, либо остановились. Часы были из тех древних
безделушек, которые надо заводить, а Диз не помнил, когда в
последний раз делал это.
Село ли солнце? Чертовски темно, да, но здесь такие
тучи, что трудно сказать что-то определенное. Так
все-таки село?
Донесся новый крик - да нет, не крик, а визг, - и звук
бьющегося стекла.
Диз решил, что теперь неважно, село ли солнце.
Он побежал, отмечая про себя, что бензобаки еще горят и
в воздухе стоит запах бензиновых паров. Он попытался
прибавить скорость, но, казалось, что он бежит по
застывающему цементу. Аэровокзал приближался, но не быстро.
Недостаточно быстро.
- Ради Бога, нет! Ради Бога, нет! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ! О,
ПРОШУ ВАС, НЕТ!
Этот крик, нарастающий по спирали, вдруг прервал
чудовищный, нечеловеческий вой, но в нем все же было и
что-то человеческое, и это-то и было самое страшное. В
слабом свете аварийных лампочек, освещающих углы здания,
Диз увидел, как что-то темное пробило стену вокзала,
обращенную к стоянке, - эта стена была почти целиком из
стекла - и вылетело наружу. С глухим стуком оно упало на
пандус, покатилось, и он увидел, что это мужчина.
Гроза затихала, но молнии сверкали еще часто, и когда
Диз, задыхаясь, выбежал на стоянку, он наконец увидел
самолет Ночного Летуна с номером N 101BL на хвосте. Буквы и
цифры в этом свете казались черными, но Диз знал, что они
красные, хотя в этом в общем-то не имело значения. Камер
была заряжена высокочувствительной черно-белой пленкой и
снабжена хитрой вспышкой, которая срабатывала, лишь когда
освещенность была слишком мала при данной скорости пленки.
Грузовой осек "скаймастера" был распахнут, словно рот
мертвеца, под ним просыпались большая куча земли, в которой
копошились какие-то твари. Диз заметил это, сделал дубль и
побежал к стоянке. Теперь его сердце было исполнено не
страхом, а диким, пляшущим счастьем. Как хорошо, что все
сошлось именно таким образом!
"Да, - подумал он, - но не называй это удачей - не смей
называть это удачей. И даже предчувствием удачи".
Правильно. Ведь удача же усадила его в этой комнатке
вонючего мотеля с дребезжащими кондиционерами, не
предчувствие - во всяком случае, не совсем предчувствие -
заставляло его многие часы висеть на телефоне, обзванивая
засиженные мухами аэропорты и вновь и вновь называть
бортовой номер Ночного Летуна. Это был чистый инстинкт
репортера, и вот сейчас он начал давать плоды. Да не просто
плоды: это клад, Эльдорадо, сказочный Большой наперченный
Пирог.
Он остановился перед разверстой пастью отсека и
попытался навести камеру, чуть не удавился ремешком.
Выругался. Раскрутил ремешок. Навел.
От вокзала донесся новый крик - женский или детский. За
мыслью, что в здании происходит бойня, последовала другая -
бойня лишь оживит репортаж, и тут обе мысли ушли, потому что
он сделал три быстрых снимка "сесны", стараясь, чтобы в кадр
попали раскрытый люк и номер на хвосте. Зажужжал механизм
автоматической перемотки.
Диз побежал, снова бьющееся стекло, снова глухой стук
от падения на цемент, словно выбросили тряпичную куклу,
пропитанную какой-то густой темной жидкостью вроде микстуры
от кашля. Диз присмотрелся, заметил неловкое движение -
заколыхалось что-то вроде, бы похожее на пелерину... но на
таком расстоянии трудно было сказать. Он обернулся. Сделал
еще два снимка самолета, на сей раз безупречных, раскрытый
люк и куча земли под ним получатся четкими и
неопровержимыми.
Развернувшись, он побежал к вокзалу, то, что он вооружен
лишь старым "никоном", почему-то не пришло ему в голову.
Метрах в десяти от здания он остановился. Там лежали
три тела - взрослые мужчина и женщина и то ли маленькая
женщина, то ли девочка лет тринадцати. Точнее сказать
невозможно, потому что головы не было.
Диз навел камеру и быстро сделал шесть снимков; вспышка
мерцала белым светом, механизм перемотки удовлетворительно
жужжал.
У него всегда удерживалось в голове количество кадров.
В пленке их тридцать шесть. Он снял одиннадцать. Остается
двадцать пять. В карманах брюк есть запасные пленки, и это
прекрасно... если будет где перезарядить, однако
рассчитывать на то нельзя; с такими снимками надо брать ноги
в руки - и ходу. Это обед а ля фуршет.
Диз добежал до вокзала и распахнул дверь.
9.
Он думал, что видел все, что можно видеть, но ничего
подобного он никогда не видел. Никогда.
Сколько? - пытался сосчитать он. Сколько? Шесть?
Восемь? может, дюжина?
Трудно сказать. Ночной Летун превратил маленький частный
аэровокзал в лавку мясника. Всюду валялись тела и части тел.
Диз видел ступню в черном кеде; снял ее. Торс с оторванными
руками и ногами - снял. Мужчина и замасленном комбинезоне
еще дышал, и на мгновение Дизу показалось, что он узнал
пьянчугу Эзру из аэропорта округа Камберленд, но парень,
лежавший перед ним, не просто лысел - у него этот процесс
давно завершился. Лицо у него было рассечено от лба до
подбородка. Половинки носа почему-то напомнили Дизу
поджаренную и рассеченную сосиску, готовую к заключению в
булочку.
И это он тоже снял.
Вдруг что-то внутри его взбунтовалось и закричало:
"Хватит!" тоном приказа, которому невозможно не
подчиниться, а тем более возражать.
"Хватит, остановись, конец!"
Он увидел стрелку на стене с надписью "КОМНАТЫ ОТДЫХА".
Диз побежал в направлении стрелки; камера на ходу шлепала
его по боку.
Первым ему попался мужской туалет, но Диза не смутило
бы, если бы это оказался женский. Он разразился хриплыми,
воющими рыданиями. Он вряд ли поверил бы, что именно он
издает такие звуки. Много лет он уже не плакал. С детства.
Он рванул дверь, заскользил, как на лыжах, и схватился
за край второй от начала раковины.
Он нагнулся над ней, и его стало рвать мощной и вонючей
струей; кое-что брызгало ему в лицо или оседало коричневыми
клочьями на зеркале. Он вспомнил запах курицы по-креольски,
которую ел, склонившись над телефоном в номере мотеля, перед
тем как расплатиться и побежать к самолету, - и изверг ее
обратно с громким рокотом, как перегруженная машина, у
которой вот-вот полетят шестерни.
"Господи, - думал он, - Господи Иисусе, это же не
человек, это не может быть человек.
1 2 3 4 5 6 7