- Я приду за тобой завтра в обед и отвезу к Тиму, - сказала Френсис. Он расскажет все, что тебя интересует о Мэй Расселл и Обжоре Томасе. Он брат Мэй.
- Так, значит, он белый.
- Конечно.
- А я-то думал, мы идем к твоему приятелю.
- Тим мой приятель.
Я помотал головой.
- Я-то решил, что ты сторонишься белых как чумы.
- Ерунда. Есть много хороших белых. Беда в том, что плохие белые просто отвратны!
- Мне придется ему объяснить, почему я задаю так много вопросов. Стоит, наверное, сказать, что я репортер и пишу статью об убийстве Томаса... Нет, слишком рано ещё для статьи. Может, мне не выходить из роли музыканта? Мол, я сочиняю музыкальное сопровождение и пытаюсь нащупать верную интонацию для этого телешоу, вот я и...
- Не бери в голову, тебе ничего не надо ему объяснять. Я же говорю: Тим свой парень.
Она проговорила эти слова довольно резко, а я не понял, что значит "свой парень" и не стал уточнять. Добравшись до дома Дэвисов, мы увидели свет наверху. Френсис недовольно буркнула:
- Можешь себе представить - мама меня все ещё ждет!
- Ну, покажи ей свою голову и скажи - пусть она удостоверится, что в волосах не застряла солома.
Френсис сердито вздохнула и сверкнула на меня глазами. А может быть, она просто перепугалась.
- Я не хотел показаться грубым, - поспешил я оправдаться. - Это просто шутка, не очень удачная.
Она засмеялась, и её суровое лицо просветлело.
- Да нет, по-моему, как раз смешно. Не забудь о завтрашнем дне и спи подольше. Я заеду за тобой не раньше полудня.
- Отлично. Так сколько, ты говоришь, отсюда до Кентукки?
- Зависит от маршрута. По шоссе миль двадцать. А что?
- Можешь одолжить мне эту машину?
- Конечно. А зачем тебе в Кентукки?
- Я позвоню другу в Нью-Йорк, узнаю, что там происходит. Если его телефон прослушивается и мой звонок засекут - не хочу, чтобы они поняли, что я в Бингстоне. - объяснил я и сразу понял, как все это глупо - любая географическая карта скажет полицейским, как далеко от границы Кентукки находится Бингстон.
Мы вошли в дом. Миссис Дэвис дремала в большом кожаном кресле и не слышала, как мы вошли. Она ужасно была похожа на хозяйку фермы - будь у неё ещё золотая фикса, её можно было бы принять за сестру-близняшку тети Розы. Я пожелал Френсис доброй ночи и пошел наверх. На лестнице я услышал, как она разбудила мать и сказала:
- Ну пошли, мама, ложись в постель. Видишь, я дома - в целости и сохранности. Мы зашли у дяде Джиму перекусить. У мистера Джонса сломалась машина.
- Я всегда тебе говорю: незачем гоняться за шикарными безделушками, пробормотала старуха.
Я разделся и растянулся на кровати. Спать мне совершенно не хотелось. Я разжег трубку и стал размышлять о том, какое все-таки странное местечко этот Бингстон: Юг, конечно, но не совсем Юг. Взять этого полицейского: он готов был сломать мне шею из-за такого пустяка, как чашка кофе в магазине, а когда спрашивал про "ягуар", оказался чуть ли не друганом. Или эта девчонка Френсис - суровая и по-своему упрямая, а вот надо же - головой ведь рискует, помогая мне. Почему? Зачем? Какой ей резон во всем этом? А эта ферма - замкнутый в себе мирок. И как смогла эта молодая девушка, жена Гарри, приноровиться жить в такой глуши без электричества и наверняка без водопровода и канализации? Или Гарри - он-то чего вернулся в этот медвежий угол, повидав Калифорнию, большие города? А если бы он побывал в Париже, Лондоне, Риме - тогда бы смог вернуться? Сивилла подняла бы такой хай из-за одного только предложения переехать сюда жить. Да и я тоже, пожалуй. И все же по-своему это было куда более здоровое место, чем Гарлем или любой крупный город. Тут не было ни миссис Джеймс, которую на каждом шагу норовят обжулить, ни продюсеров телепрограмм, извлекающих прибыль с прегрешений каких-то безвестных наркоторговцев. Кей и Бобби казались бы существами с другой планеты, окажись они на этой ферме.
В каком-то смысле дядя Джим оказался молодец - ни тебе газет, ни телевизора, да и батарейки в радиоприемнике, наверное, не фурычат. Редко-редко видит белую рожу. Может, оно того стоит - масляной лампы и цыплячьей вони в автомобиле... Они напомнили мне одну чернокожую пару, с кем я однажды познакомился - школьных учителей средних лет. У них была - а может, и до сих пор есть - квартирка в Бронксе. Каждое лето они уезжали в Париж и зимой, едва переступив порог своей квартирки, начинали говорить друг с другом по-французски, ели французскую пищу, читали парижские газеты... Оказываясь у себя дома, они переставали быть неграми из Бронкса и становились парижанами. Не отдавая себе отчета, дядя Джим на своей ферме пытался делать же самое...
И тут меня ударило - так бывает, когда пропускаешь резкую блокировку защитника, земля враз уходит из-под ног - и из тебя дух вон... Я вот полеживал себе и раздумывал о ферме и о Бингстоне, точно какой-то турист или скучающий отпускник, точно меня не разыскивали по подозрению в убийстве.
Тут меня такой страх обуял, что схватило мочевой пузырь, и мне пришлось в одних трусах бежать в сортир. Что же я тут делаю, в этом чертовом Бингстоне, думал я, играю в детектива или играю своей собственной судьбой? Неужели разгадка тайны убийства Томаса находится в этом сонном городке? Да и вообще, есть ли разгадка у этого убийства? Черт, если бы я не ударил того полицейского. Ладно, предположим я бы дал ему себя арестовать, ну рассказал бы все как есть - ну какая у меня, право, могла быть причина убивать того придурка? С их-то лабораториями и бригадами следователей, они бы наверняка нашли настоящего убийцу. По крайней мере, делом бы занялись настоящие профессионалы - не я, дилетант.
Но вот стали бы они доводить расследование до конца? Господи, да ведь они могли сказать, что я разозлился на Томаса за ту стычку в кафе около училища и вломился к нему в комнату - чтобы убить. Для белых любое объяснение могло бы сойти, если речь идет о негре, подозреваемом в преступлении. И жюри присяжных мне бы не поверило. Господи, да зачем все эти если бы да кабы... Никто же не стал бы просто стоять и ждать, когда его шарахнут пистолетом по башке! Я ударил белого полицейского - а теперь сидел в этом чудном городе, где царят добры старые законы расовой сегрегации, имея в кармане несколько долларов, и терял драгоценное время на дурацкое философствование о жизни на ферме. Я же пока ничего путного для собственного спасения не сделал. Беда в том, что я понятия не имел, каким образом можно было выкрутиться. Я чувствовал себя как сельский пацан, вышедший на игру за команду высшей лиги.
Вернувшись в свою комнату, я потушил свет. К моему удивлению, меня мгновенно сморил сон, и я проспал как убитый до утра. Очнувшись, я ощутил на лице слепящее солнце. Часы показывали девять. Я был бодр и полон сил. Умывшись, я вознамерился побриться старинной опасной бритвой, свисающей на шнурке около аптечки в ванной, передумал, потом оделся и спустился вниз.
Миссис Джеймс хлопотала у плиты. На ней было старенькое цветастое платье и безумно смешной кружевной чепец на седой голове. Она сообщила мне, что Френсис и мистер Дэвис давно уже ушли на работу.
- Мы тут попусту не тратим драгоценные часы жизни, - сварливо заметила она. Я уже собрался было возразить ей, что она сама не замечает, как они все тут проспали драгоценные годы своей жизни, но вместо этого уплел обильный сельский завтрак - сосиски, омлет, кексы в сиропе, масло наверное, там было миллион калорий, не меньше. Старуха вежливо расспрашивала меня о моих родителях, о разбитом носе, да сколько я у них пробуду, да женат ли я. Она попила со мной кофе и рассказала о своих горестях с Френсис.
- У нашей малышки такие бредовые идеи иногда возникают, скажем, она совсем не хочет ухаживать за волосами, не пользуется пудрой.
Ей, видно, хотелось выговориться, и она поведала мне о своем первом ребенке, умершем родами, потому что он тянула до последнего и не бросала работу; и о том, как она мечтала, чтобы её будущий сын поступил в медицинский колледж после армии.
Когда наконец в десять я отвалился от стола, она точно вспомнила:
- Я бы хотела получить деньги за постой и стол авансом. Поскольку я вам должна доллар, за сегодняшний день и ночлег всего с вас три.
Я отдал ей три доллара и сказал, что хочу побродить по окрестностям, а к полудню вернусь.
- Обед будет вас ждать. И будьте осторожны, мистер Джонс. Вы ведь уже знаете наши порядки.
Я сказал, что знаю. Древний "шевроле" на ходу мог сойти за детскую погремушку. и в салоне по-прежнему воняло цыплятами, однако движок урчал бодро. Я остановился в "центре", купил газету, смену белья, бритву и зубную щетку и помчался к старому доброму Кентукки. В газете не было ничего примечательного - перепевы вчерашней сенсации. Но это ничего не значило полиция всегда сообщает прессе выгодные для себя новости.
Стоял ясный, даже можно сказать, теплый день, и я как последний болван был преисполнен радужных надежд. Я снял шляпу, почистил её ладонью, потом попытался почистить сиденье газетой, и ударил по газам. Я ехал с полчаса мимо ласкающего глаз пейзажа. Мимо пронеслись несколько крохотных поселков и деревушек, а я все гадал, где же это я нахожусь. Увидев заправочную станцию, я заехал туда и спросил белого парня, как проехать в Кентукки.
Он вылупился на меня. А может, просто его внимание привлек мой шелковый галстук.
- Ты, должно быть, впервые в этих краях, парнишка.
- Да, сэр! - я почти пролаял последнее слово. Неужели моим белым подчиненным в армии было также противно обращаться ко мне "сэр"?
- Так ты уж в Кентукки. Ты далеко путь держишь?
- Это... в Луисвилль.
- Ну, так жми на газ, парнишка, тебе ещё крутить и крутить баранку, и он стал объяснять мне, как проехать. Потом залил пять галлонов и сказал, что с меня доллар шестьдесят пять.
Доставая бумажник, я мельком глянул на стрелку уровня горючего. Его длинное лицо побагровело:
- В чем дело? Ты что, мне не веришь, парнишка?
Я чуть не разодрал свой бумажник - так я в него вцепился при эти словах. Но сдержался, выдавил вымученную улыбку и, передав в окно пятерку, ответил:
- Да нет, шеф, я только посмотрел, нет ли тут у вас телефона-автомата. - Телефон у двери в офис я заметил сразу. Только слепой мог его не увидеть.
- А! - протянул он, сразу остыв. Отдавая мне сдачу, он добавил: Езжай прямо по этой дороге, через милю увидишь направо проселок. Проедешь по нему ярдов двести - там будет магазин для "цветных".
- Спасибо, сэр, - прогавкал я и уехал.
Магазин для "цветных" оказался просто перестроенным сараем с немытыми окнами - судя по его виду, можно было предположить, что достаточно легкого порыва ветра - и его сметет с лица земли. Когда я вошел внутрь, моему взору предстали ряды консервов позади прилавка, музыкальный автомат, телефон на стене, два самодельных стола. У дальней стены в оцинкованной ванне с тающим льдом плавали бутылки пива и содовой.
Худощавый парень с вострым личиком светло-коричневого оттенка стоял, облокотившись, у прилавка и поигрывал пустой бутылкой. А за прилавком высился здоровенный хмырь - под шесть футов пять дюймов ростом и не меньше трехсот пятидесяти фунтов мослов и зажиревшего мяса. Но весь этот вес был довольно равномерно распределен по его туловищу и двигался он довольно легко, так что с виду походил на футболиста в полном снаряжении. Лицо у него было размером с хорошую тыкву, грязно-коричневого цвета, и на одной щеке красовался глубокий шрам от ножа. Его маслянистые лоснящиеся волосы были точно приклеены к гигантской куполообразной голове под бейсболкой, а хлопчатобумажная рубаха и штаны, должно быть, были отлиты из железа - а иначе как же они не лопались под напором его плоти и жира.
Когда я вошел, Худой глянул на меня краем глаза, а Толстун спросил:
- Недавно в наших краях, а, парнишка?
- Да, недавно, и за сегодняшнее утро я уже сыт по горло этими "парнишками".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29