Кто вам не велит.
И тут происходит неожиданное. Долготерпеливый Филенко рвет с груди автомат, отбегает в сторону...
- Стой! - кричу я и бросаюсь к нему. - Что надумал?!
Филенко разошелся не на шутку - поведение Цветкова его просто взбесило.
- Нехай не знушается! Сволочуга, кровь нашу пье. Убью!
- Мы с тобой над ним не судьи. - Стараюсь его успокоить. - Наше дело доставить его куда нужно.
- Товарищ старший лейтенант! Вы не бачите, какой он ворог! Такие гады тильки землю поганят.
- Пойми, - продолжаю я увещевать Филенко, который действительно будто потерял над собой контроль. - Трибунал с него спросит. Ни ты, ни я не имеем права наказывать его без суда.
Филенко вроде бы остывает. После этого, сгоряча, мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто... Понимаем: надолго не хватит. Потом тащим его волоком. Он терпит, только зубами от злости скрипит.
Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Цветков плюхается на землю с закрытыми глазами.
Садимся поодаль, неподвижно. Хочется есть, а наши запасы уже на исходе. Жуем сухари. Так проходит еще час. Цветков больше не скандалит, встает и, опираясь на костыль, идет вперед, конечно, с нашей помощью.
Вечереет. Вскоре вдали появляется цепочка телеграфных столбов, выходим к пашне. Ободренные этим, хоть и медленно, но продолжаем идти и уже в сумерках входим в небольшое село на правом берегу Северского Донца. Надо думать, это километрах в десяти от того места, где мы с Филенко так бесстрашно форсировали реку по льду.
Мы стучимся в окно невзрачной хатенки. Хозяйка - одинокая бабка пускает не сразу. Долго убеждаю ее сквозь форточку, что мы идем на фронт, в свою часть, да вот беда: товарищ повредил ногу.
И вот, осунувшиеся, небритые, с болотной грязью на сапогах и шинелях мы вваливаемся в хату. Привести себя в порядок уже нет сил, Бросаем в угол шинели, стягиваем сапоги, вяло ополаскиваемся под рукомойником. Даже есть не хочется.
Но когда бабка ставит на стол горшок с холодной кабачковой кашей, заглатываем ее мгновенно, не чувствуя вкуса.
Цветков стелет свою шинель, ложится. Массирует вывихнутую ногу, потягивается как бы в предвкушении спокойной ночи. А мне с Филенко снова предстоит делить эту ночь на двоих.
Ефрейтор аккуратно снимает с кровати бабкино белье, складывает на сундук, бабка забирает его на печь, которая еще теплая. После этого Филенко с наслаждением тычет кулаком в матрац и предлагает:
- Ложитесь, я подежурю первым.
Я сначала мужественно отказываюсь.
Филенко настаивает:
- Перший вы, товарищ старший лейтенант!
После этого мои возражения становятся неуверенными и переходят в какое-то бормотание. Сам себя уже не слышу и, что говорит Филенко, не разбираю. Расстегиваю кобуру и сую свой "вальтер" за пазуху. Потом достаю из полевой сумки "браунинг" Цветкова, прячу под подушку. Зачем я это делаю? Все равно первым буду дежурить я. Вот только посижу пять минут... Вот только прилягу на пять минут... Все равно первым дежурить буду я...
Филенко сидит в дверях верхом на табуретке. В руках автомат. А голова его клонится, клонится книзу. Лишь бы не уснул. Нет, так нельзя. Первым дежурить стану я.
Встаю. Иду по полу, словно по воздуху, беру у него автомат. Я что-то говорю - и слов не слышно. Он говорит что-то - и слов не слышно. Потому что все это уже во сне.
...Крик. Внезапный, пронзительный крик бабки.
В комнате полутемно, лампадка еще чадит. И ни Филенко, ни Цветкова. Выхватив из-за пазухи пистолет, выбегаю на кухню. Бабка вопит, машет на сени. Бросаюсь туда. С порога приподнимается на локтях Филенко. Кричу:
- Где Цветков?!
В ответ полустон:
- В лис побиг...
Босиком в одной гимнастерке выскакиваю из хаты. Лес чернеет вдали. Бегу так, как никогда не бегал, не обращая внимания на колдобины и смерзшиеся комки грязи. Какие-то тени путаются впереди. Одна из них как будто бы движется. Стреляю. Пробежав несколько шагов, снова стреляю. Тень исчезла.
Вот уже и лес. Никого. Черные гладкие стволы чуть раскачиваются на ветру.
Бреду назад, теперь только чувствую, как холодно босым, в кровь разбитым ногам.
В хате бабка хлопочет над Филенко, перевязывает ему голову. Его лицо в крови. Помогаю довести его до кровати. Немного погодя, он рассказывает, как было дело.
Ночью Цветков пожаловался на сильную тошноту. Он так корчился и стонал от боли в желудке, что Филенко решил вывести его во двор.
Цветков еле шел, согнувшись и припадая на вывихнутую ногу, а Филенко поддерживал его обеими руками - автомат он оставил в комнате, понадеявшись на свою силу.
И вдруг в темных сенях Цветков резко нанес ему удар головой в живот, от которого ефрейтор опрокинулся. Обессиленный бессонницей и пешими переходами, Филенко от неожиданности не устоял на ногах, а когда он упал, Цветков ударил его по лицу и голове кованым сапогом. Филенко еще успел увидеть, что Цветков из хаты побежал к лесу. Бежал так быстро, точно ни какого вывиха и не было, так оно и было - он умело заморочил нам голову.
На рассвете мы с десятком местных колхозников все вокруг прочесали. Цветков исчез и следов не оставил.
9
Вернувшись в дивизию, я доложил Пруту все, как было, и получил первое в своей жизни дисциплинарное наказание - пять суток домашнего ареста. Это наказание носило, скорее, символический характер: ведь моим домом была военная прокуратура. Зато я оказался в руках нашего неуемного секретаря прокуратуры Гельтура, который весьма этому обрадовался и не без ехидства поспешил навязать мне кучу разных поручений, якобы не терпящих отлагательства: делать на пишущей машинке разного рода выписки из вышестоящих директивных указаний и печатать копии приговоров военного трибунал, вступивших в законную силу, регистрировать почтовую корреспонденцию, составлять ежедневные списки на довольствие личного состава прокуратуры. У нас всегда кто-то отсутствовал: либо прокурор, либо следователи. Когда не было Прута, то приходилось вести и прием жалобщиков, как правило, по вопросам семейных неурядиц и незаконных решений местных властей, нарушающих права военнослужащих. Вечера я коротал со всеми.
На шестой день Прут сказал:
- Теперь, как я думаю, можно и поговорить о твоем деле. В чем ты видишь свои промахи?
Я ответил сразу, поскольку заранее знал, что такой разговор возникнет:
- Во-первых, в том, что не захотел оставаться в поезде. Надо было выждать, когда мост восстановят. Кроме того, я пустился в путешествие по шпалам, не представляя, сколько оно может продлиться.
- Допустим. Хотя я и не совсем согласен с тобой. В вашем положении без конца отсиживаться в этом поезде тоже было нельзя. Следовало на что-то решиться, и ты это сделал. Что еще?
- Разрешил Филенко дежурить у бабки в хате, хотя видел, что он еле держится.
- Ты был не лучше, это ясно. Боюсь, что все то, что произошло с ним, могло случиться и с тобой. Да только последствия могли быть более тяжелыми. И это все?
- Еще он нас обманул, будто вывихнул ногу и без костыля идти не может.
- Пожалуй, так.
- Забыл взять с собой наручники. Это многое осложнило.
- Просчет серьезный, - согласился Прут. - Веревка дело ненадежное и стародавнее.
В полном согласии я замолчал.
- Все?
Я кивнул.
Тогда Прут произнес:
- Остается добавить, что твоей большой ошибкой явилось решение сойти с железнодорожного пути и углубиться в лес без проводника и знания местности. О тех трудностях, которые могли вас ожидать, ты не подумал. Шел наугад, не рассчитав ваших сил. А ведь ваша задача заключалась в том, чтобы отконвоировать до места назначения этого Цветкова, не склонного в чем-то вам помогать. Да и избу для ночлега выбрали на самом краю села, не совсем удачно. Надо было выбрать что-либо полюднее.
Все это Прут проговорил без упрека, а затем вдруг добавил:
- Есть и моя вина. С самого начала я должен был настоять на том, чтобы ты взял с собой не одного, а двух солдат. Тогда все бы сложилось иначе. Согласен?
- Да. - Только почему-то припомнил его же слова: все неожиданности учесть нельзя. На то они и неожиданности.
Очевидно, что теперь Прут посчитал тему исчерпанной и, подводя итог, назидательно произнес:
- О Цветкове забудь! Он не наш. Рано или поздно его поймают.
...С того дня, как сбежал Цветков, прошел месяц. Вступила в свои права весна. С теплом противник заметно оживился, несколько раз попытался нас вытеснить и вклиниться в нашу оборону, выйдя к широкой излучине Северского Донца. Но наша дивизия крепко удерживала свои позиции. А батальон капитана Кононова даже потеснил немцев на три километра. Кононов ходил героем и угощал всех трофейным шоколадом.
В дивизии произошло еще одно знаменательное событие: зенитным огнем был сбит фашистский бомбардировщик. Он развалился в воздухе, а немецкий летчик, выпрыгнувший на парашюте, приземлился чуть ли не перед самым штабом дивизии. На допросе он заявил, что в ближайшем будущем ожидается большое наступление по всему фронту.
Именно в это время в нашу прокуратуру, которую пока от всех напастей бог миловал, и зашел вечером пожилой мужчина с наганом.
Они с Прутом долго о чем-то шептались над раскрытой картой. Потом Прут подозвал меня:
- Познакомься. Это инструктор Краснолиманского райкома партии, к нам его прислали из политотдела дивизии.
Как оказалось, в прифронтовой полосе по инициативе местных и партийных органов, ввиду надвигающейся угрозы отхода наших войск на новые позиции, было решено создать крупный партизанский отряд. Он бы мог успешно действовать, надежно укрывшись в здешних лесах и болотах. Нашей армией было уже выдано достаточное количество стрелкового вооружения и боеприпасов для действий этих партизан. Кроме того, в труднодоступных местах были созданы так называемые схроны, запасы надежно укрытых продуктов и медикаментов. Доступ к ним имели лишь самые проверенные лица. Но вдруг произошло чрезвычайное происшествие: один схрон оказался вскрыт. И сделал это человек, безусловно знавший о нем. Он постарался не оставить следов, но нарушил секрет, известный немногим.
Дождавшись, когда вся эта информация до меня дошла, Прут многозначительно произнес:
- Этому товарищу удалось выяснить, что к организации схронов в штабе нашей армии имели прямое отношение только три человека... и один из нихкапитан интендантской службы Цветков. Как тебе это нравится?
Потом он склонился над картой района, в котором мы пребывали, заостренным концом карандаша указал село, от которого Цветков сбежал, а вот... и он прочертил прямую... тот поселок, где никто теперь не проживает и где был этот схрон. До него не более 10 километров. Все ясно.
Такого оборота дела я не ожидал. Между тем Прут продолжил:
- В политотделе знали, куда его направить.
- Все неожиданное учесть нельзя, - одними губами произнес я и громко заверил: - Готов возобновить следствие!
- Иного решения не придумать, - согласился Прут.
Все остальное уже было общим обсуждением ситуации. Никто из нас не сомневался в том, что Цветков где-то затаился поближе к линии фронта. Стало очевидно, что он надумал перекинуться к немцам, но не с пустыми руками, а располагая сведениями о партизанах. Перебазировать схроны в другое место было не под силу, к тому же большая часть их уже оказалась за линией фронта.
Только теперь я понял, какова цена его побега.
Исправить дело можно было одним - поймать Цветкова. И, конечно, взяться за это, несмотря на прошлую неудачу, должен был я. К тому же я уже многое о нем знал. Понимая это, я сразу обратился к Пруту с просьбой разрешить мне организовать, как принято у нас - следователей - говорить, "свободный поиск".
Прут не возражал. Только сказал:
- Придумай подходящую легенду. Сними с петлиц юридические эмблемы. И помни, что времени в обрез, не увлекайся. Обстановку на фронте ты знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29