– Ладно, Бен, ты заканчивай, а я пойду прогуляюсь. Уж больно здесь смердит.
Через какое-то время я вылез из контейнера – ничего интересного не найдя.
* * *
В одной из комнаток полицейского участка зоны А-3 мы разложили на полу газеты и высыпали мусор из привезенных мешков.
– Работа полицейских всегда исполнена подобной романтики? – сказал я, пытаясь завязать с Гиттенсом разговор. До этого всю дорогу он угрюмо молчал.
Гиттенс усмехнулся.
Мне был неприятен холодок в наших отношениях. Поначалу, когда я приехал в Бостон, мы были на дружеской ноге. Потом, когда против меня возникли подозрения, Гиттенс обходился со мной сурово, но оно и понятно: он вел себя профессионально сухо по отношению к подозреваемому. Ничего личного. Однако теперь, после нашего последнего разговора, я почувствовал трещину в наших отношениях. Я посмел расспрашивать о его роли в деле Траделла. И вся его былая сердечность по отношению ко мне исчезла. Похоже, навсегда.
Мое уважение к нему было так велико, что эта перемена обидела меня до глубины души. Я был ужасно расстроен.
И когда мы наконец нашли в одном из мешков нужный след (а именно: свежую банковскую распечатку операций по кредитной карточке Брекстона), я не испытал никакой радости.
– Похоже, вы опять угодили в яблочко, – сказал я Гиттенсу.
– Правда, с опозданием в десять лет? Да?
В его голосе звучал яд.
Увы, к прежним отношениям возврата не было.
40
Часом позже мы с Келли сидели в машине без полицейской маркировки и с затемненными стеклами – дежурили напротив небольшого многосемейного дома на Олбанс-роуд.
Если верить находке в мусоре из одной из квартир этого здания, Брекстон был здесь совсем недавно. Возможно, он и сейчас находится внутри. Наша задача – проконтролировать, не выйдет ли он из дома под номером сто одиннадцать до начала полицейского штурма.
В нескольких милях от нас Кэролайн Келли выбивала в окружном суде необходимый ордер.
Штурм должен начаться незамедлительно после того, как она получит разрешение.
Чтобы подпись судьи не успела просохнуть на бумаге!
В атмосфере всеобщего болезненного недоверия всех ко всем операции против уголовников в Мишн-Флэтс проводились, как правило, именно так – чтобы какой-нибудь свой человек в полиции не успел предупредить преступников.
Поглядывая на входную дверь, я ерзал на сиденье. Мне было не по себе. По спине пробегал холодок, в животе начинало крутить от нехорошего чувства.
– Что, Бен, нервничаешь?
– Есть малость.
– Это хорошо. Только дураки не нервничают.
– А вы нервничаете?
– Стар я для мандража.
Мы посидели молча минут пять. Потом еще минут пять.
Келли достал яблоко и стал обкусывать его, смачно и громко.
Звук получался такой оглушительный, что я не мог сосредоточиться на своем страхе. От нечего делать я вынул из кобуры «беретту», рассеянно осмотрел ее, нацелил на почтовый ящик и мысленно сделал «пых!».
– Убери с глаз долой! – Келли положил огрызок яблока на приборную панель, взял мой пистолет, покрутил в руке и протянул обратно. – Хорошая пушка. Но ты и без нее справишься.
– И чего она там копается, – сказал я, имея в виду Кэролайн Келли. – Сколько времени может занять организация ордера?
– Сколько потребуется.
Я обреченно кивнул – ясненько.
– Мистер Келли, вы в своей жизни кого-нибудь застрелили?
– Спрашиваешь!
– И что, не одного?
– Не знаю, не считал. Много.
– Много?
– В Корее.
– А-а. Я-то имел в виду, когда полицейским служили.
– Стрелял однажды.
– Наповал?
– Нет, слава Богу, только ползадницы ему отстрелил.
– А я вот ни разу ни в кого не стрелял.
– Это заметно.
– Даже оленя застрелить – рука не поднимается. Вы видели на охоте, как умирает олень?
– Нет.
– А я видел. Это в сказках или в кино олень – брык, упал и помер. А на деле – кровищи, как на бойне. Я на первой и последней своей охоте ранил оленя. Как он бедняга мучился, как бился. И смотрит на меня – моргает, встать норовит. А боль в глазах – нечеловеческая. Товарищ говорит: добей! А я выстрелить не могу. Пришлось товарищу выстрелить.
– Ох уж и романтик ты, Бен. «А боль в глазах – нечеловеческая»... Стрелять в человека – совсем не то, что в оленя.
– Я даже рыбу головой об столб не могу...
– Бен!
– Понял Молчу.
Но через минуту у меня опять зачесался язык.
– Я сегодня беседовал с Гиттенсом. Он признал, что Рауль был его осведомителем. И я вдруг подумал – а не ерунда ли все это? Десять лет назад Траделл получил наводку не лично. Он действовал по подсказке Гиттенса. Ну и что? Это ничегошеньки не меняет. Если я поперся на красный свет и меня машина сбила, когда я шел за пивом, – совершенно не важно, сам ли я решил сходить в магазин или меня приятель попросил. На красный свет-то я сам поперся! Так или не так? К тому же Данцигер вообще не знал, что Гиттенс как-то замешан в том давнем деле.
Келли равнодушно смотрел перед собой.
– Помните, вы говорили, что иногда – добра ради – хорошие копы делают плохие вещи. А плохие копы делают плохие вещи просто ради удовольствия. Так вот, арест Брекстона мне кажется плохим средством во имя плохой цели. Негодяйство ради негодяйства.
– Бен, что за философия?
– Да так, не нравится мне все это.
Келли немного ожил.
– Гиттенс – хороший полицейский, – сказал он. – Поэтому ты с выводами не спеши. Погодим, поглядим. А пока что сосредоточься на одном – чтоб сегодня вечером вернуться домой без лишних дырок.
Он догрыз яблоко, потом раздумчиво прибавил:
– Если тебя грохнут, Кэролайн сама мне дырку в голове сделает!
Я ошарашенно покосился на него.
– Вы... вы что имеете в виду?
Келли вздохнул:
– Ты, Бен, умный-умный, а дурак!
– Объясните дураку.
– Моей дочке тридцать семь. У нее сын. В тридцать семь да еще «с довеском» – много ли на нее охотников? А ты вроде как человек. И к сыну ее относишься неплохо. Ей нужен мужчина.
Я был поражен его грубой откровенностью.
– С чего вы решили, мистер Келли, что Кэролайн нужен мужчина?
– А кто же еще? Она вроде не лесбиянка.
– Я не в том смысле. Может, она и не думает о замужестве. Может, ей и так хорошо.
– Ты все-таки считаешь, что она лесбиянка!
– Поверьте мне, я знаю, что она не лесбиянка. Хотя, конечно, всякое возможно...
– Короче, тебя она не заинтересовала, – рубанул Келли.
Я смешался.
– Про «не заинтересовала» я не говорил. Просто она очень независимая и самостоятельная. Как мужчина.
– Как мужчина? Ты ее точно считаешь лесбиянкой.
– Тьфу ты Господи! Трудно с вами говорить! Я имею в виду, она...
– Я смотрю на нее последнее время – ну такая картинка! Неужели тебе не нравится?
– О да, она замечательная, она красивая, – сказал я, мучительно краснея.
– Ладно, расслабься. Мне просто жаль, что такая женщина может одна остаться. А ты уж сам смотри...
– Я не думаю, что вам следует волноваться касательно Кэролайн. Она сама способна о себе позаботиться.
– Эх, Бен, чуть ли не всякий человек воображает, что он способен сам о себе позаботиться. Да только жизнь показывает другое. Даже такая сильная личность, как Кэролайн, нуждается в чьем-то плече...
– Возможно, – сказал я, гадая, как поприличнее сменить тему. – Одно точно: вам обеспечена дырка в голове, если она узнает, что вы вели подобный разговор со мной. К тому же мне кажется, она сама не слишком мной увлечена...
Келли удрученно покачал головой. Он был явно во мне разочарован.
– Эх ты, червь книжный, ни шиша ты в живых женщинах не смыслишь. Небось знаешь, какого цвета были глаза у жены президента Джорджа Вашингтона. А чтобы понять ту, которая от тебя на расстоянии вытянутой руки, – нет, слабо!
– Зеленые, – сказал я.
– Чего – зеленые?
– Зеленые были глаза у Марты – жены президента Джорджа Вашингтона.
– Врешь?!
– Точно. Это есть в их переписке.
Келли только хмыкнул – вот видишь, что ты за фрукт!
Дальше мы ждали в молчании.
Спецназ появился примерно через час.
41
Они приехали в черном микроавтобусе – десять ребят в черном.
Черные каски, черные бронежилеты, черные штаны.
И черные перчатки, чтобы не «светить» розовыми руками.
Автобус остановился довольно далеко, вне пределов видимости жильцов дома номер 111 на Олбанс-роуд.
Спецназовцы высыпали из автобуса и за заборами, за кустами и стенками стали быстро передвигаться в нужном направлении – пригибаясь, иногда вприсядку.
Появление в квартале черных, которые на самом деле белые, не вызвало доброжелательной реакции.
Детишки с визгом и смехом бросились врассыпную. От чего они визжали – трудно понять. То ли от страха, то ли от возбуждения. А как же – кино на их улице! Детишки спрятались за кустами и наблюдали, что случится дальше.
Взрослые – в основном женщины разного возраста и сплошь не англосаксонки – внешне никак не отреагировали на вторжение вооруженных до зубов людей в черном. Но по тому, как они косились на них, продолжая как ни в чем не бывало идти по своим делам, было ясно – в душе они проклинают этих чужих людей.
Зевак оказалось очень мало, только несколько женщин остановились поодаль, наполовину укрывшись в подъездах домов, да старики свесились с балконов.
Мы с Келли выскочили из машины и, на всякий случай размахивая своими поднятыми высоко вверх полицейскими бляхами, направились к спецназовцам.
Их командир – Керт, которого я из-за черного наряда и каски узнал не сразу, – поприветствовал нас и спросил:
– Брекстон появлялся?
– Нет, – сказал я. – Послушайте, Керт, а есть ли надобность такую силу пригонять?
– Ребята обучены действовать в опасных ситуациях, – отрезал Керт. – Заложники, массовые нарушения общественного порядка.
– У нас тут ни заложников, ни хулиганов.
– Шериф Трумэн, у нас в наличии опасная ситуация.
Я посмотрел на его костоломов – десять человек с оружием зверской убойной силы.
– Весь сыр-бор, чтобы одного парня повязать?
– Этот парень убил полицейского и прокурора. Думаешь, мы цацкаться с ним будем и дадим ему еще раз уйти?
– Понятно. А я-то решил, что ребята готовятся Северную Корею завоевать.
– Чтоб Северную Корею завоевать, нужно немного больше народу, – без улыбки ответил Керт.
Наверное, мы и дальше бы пикировались, но тут подъехали три легковые машины Гиттенса. В каждой из трех машин без опознавательных знаков сидело по четыре полицейских, тоже, так сказать, без опознавательных знаков – в штатском.
Одиннадцать ребят во главе с Гиттенсом – в джинсах и кроссовках и спортивных курточках и каждый с винтовкой – производили комическое впечатление на фоке поджарых мускулистых парней в черном. Только Гиттенс мог похвастаться спортивной фигурой. Остальные были лысоватые, за сорок, с пивными животами, с жирными физиономиями. Двое-трое – с одышкой. Таким комнату перебежать – проблема. А уж за Брекстоном по кварталу гоняться – смешно даже представить.
Поэтому так страшны винтовки в их руках.
Эти ребята только пулей могут догнать Брекстона.
Один из одышливых героев Гиттенса приветствовал спецназ по-школярски:
– Добрый день, многоуважаемые леди!
Гиттенс поздоровался с Кертом и бросил ему не без подколки:
– Спасибо, что прибыли для нашей поддержки!
Затем он добродушно приветствовал меня и Келли.
– Привет, Бен, тоже участвуешь в штурме?
Если наш недавний разговор и оставил осадок в его душе, то Гиттенс старался этого не показывать.
Занятная штука жизнь: с утра я еще был убийца, которому грозило пожизненное заключение, а вечером участвую в задержании убийцы.
Гиттенс велел своим ребятам снабдить Келли и меня подобающим «снаряжением».
Краснорожий апоплексический малый с сигаретой в зубах открыл багажник одной из машин и выдал нам по винтовке и бронежилету.
Получалось девять спецназовцев плюс Керт, полицейские во главе с Гиттенсом и мы с Келли. Двадцать четыре человека на одну лестницу, на штурм одной квартиры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56