-Зинаида у нас, соседка, рядом живет в Ильинском, так прямо горе у нее: Сынок у ней - Филя, а родила его Зина одиночкой, бросил ее ухажер, когда Зиночка еще беременной была. Рассказ Нюры изобиловал словечками, которые многим показались бы ненормативной лексикой. Я привык к сельскому и яркому, на мой взгляд, разговору Нюры и ее земляков, но не всем может глянуться простая русская речь, еще нередкая в сельской глубинке, и я в упрощенной форме попытаюсь выразить Нюрин рассказ: Зинаида рожала в муках, она всеми силами сдерживала крики и стоны, но боль пронизывала ее, а от крика становилось полегче: Лет пятнадцать, как Зинаида Груздева болела ревматизмом. Беременеть ей врачами было запрещено категорически, но она решилась родить для себя: муж ее, так себе и не муж, а сожитель, смазливый гулящий Николай, любитель выпить и потрепаться, на деле оказался и совсем ненадежным мужиком, и ко времени родов уж пару месяцев, как скрылся неизвестно куда. Поначалу Зинаида попыталась было его разыскивать, да отступилась. Чего разыскивать, если не хочет мужик с нею жить: насильно мил не будешь. По правде сказать, разговор у Зинаиды с Николаем состоялся, когда Зина уже беременная была. Николай просил ее сделать аборт любыми путями, а тогда обещался жить с Зинаидой и даже расписаться честь по чести в местном районном загсе. Зинаида уж и так его ублажала, и этак. Говорила, что ребеночек-то семью их только укрепит и радость великую принесет им, но Николай ни в какую не соглашался. А потом вдруг через какоето время, все больше молчать стал, вроде бы и согласился с доводами Зинаиды. А как Зинаиду в роддом на сохранение взяли, он и ушел: Не ушел - скрылся. Был он не местный житель, приехал на заработки в Ильинский лесхоз из города областного. Зина и не спрашивала его о других причинах приезда в Ильинское. А надо бы - чего бы это вдруг он в село-то из города громадного приехал, где и работы знатной было куда как больше? Это уж теперь она догадываться стала, что, видать, и в городе у него какие-то дела сердечные неудачные были, от которых он в село скрываться приехал. Оно и вообщето шила в мешке не утаишь, а на селе - тем более! Мать Зинкину, ныне покойную, да и Зину тоже, люди на селе все знали, как людей работящих и честных, а все равно разговоры помимо Зины шли всякие. Как увидали ее брюхатой, тем больше разговоров стало: как это Зина, значит, гулящая такая стала. Может, и не было бы у нее такого случая, чтобы нерасписанной жить с непутевым мужиком, каковым оказался Николай. Да ко времени их встречи осталась Зинаида сиротой совсем: умерла ее мать, Зоя Ивановна, не было и контроля, некому было присоветовать Зинаиде. В одном только она Николаю и была благодарна, что ушел неожиданно, без предупреждения, и тем избавил ее от излишних душевных мук. Да, к слову сказать, ушел бы он или не ушел, а рожать она решила твердо: так ей хотелось ребеночка. А уж поскольку решилась она на роды и врачей не послушалась, так рекомендовано было ей сделать кесарево сечение, чтобы разрешить ее от бремени без большой нагрузки на сердце. Несколько месяцев до родов она получала лекарства, потому как сердце ее стало давать сбои: на каждые два приличных сокращения было еще одно без очереди, а потом наступала гнетущая Зинаиду пауза, и это замирание сердца вызывало у нее жуткое ощущение страха смерти и тошноту. Лежа сейчас в ожидании родов на больничной койке с продавленной ослабевшей сеткой и проссанным слежавшимся матрацем, Зинаида то мечтала о том, как она будет нянчиться со своим ребеночком и как беззаветно будет любить его, то вдруг ее охватывал панический страх. А вдруг она умрет в родах, а ребеночек останется живой сиротой в чужих нелюбящих и неласковых руках? Лежит Зинаида, ждет то с тоскою, а то с тревожною радостью своей участи, а рядом на койке храпит роженица с огромным животом, расставив неприлично-широко свои ноги, согнутые в коленях. -Ей все нипочем,- с завистью подумала Зинаида. И вправду, соседка уж пятого собралась рожать, ей родить - что стакан воды выпить. Зинаиду что-то кольнуло внизу живота, потом стало изредка схватывать и потянуло "на низ", а под ягодицами стало неожиданно и неприятно мокро. От ощущения, что она обмочилась со страху, стало ей стыдно ужасно. Схваткообразные боли стали давать себя знать все чаще, и Зинаида вдруг четко и ясно осознала: то, чего она так ждала и так боялась, началось, начались роды. Она стала звать акушерку или нянечку, но и без того слабый ее голос заглушал храп соседки: как ни кричала Зинаида о помощи, но помощи все не было. "Вот ведь расхрапелась, скважина",- непривычно для себя зло опять подумала она о соседке. Акушерка пришла-таки: то ли крики Зинаиды услышала, то ли сама проведать рожениц шла, а как увидела, что меж ног у Зинаиды уж головка плода начала врезываться, так ее как ветром сдуло - мигом сбегала за врачом. Доставили Зину в родзал, и, понятное дело, кесарево сечение, рекомендованное докторами, делать уже было поздно. Зинаида рожала в муках, она всеми силами сдерживала крики и стоны, но боль пронизывала ее, а от крика становилась полегче. И потом она так устала сдерживать себя за такую еще короткую свою жизнь, что, наконец, напрочь забыла о своей выдержке и кричала, как Бог на душу положит: Что-то делали с Зинаидой врач и акушерка, но она ничего из их действий не ощущала. Слышала только, как врач, акушер-гинеколог Анна Ивановна с немецкой фамилией Кох, самыми распоследними словами "чехвостила" акушерку, молоденькую еще совсем, только что закончившую медучилище. Кох орала отборным благим матом: "Растудыт твою туды в душу мать:". Такого забористого мата Зинаида, не в парниковых условиях взращенная, и от самых ругливых мужиков в жизни своей не слыхивала. Кох - высокая, под два метра, женщина с не по-женски крепкими руками, сама белокурая, с лицом (когда ругалась) некрасивым, от злости - перекошенным. Схватки у Зинаиды, хоть ты тресни, совсем стали слабыми, а ребенок ни туда-ни сюда. Уж почти вылезшая мордашка, и без того нерозовая, и совсем синеть стала. Наложили Зинаиде на живот бинт широкий, а акушерка и нянечка под команды врача - ну давить на Зинкин живот в начале каждой слабой схватки. Акушерка Люба и нянечка Маня, стоя по бокам Зинаидиного живота, из сил выбились, помогая родиться ребеночку, но все без толку. Оттолкнула локтем в сердцах Анна Ивановна акушерку, сама вместе с Маней давить стала. А акушерке говорит еще: "Смотри, сопля, как давить надо". Акушерка была и вправду худенькая и бледная, в чем душа только держится. Ну, все, пошел, пошел, милый. Мальчик! Похлопали его тут и там, ожил, заверещал слабо поначалу, а потом закричал громко и басом. Понятное дело - мальчик он и есть мальчик! Кох как выслушала сердце у измученной Зинаиды, так и глаза вытаращила: куда и экстрасистолы делись! Ровнехонько сердце бьется, шум только, ну, а куда же шуму деться, если больна Зинаида ревматизмом уж пятнадцать лет и у нее порок сердца? -Молодец, Зиночка, сама родила, успокойся теперь, милая, - ласково шептала ей Анна Ивановна Кох,- все хорошо будет, даже без разрывов почти родила, а разрывы эти мы сейчас тебе так заштопаем, что ничего и не видно будет, хоть снова девочкой тебя сделаем. Зачарованно смотрит широко открытыми глазищами своими акушерка Любочка на работу Анны Ивановны, а у той проворно порхают ставшие вдруг нежными пальчики, зашивающие Зинкины разрывы. И Зинаида беззвучно плачет, хотя и не замечает этого, и Анна Ивановна плачет, и Люба-акушерка плачет, нянечка хлюпает носом, и новорожденный мальчишечка ревмя ревет. Но все - скорее от радости: кто осознанно, кто нет. А Люба, еще недавно оскорбленная доктором Кох, теперь смотрит на умелые ее руки с восхищением и почтением, с этой минуты и до конца своей жизни не забудет теперь она своего доктора, любимого своего доктора Анну Ивановну, она теперь для Любы - не то доктор, не то божество. -Ну, как тебе акушерство с приложениями, небось, это первое твое дежурство? Эх, сама-то дитя еще. Ты извини меня за грубость, милая, всякое, знаешь ли, бывает. Ребенок как? -Ой, Анна Ивановна, заячья губа у него, а сам беленький, хорошенький. -Заячья губа - это плохо, но зашьем, все будет нормально, если только дело в заячьей губе: Удивительное дело: успокоенная Анна Ивановна с лицом прекрасным и усталым, смотрела широко раскрытыми голубыми с лукавинкой глазами. Господи, как же переменчивы люди! А через пару дней старый уже хирург Пал Палыч сшил разошедшиеся половинки верхней губы у Зинаидиного младенца. Анна Ивановна была первой, кто оценил творчество Пал Палыча. Глянула и слегка обомлела: -Палыч, ты что же, пень старый, с похмела был, никак? Что же ты губу-то неровно сшил? Верхняя губа у мальчонки и вправду была сшита неровно, выглядела она ломаной линией, то есть, левая половинка была выше правой, и в этом открышемся уголочке видна была розовая десна. Палыч и сам пригляделся с одного бока да с другого, разглядел, конечно, свой грех, но виду особого не подал. -Если и есть немного чего не так, то со временем затянется. А Зинаиде уж и не терпелось покормить своего малыша. Ребеночку, видать, больно было пока сосать грудь, но с голодухи он пил и причмокивал, только излишки молочка тоненьким ручейком стекали на полную Зинкину грудь из слегка раззявленного его ротика. В палате, где после родов лежала Зинаида, было еще три родильницы. Каждая из них вслух расхваливала своего ребеночка, а втайне, исподтишка, приглядывала за соседскими и в чем-то нет-нет да завидовала кому-то из них. Только Зинкиному ребенку никто не завидовал в виду его, значит, уродства. Толстая женщина, что не давала Зинаиде думу думать перед родами своим мощным храпом, была в одной с Зиной палате, теперь толстой она не выглядела и оказалась, к тому же, развеселой собеседницей. Всем она представилась Катериной, но Зинаиду она сразу особо отметила и с ней только и общалась в любую свободную минуту, а свободных минут пока у них хватало. А вот что будет, как выпишут, какие проблемы встанут перед Зиной - Бог знает. Думать было о чем. Зина уж года два, как была сиротинушкой: отца своего она помнила хорошо, только и всего, а задавило его бревном на лесоповале, когда Зинаида еще малышкой была. Мама ее, бедная да работящая, всю жизнь на Зину свою положившая, умерла от рака уж почти что два года тому назад. Зинаида и десятилетку закончила, даже, как говорил ей учитель математики, ее классный руководитель, Александр Максимович Заботин, хорошо училась и место ей в институте, но учиться не пришлось. Причины самые что ни на есть простые: средств для учебы не было, да и мать ее, к тому времени уже болевшая, требовала к себе ухода. Так мечта ее и осталась только лишь мечтой. Да и у самой Зинаиды здоровье было некрепкое. Домик у них небольшой, он остался Зинаиде от матери в наследство, да огород, где они с матерью высаживали в основном картошку - вот и все богатство. Перед родами Зинаида работала лаборанткой в школе, куда устроил ее все тот же сердобольный Заботин. Зарплата в школе и у учителей не ахти какая большая, а у лаборанта какие деньги? Теперь, когда у Зины появился малыш, надо было думать о пропитании. Родственников в Ильинском у Зинаиды не осталось, близкая знакомая, даже и родня какая-то дальняя баба Настя из деревни Выселки, да в городе областном сестра живет с мужем и двумя их детьми. Муж у сестры мужик мастеровой, но изрядно пьющий. И приходилось рассчитывать лишь на себя. И потекла жизнь: И трудно было: И сердце прибаливало, и мальчишка рос шаловливым, озорным, да еще и, как выяснилось однажды, вороватый. С небольших-то доходов Зинаиды стал Филя приворовывать у матери то пять копеек, то десять. Иной раз, при удобном случае, и рубль украсть мог. Поначалу-то Зина и не замечала, но впосдедствии, когда стали и рубли исчезать из дома, где они только вдвоем с Филей и жили, вывело это ее из душевного равновесия окончательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14