..
– Но?..
– Неделю за неделей ты пишешь только о последних стилях причесок, танцевальных клубах, где лучше всего готовят рыбу, о том, как добиться, чтобы шуба из чернобурки не оставляла волосков на платье, и так далее. Если честно, по-моему, ты можешь рассказывать людям о чем-нибудь более существенном!
Грейс посмотрела на торт. Его устрашающий размер. Вот опять многолетнее непонимание между ними; Кэтрин разочарована в ней. Так было, когда она ушла из университета, когда поступила на работу в «Пирсон и Пирсон». В те времена Кэтрин активно работала в СПОЖ, с важным видом патрулировала по Хэмпстеду в нелепом мундире, одергивая пьяных и выгоняя парочки с Пустоши. Что бы ни делала Грейс, мама всегда была ею недовольна!
– Колонка рассказывает о том, что происходит в Уэст-Энде. А ты бы хотела, чтобы я о чем писала?
Ну зачем спрашивать, когда ответ так очевиден? Кэтрин поставила чашку и блюдечко на поднос.
– В стране есть тысячи и тысячи женщин, голоса которых не слышны, когда это наиболее важно. Твоя родная сестра одна из них.
– Мамочка, я не виновата, что ты не выиграла свою битву. Я живу своей жизнью. Или я должна жить твоей?
– Битва не проиграна! Мы одержали частичную победу и продолжаем бороться!
– Прости, – сказала Грейс. – Я не хотела приуменьшить твои заслуги. Я просто хочу... Ах, ничего. – Она посмотрела на мать. Нахмурилась. Что-то было не так! Она ожидала этого выговора, но Кэтрин, похоже, даже не обратила внимания на ее тираду. – Мама, что происходит? Я знаю, тебе не нравится моя колонка, но происходит что-то еще!
Кэтрин покачала головой:
– Не понимаю, о чем ты?
– Что в шкатулке, мама?
– Да так, фотографии.
– Не возражаешь, если я посмотрю? – Не дожидаясь ответа, Грейс прошла к серванту, вытащила шкатулку и открыла ее.
– Посмотри, – сказала Кэтрин. – Это всего лишь фотографии.
В шкатулке было только три фотографии. Официальные группы, снятые в студии, каждая в картонной рамке. На одной Грейс и Нэнси в возрасте шести и пяти лет соответственно, в одинаковых платьицах на лямках, обнимающие за плечи крошечного мальчика, сидящего между ними, – тощего, с длинными волосами, в нелепом кружевном воротнике и гольфах.
– Шеридан, – узнала Грейс.
На второй фотографии были изображены родители детей. Женщины сидели в креслах. Круглое молодое лицо Кэтрин выглядело свежим и умным, Амелии роскошные черные волосы и кошачьи глаза придавали экзотический вид. За ними стоял папа с копной преждевременно поседевших непослушных волос и в круглых очках, которые придавали ему сходство с безумным профессором, и Эдвард Шапкотт, на добрых шесть дюймов выше, с огромными плечами и пронзительным взглядом.
На третьей фотографии собралась вся группа. Тщательно приглядевшись, можно было увидеть, что снимок сделан после довольно долгой подготовки. На лицах детей была написана скука и нетерпение, словно они не могли дождаться момента, когда снова смогут приняться за игру. Взрослые сидели чопорно и неподвижно.
– Я их никогда раньше не видела, – сказала Грейс.
– Они ужасны, не так ли? Фотограф был никудышным.
– Я бы не сказала, что они так уж плохи. Впрочем, они не из нашей коллекции, так ведь? Откуда они?
Но Кэтрин, похоже, была полностью поглощена протиранием очков.
– Они принадлежат Шеридану? – Грейс с самого начала поняла, что права. – Это он их принес?
– Да, он. – Мать на мгновение надела очки. Затем, неудовлетворенная, снова их сняла, подула на линзы и продолжила протирание. – Славный мальчик. Он говорит, что вы тогда дружили?
– Это верно. Ну так что, мама?..
– Он хотел поговорить со мной о своих родителях. Особенно о матери. Путешествует по своей памяти. Знаешь, он довольно одинок.
Грейс посмотрела на мать. В ее словах был здравый смысл, и говорила она вполне нормально, но Кэтрин явно была не в себе. В глазах ее читалась мука, она была напряжена и, казалось, из последних сил сдерживала эмоции.
– Мама...
– Я не видела его с тех пор, когда он был еще мальчиком. Как он похож на своего отца! Это меня озадачило.
– Да, это должно озадачить.
Бедная Кэтрин! По ее лицу катилась слеза. Грейс протянула руку и нежно прикоснулась к матери. Они с Нэнси поклялись, что никогда не скажут, и даже заключили договор. Но...
– Мама... – Грейс еще колебалась, но если и можно найти для этого подходящий момент, то только сейчас. – Мама... я знаю. Я хочу сказать... я знаю!
Кэтрин посмотрела на нее испуганными бесцветными глазами.
– О тебе и Эдварде Шапкотте!
– Я понимаю. – Кэтрин встала. Подошла к камину, по-видимому, для того, чтобы положить очки в футляр. – А сейчас...
– Мы знали давно, Нэнси и я. Мы видели вас вместе на Парламентском холме. Вы целовались. Мы были не такими уж маленькими. Мне было тринадцать лет, и мы уже догадывались о ваших отношениях. Это было всего лишь подтверждением того, что мы обе знали, каждая из нас по отдельности. Это продолжалось годами, не так ли?
Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Пути назад не было.
– О господи! – Кэтрин тяжело облокотилась о камин, повернувшись спиной к Грейс. – Не знаю, что тебе и сказать.
– Должно быть, это было для тебя очень тяжело? – Грейс хотелось подойти и положить руку на плечо матери, но она почему-то не смогла. – Я понимаю, мама!
– Не смеши меня! – Когда Кэтрин обернулась, глаза ее лихорадочно блестели. – Что ты можешь понимать?
Грейс мучило сильное искушение рассказать о Джордже. Но нет! Нет!
– Мама, ты сошла с пути истинного, но в конце концов поступила правильно. Вы оба. Ваш роман закончился, и вы остались в своих семьях.
– Да. Мы остались. – Она провела ладонью по влажным глазам. – И это был самый трудный поступок, который я когда-либо совершала. Знаешь, я очень любила твоего отца. Ты же понимаешь это, правда, Грейс?
– Конечно любила.
– Но Эдвард Шапкотт был любовью моей жизни, а я его оставила! – Кэтрин была крепкой женщиной, но сейчас она казалась такой хрупкой, такой уязвимой.
Грейс сглотнула.
– Папа знал?
Чуть заметный кивок.
– Я не хочу говорить об этом сейчас. И когда-либо. Я не хочу, чтобы Нэнси узнала об этом разговоре. – И через некоторое время Кэтрин добавила: – И Шеридан. Шеридан ничего об этом не знает, Грейс!
– Как хочешь, мама.
Между двумя женщинами воцарилось глубокое молчание. Кэтрин со звоном поставила чашки на поднос. Грейс печально наблюдала за ней; у нее было такое чувство, что она что-то безвозвратно потеряла. Иногда тайна сближает людей. Тайна усиливает неизбежные узы времени, пространства, дружбы. Она укрепляет эти узы. Но не в данном случае.
– Где Нэнси? – спросила, наконец, Грейс, когда молчание стало невыносимым.
– Уехала в Париж с Джоном.
– Что?
– Она вчера звонила, переполненная впечатлениями от приземления Линдберга. Они сидели рядом с американским послом. Эту поездку она запомнит на всю жизнь, ведь она встретила столько самых разных людей.
– Понятно. Да, полагаю, так оно и есть. – Грейс почувствовала подступающую тошноту. Все заволокло темными облаками. Отдаленный шум мотора...
Голос матери зазвучал более легкомысленно. Она почувствовала явное облегчение от перемены темы.
– Эдна гуляет с детьми. Они будут через час-другой.
– Хорошо. Я, наверное, пойду распакую чемодан. – Грейс, пошатываясь, встала.
– Грейс? – Кэтрин взяла ее за руку. – Джон поклонник твоей сестры!
– Конечно, поклонник. – Грейс пыталась произнести эти слова как можно более небрежно. – И они сладкая парочка!
– Дорогая! – Рука по-прежнему у нее на плече. – Нэнси слишком молода, чтобы навеки остаться одной!
– Так он сделал ей предложение? – Ей не следовало задавать этот вопрос. Лучше бы она шла разбираться со своим чемоданом. Но она должна была знать.
– Думаю, мог бы, если бы ты оставила их в покое.
– Если бы я... Что ты говоришь?
– Ты выбрала другого парня и поступила правильно.
– Нет, неправильно. Я не хочу О'Коннелла. Мать крепче сжала ей плечо.
– Она слишком молода, чтобы провести оставшуюся жизнь в одиночестве. И ей надо растить детей. Теперь твоя очередь поступать правильно, Грейс. Твоя очередь поддерживать семью.
– Я только и делаю, что содержу семью! Все всегда вертится вокруг Нэнси, не так ли? Я тоже твоя дочь. Я тоже слишком молода, чтобы навсегда оставаться одной!
– С тобой все иначе. – Кэтрин ослабила хватку. – Дорогая, ты похожа на свою мать. Ты всегда будешь заботиться о других. Так уж у нас заведено.
Внутри Грейс что-то зашевелилось. Что-то темное. Все равно что смотреть в Темзу на предметы, лежащие среди грязи и ила. Давно погребенные предметы. Таинственные фигуры. Тени.
– Не волнуйся. Джон Крамер последний человек на свете, с которым мне хотелось бы быть. Пусть Нэнси будет с ним.
Два огромных куска торта остались на тарелках нетронутыми.
30 мая 1927 года.
«Жители Уэст-Энда!
Наступившее лето всех нас сводит с ума. Этот старый плут, этот шулер. При первом сиянии даже крошечного луча солнца мы все бегаем по Уэст-Энду в босоножках, выставляя напоказ наши противные носки, лилейно-белые ножки и дряблые руки. Боже, как мы, лондонцы, похожи на громоздкие мешки картошки! Всю зиму мы шикарно выглядим в шубах из чернобурки, шляпах с перьями и хорошо сшитых твидовых костюмах. Похоже, мы все подписали договор, согласно которому не должны думать о следующих трех месяцах!
Вся эта веселая энергия не вызывает во мне никаких добрых чувств. Я не принадлежу к типу румяных, с соломенными волосами, пышущих здоровьем женщин. Мои красные губы, черные волосы и белая кожа прекрасно оттеняют лед, темнота и мерцающие огни. Сегодня, бросившись в «Диккенс и Джонс» (там есть симпатичные летние платья пастельных тонов для дам пастельного типа), я заметила свое отражение в высоком зеркале в примерочной и, если честно, пришла в ужас от своего мерзкого вида. Больше всего я напоминала вампира при дневном свете, и я не знаю, что мне с этим делать, кроме того, что старательно избегать зеркал до конца сезона!
Ужасная правда заключается в том, что, как бы человек ни был хорошо одет, как бы тщательно ни подстрижен, нельзя навечно избежать разрушительного действия времени. Солнце добрее к молодым, с их золотистой кожей и чистыми душами, чем к таким, как я. Полагаю, я до сих пор считаю себя девчонкой-вертушкой, одной из тех, что первыми исполняли танцы, которые ныне так гибко и небрежно танцуют самонадеянные ничтожества, заполняющие «Сайрос», «Кит-Кат-клаб» и «Саламандру». Но пора взглянуть в лицо фактам: я – бывшая вертушка, повзрослевшая или даже постаревшая! Когда молодые джентльмены в цилиндрах и фраках смотрят в мою сторону, они не восхищаются моим декольте или стройными ногами. Они задаются вопросом, почему я не дома, в халате, с детьми, за вязанием или не лежу с муженьком на двуспальной кровати. Я бы сказала, дорогой читатель, что это не попытка вызвать сочувствие. Я просто констатирую факт, который обнаружила на этой неделе и который потряс меня!
Но ведь не нелестное отражение в зеркале «Диккенса и Джонса» навело меня на эти мысли? Нет, девушки. Я побывала в Дорсете, где разгуливала в купальном костюме с людьми гораздо старше меня, которых не проведешь. Модные распутные типы, они выглядят ужасно в купальных костюмах, но любят детские игры, бегают по саду голышом, играют на свирели и прыгают с утеса! С каждым годом эти люди все более и более отчаянно отказываются стареть! Должна сказать откровенно: я хочу стать такой же, как они, не более чем хочу рожать детей, ходить в церковь и составлять букеты! Должен же быть иной путь, не так ли? Пожалуйста, скажите мне, что я не единственная современная девушка, попавшая в такое затруднительное положение.
Значит, порадуем себя мороженым! Вкус божественный. Янки производят его уже много лет и продают квартами на каждом углу. Сейчас, наконец, оно появилось и здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Но?..
– Неделю за неделей ты пишешь только о последних стилях причесок, танцевальных клубах, где лучше всего готовят рыбу, о том, как добиться, чтобы шуба из чернобурки не оставляла волосков на платье, и так далее. Если честно, по-моему, ты можешь рассказывать людям о чем-нибудь более существенном!
Грейс посмотрела на торт. Его устрашающий размер. Вот опять многолетнее непонимание между ними; Кэтрин разочарована в ней. Так было, когда она ушла из университета, когда поступила на работу в «Пирсон и Пирсон». В те времена Кэтрин активно работала в СПОЖ, с важным видом патрулировала по Хэмпстеду в нелепом мундире, одергивая пьяных и выгоняя парочки с Пустоши. Что бы ни делала Грейс, мама всегда была ею недовольна!
– Колонка рассказывает о том, что происходит в Уэст-Энде. А ты бы хотела, чтобы я о чем писала?
Ну зачем спрашивать, когда ответ так очевиден? Кэтрин поставила чашку и блюдечко на поднос.
– В стране есть тысячи и тысячи женщин, голоса которых не слышны, когда это наиболее важно. Твоя родная сестра одна из них.
– Мамочка, я не виновата, что ты не выиграла свою битву. Я живу своей жизнью. Или я должна жить твоей?
– Битва не проиграна! Мы одержали частичную победу и продолжаем бороться!
– Прости, – сказала Грейс. – Я не хотела приуменьшить твои заслуги. Я просто хочу... Ах, ничего. – Она посмотрела на мать. Нахмурилась. Что-то было не так! Она ожидала этого выговора, но Кэтрин, похоже, даже не обратила внимания на ее тираду. – Мама, что происходит? Я знаю, тебе не нравится моя колонка, но происходит что-то еще!
Кэтрин покачала головой:
– Не понимаю, о чем ты?
– Что в шкатулке, мама?
– Да так, фотографии.
– Не возражаешь, если я посмотрю? – Не дожидаясь ответа, Грейс прошла к серванту, вытащила шкатулку и открыла ее.
– Посмотри, – сказала Кэтрин. – Это всего лишь фотографии.
В шкатулке было только три фотографии. Официальные группы, снятые в студии, каждая в картонной рамке. На одной Грейс и Нэнси в возрасте шести и пяти лет соответственно, в одинаковых платьицах на лямках, обнимающие за плечи крошечного мальчика, сидящего между ними, – тощего, с длинными волосами, в нелепом кружевном воротнике и гольфах.
– Шеридан, – узнала Грейс.
На второй фотографии были изображены родители детей. Женщины сидели в креслах. Круглое молодое лицо Кэтрин выглядело свежим и умным, Амелии роскошные черные волосы и кошачьи глаза придавали экзотический вид. За ними стоял папа с копной преждевременно поседевших непослушных волос и в круглых очках, которые придавали ему сходство с безумным профессором, и Эдвард Шапкотт, на добрых шесть дюймов выше, с огромными плечами и пронзительным взглядом.
На третьей фотографии собралась вся группа. Тщательно приглядевшись, можно было увидеть, что снимок сделан после довольно долгой подготовки. На лицах детей была написана скука и нетерпение, словно они не могли дождаться момента, когда снова смогут приняться за игру. Взрослые сидели чопорно и неподвижно.
– Я их никогда раньше не видела, – сказала Грейс.
– Они ужасны, не так ли? Фотограф был никудышным.
– Я бы не сказала, что они так уж плохи. Впрочем, они не из нашей коллекции, так ведь? Откуда они?
Но Кэтрин, похоже, была полностью поглощена протиранием очков.
– Они принадлежат Шеридану? – Грейс с самого начала поняла, что права. – Это он их принес?
– Да, он. – Мать на мгновение надела очки. Затем, неудовлетворенная, снова их сняла, подула на линзы и продолжила протирание. – Славный мальчик. Он говорит, что вы тогда дружили?
– Это верно. Ну так что, мама?..
– Он хотел поговорить со мной о своих родителях. Особенно о матери. Путешествует по своей памяти. Знаешь, он довольно одинок.
Грейс посмотрела на мать. В ее словах был здравый смысл, и говорила она вполне нормально, но Кэтрин явно была не в себе. В глазах ее читалась мука, она была напряжена и, казалось, из последних сил сдерживала эмоции.
– Мама...
– Я не видела его с тех пор, когда он был еще мальчиком. Как он похож на своего отца! Это меня озадачило.
– Да, это должно озадачить.
Бедная Кэтрин! По ее лицу катилась слеза. Грейс протянула руку и нежно прикоснулась к матери. Они с Нэнси поклялись, что никогда не скажут, и даже заключили договор. Но...
– Мама... – Грейс еще колебалась, но если и можно найти для этого подходящий момент, то только сейчас. – Мама... я знаю. Я хочу сказать... я знаю!
Кэтрин посмотрела на нее испуганными бесцветными глазами.
– О тебе и Эдварде Шапкотте!
– Я понимаю. – Кэтрин встала. Подошла к камину, по-видимому, для того, чтобы положить очки в футляр. – А сейчас...
– Мы знали давно, Нэнси и я. Мы видели вас вместе на Парламентском холме. Вы целовались. Мы были не такими уж маленькими. Мне было тринадцать лет, и мы уже догадывались о ваших отношениях. Это было всего лишь подтверждением того, что мы обе знали, каждая из нас по отдельности. Это продолжалось годами, не так ли?
Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Пути назад не было.
– О господи! – Кэтрин тяжело облокотилась о камин, повернувшись спиной к Грейс. – Не знаю, что тебе и сказать.
– Должно быть, это было для тебя очень тяжело? – Грейс хотелось подойти и положить руку на плечо матери, но она почему-то не смогла. – Я понимаю, мама!
– Не смеши меня! – Когда Кэтрин обернулась, глаза ее лихорадочно блестели. – Что ты можешь понимать?
Грейс мучило сильное искушение рассказать о Джордже. Но нет! Нет!
– Мама, ты сошла с пути истинного, но в конце концов поступила правильно. Вы оба. Ваш роман закончился, и вы остались в своих семьях.
– Да. Мы остались. – Она провела ладонью по влажным глазам. – И это был самый трудный поступок, который я когда-либо совершала. Знаешь, я очень любила твоего отца. Ты же понимаешь это, правда, Грейс?
– Конечно любила.
– Но Эдвард Шапкотт был любовью моей жизни, а я его оставила! – Кэтрин была крепкой женщиной, но сейчас она казалась такой хрупкой, такой уязвимой.
Грейс сглотнула.
– Папа знал?
Чуть заметный кивок.
– Я не хочу говорить об этом сейчас. И когда-либо. Я не хочу, чтобы Нэнси узнала об этом разговоре. – И через некоторое время Кэтрин добавила: – И Шеридан. Шеридан ничего об этом не знает, Грейс!
– Как хочешь, мама.
Между двумя женщинами воцарилось глубокое молчание. Кэтрин со звоном поставила чашки на поднос. Грейс печально наблюдала за ней; у нее было такое чувство, что она что-то безвозвратно потеряла. Иногда тайна сближает людей. Тайна усиливает неизбежные узы времени, пространства, дружбы. Она укрепляет эти узы. Но не в данном случае.
– Где Нэнси? – спросила, наконец, Грейс, когда молчание стало невыносимым.
– Уехала в Париж с Джоном.
– Что?
– Она вчера звонила, переполненная впечатлениями от приземления Линдберга. Они сидели рядом с американским послом. Эту поездку она запомнит на всю жизнь, ведь она встретила столько самых разных людей.
– Понятно. Да, полагаю, так оно и есть. – Грейс почувствовала подступающую тошноту. Все заволокло темными облаками. Отдаленный шум мотора...
Голос матери зазвучал более легкомысленно. Она почувствовала явное облегчение от перемены темы.
– Эдна гуляет с детьми. Они будут через час-другой.
– Хорошо. Я, наверное, пойду распакую чемодан. – Грейс, пошатываясь, встала.
– Грейс? – Кэтрин взяла ее за руку. – Джон поклонник твоей сестры!
– Конечно, поклонник. – Грейс пыталась произнести эти слова как можно более небрежно. – И они сладкая парочка!
– Дорогая! – Рука по-прежнему у нее на плече. – Нэнси слишком молода, чтобы навеки остаться одной!
– Так он сделал ей предложение? – Ей не следовало задавать этот вопрос. Лучше бы она шла разбираться со своим чемоданом. Но она должна была знать.
– Думаю, мог бы, если бы ты оставила их в покое.
– Если бы я... Что ты говоришь?
– Ты выбрала другого парня и поступила правильно.
– Нет, неправильно. Я не хочу О'Коннелла. Мать крепче сжала ей плечо.
– Она слишком молода, чтобы провести оставшуюся жизнь в одиночестве. И ей надо растить детей. Теперь твоя очередь поступать правильно, Грейс. Твоя очередь поддерживать семью.
– Я только и делаю, что содержу семью! Все всегда вертится вокруг Нэнси, не так ли? Я тоже твоя дочь. Я тоже слишком молода, чтобы навсегда оставаться одной!
– С тобой все иначе. – Кэтрин ослабила хватку. – Дорогая, ты похожа на свою мать. Ты всегда будешь заботиться о других. Так уж у нас заведено.
Внутри Грейс что-то зашевелилось. Что-то темное. Все равно что смотреть в Темзу на предметы, лежащие среди грязи и ила. Давно погребенные предметы. Таинственные фигуры. Тени.
– Не волнуйся. Джон Крамер последний человек на свете, с которым мне хотелось бы быть. Пусть Нэнси будет с ним.
Два огромных куска торта остались на тарелках нетронутыми.
30 мая 1927 года.
«Жители Уэст-Энда!
Наступившее лето всех нас сводит с ума. Этот старый плут, этот шулер. При первом сиянии даже крошечного луча солнца мы все бегаем по Уэст-Энду в босоножках, выставляя напоказ наши противные носки, лилейно-белые ножки и дряблые руки. Боже, как мы, лондонцы, похожи на громоздкие мешки картошки! Всю зиму мы шикарно выглядим в шубах из чернобурки, шляпах с перьями и хорошо сшитых твидовых костюмах. Похоже, мы все подписали договор, согласно которому не должны думать о следующих трех месяцах!
Вся эта веселая энергия не вызывает во мне никаких добрых чувств. Я не принадлежу к типу румяных, с соломенными волосами, пышущих здоровьем женщин. Мои красные губы, черные волосы и белая кожа прекрасно оттеняют лед, темнота и мерцающие огни. Сегодня, бросившись в «Диккенс и Джонс» (там есть симпатичные летние платья пастельных тонов для дам пастельного типа), я заметила свое отражение в высоком зеркале в примерочной и, если честно, пришла в ужас от своего мерзкого вида. Больше всего я напоминала вампира при дневном свете, и я не знаю, что мне с этим делать, кроме того, что старательно избегать зеркал до конца сезона!
Ужасная правда заключается в том, что, как бы человек ни был хорошо одет, как бы тщательно ни подстрижен, нельзя навечно избежать разрушительного действия времени. Солнце добрее к молодым, с их золотистой кожей и чистыми душами, чем к таким, как я. Полагаю, я до сих пор считаю себя девчонкой-вертушкой, одной из тех, что первыми исполняли танцы, которые ныне так гибко и небрежно танцуют самонадеянные ничтожества, заполняющие «Сайрос», «Кит-Кат-клаб» и «Саламандру». Но пора взглянуть в лицо фактам: я – бывшая вертушка, повзрослевшая или даже постаревшая! Когда молодые джентльмены в цилиндрах и фраках смотрят в мою сторону, они не восхищаются моим декольте или стройными ногами. Они задаются вопросом, почему я не дома, в халате, с детьми, за вязанием или не лежу с муженьком на двуспальной кровати. Я бы сказала, дорогой читатель, что это не попытка вызвать сочувствие. Я просто констатирую факт, который обнаружила на этой неделе и который потряс меня!
Но ведь не нелестное отражение в зеркале «Диккенса и Джонса» навело меня на эти мысли? Нет, девушки. Я побывала в Дорсете, где разгуливала в купальном костюме с людьми гораздо старше меня, которых не проведешь. Модные распутные типы, они выглядят ужасно в купальных костюмах, но любят детские игры, бегают по саду голышом, играют на свирели и прыгают с утеса! С каждым годом эти люди все более и более отчаянно отказываются стареть! Должна сказать откровенно: я хочу стать такой же, как они, не более чем хочу рожать детей, ходить в церковь и составлять букеты! Должен же быть иной путь, не так ли? Пожалуйста, скажите мне, что я не единственная современная девушка, попавшая в такое затруднительное положение.
Значит, порадуем себя мороженым! Вкус божественный. Янки производят его уже много лет и продают квартами на каждом углу. Сейчас, наконец, оно появилось и здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42