А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Это не понравилось Топору. Пинком он свалил сумку набок и стал выгребать ее содержимое на пол.
Целлофан хрустел и переливался всеми цветами радуги. Под целлофаном в десятках пакетов скрывались женские комбинации, трусики, лифчики, майки, кофточки, колготки.
- Ур-род! - ругнулся на хозяина квартиры Топор. - Зачем ему это дерьмо?! Он же банкир!
Последним из сумки с самого дня выпал черный полиэтиленовый пакет. Он был размером с силикатный кирпич. Пачка денег чем-то похожа на кирпич. Наверное, не только формой, но и тем, что может неплохо ударить по мозгам.
- Деньги! - обрадовался Топор. - Денежки! Миленькие мои! - взасос поцеловал он теплый брикет.
Он разгрыз угол, сжал жесткий вонючий полиэтилен зубами и рванул
от себя пакет. На пол белым новогодним конфетти сыпанули таблетки.
- У-у, - не разжимая зубов, самому себе сказал Топор и ничего не
понял.
Пришлось выплюнуть невкусный полиэтилен.
- Ур-род! - опять отругал он банкира. - Инвалид он, что ли? Зачем ему столько таблеток?
Сев на корточки, он поднял одну из них с пола, понюхал, но ничего не ощутил. Таблетка пахла известью. В детстве, когда мама Топора белила стены в комнате, так пахло во всем доме.
Он куснул ее и тут же ослеп от яркого света.
- На пол! - рявкнул свет, плитой навалился на плечи и затылок Топора, припечатал его щекой на колючие таблетки и стал бесцеремонно закручивать руки за спину.
- Тьфу-у... У-у... Пу-усти, - вбок прохрипел, еле отплевавшись, Топор. - Ты это... того...
- Ну что? - спросил свет.
- Оружия нет. Если не считать перочинный нож, - ответил ему тот же свет, но уже другим, более грубым голосом.
На запястьях щелкнули наручники. Этот мерзкий звук Топор знал наизусть. Он разок, на всякий случай, дернулся, но разве можно спастись от света, если он навалился на тебя со всей силой.
- Переверните его, - потребовал свет.
Топора рванули вверх и развернули лицом к загорелому капитану милиции. У него были красные, будто сигнальные лампочки, глаза, и ощущение, что Топора свалил все-таки свет, а не этот капитан, стало еще сильнее. Глаза были слишком усталыми. Им не хватало силы.
- Фамилия, имя, отчество, место жительства? - безразличным голосом произнес капитан.
- Ты это... того, - ответил Топор.
За спиной капитана дыбились четверо омоновцев в засаленных бронежилетах. Еще двое стояли у окна, изучая его плотницкую работу.
Из-за серой стены омоновских грудей выполз седой мужичок в дурацкой полосатой пижаме а-ля пятидесятые годы, привстал на цыпочки и шепотом проскороговорил на ухо капитану:
- Ворюга! Точно - ворюга! Я сплю плохо. Вышел на балкон покурить. Я, знаете, "Приму" люблю. Сейчас, конечно, "Прима" не та. Обман один, а не "Прима". Но у меня еще есть запас со времен Горбачева. Не желаете?
- Что?-обернулся капитан.
- Я, говорю, канат заметил. И вроде как шебуршится кто надо мной. А я точно знаю, что сосед сверху в отъезде. Он вообще-то парень нехороший, не наш, не местный. С жильцами не здоровается, по ночам шумит, девок водит. Знаете, когда у тебя над головой стучат и стонут, мало приятного...
- Кто стонет? - не понял капитан.
- Ну, я же говорил, он девок водит...
- Так какая у тебя фамилия? - забыв о дедушке-стукаче обратился он к Топору.
Квадратный омоновец, собиравший с пола таблетки, оттер дедка от капитана и прохрипел командиру на ухо:
- Экстези. Наркота.
- Неужели это хаза курьера? - напрягся капитан.
- Похоже. А кривоносый, наверно, обычный наркоша. Знал, что здесь распространитель живет. А у самого, видно, ломка... Да вы на его губы посмотрите, товарищ капитан! Все в порошке. Он таблетки лопал...
- Ничего я не лопал! - огрызнулся Топор.
К лицу капитана всплыла книжица с потертой зеленой обложкой. "Свидетельство о рож...е," - прочел то, что осталось на ней, Топор. Книжечку держал волосатыми пальцами рыжий омоновец. У него было лицо именинника.
- Где надыбал?! - удивился капитан.
- В шкафу. Под тряпками... Помните физиономию?
- Вот гад!.. Значит, он здесь обретается! Мы его полгода ищем, а он тут спокойненько обретается.
- Дед говорит, он в отъезде.
- Да слышал я!
Топор мрачно смотрел на омоновцев, копающихся во второй сумке и
жалел себя. Ничего у него толком в жизни не получалось. Если бы не
Жанетка, он бы и тех денег, в Москве, ни копейки не заработал. Вот
не шли к нему деньги - и все. Может, просто рановато по возрасту.
Как там говорят? В двадцать лет удачи нет и не будет, в тридцать лет ума нет и не будет, в сорок лет денег нет и не будет.
Чуть позже Топор вспомнил, что в русский дартс он все-таки кое-что подрабатывал, и ощущение собственной ущербности стало чуть слабее. Горьким глотком слюны Топор сглотнул только сейчас пришедшее к нему напоминание, что он - именинник. Ему исполнилось двадцать семь. Про ум еще, вроде, спрашивать рано. Про удачу поздно.
Дни рождения начинаются на рассвете. У Топора были, скорее, сутки рождения. Настенные кварцевые часы с неврастенично дергающейся секундной стрелкой отсчитывали четвертый час ночи. День рождения еще не начался, но сутки уже давно шли. И это ощущение приближающегося рассвета, приближающегося дня рождения бросило Топора сквозь стену из омоновских бронежилетов.
Плечом он пробил ее, вылетел в узкий коридор, боднул в грудь пришедшего по вызову в квартиру участкового, щупленького узколицего лейтенантика, и загрохотал пудовыми кроссовками по ступеням... Он не видел, как вылетел на балкон капитан и закричал курящим у автобуса двум омоновцам:
- Ловите его на входе!
Он слышал только грохот подошв преследователей, раскалывающий дом надвое. Топору чудилось, что он оторвался от врагов. Он не подумал о том, что омоновцы на чем-то же приехали.
- Ха-а! - по отмашке сослуживца врезал омоновец дверью по лицу Топора, когда он пытался выпрыгнуть из подъезда.
Серый, тронутый робким рассветом, воздух Приморска качнулся в таких же серых глазах Топора и вдруг рухнул под натиском тьмы. Если в квартире его привалил свет, то теперь - чернота.
- Готов? - заботливо склонился над ним омоновец.
- В отключке, - ответил другой, задрал голову и прокричал со счастьем в голосе: - Мы его задержали, та-ащ капитан!
_
Глава двадцать третья
ГВОЗДЬ НОМЕРА
Просидеть на корточках час может только зек. Или бывший зек. Топор просидел с пяти до девяти утра.
В душной вонючей камере вместе с ним находились еще три парня.
Двое спали прямо на цементном полу, а третий, беспрерывно озираясь, все время что-то выцарапывал на стене. Когда радиоприемник с улицы, еле-еле слышимый через зарешеченное окошко, прошипел о наступлении девяти часов на просторах Приморска, Топор потребовал от писателя:
- Сядь, козел! Не нервируй!
Спина парня дрогнула. Он обернулся медленнее обычного и тихо произнес:
- Слово нельзя убить...
- Можно! - гаркнул Топор. - Щас хрястну по черепу - и убью! Со всеми словами сразу!
- Хочешь, я напишу стихи о тебе.
Костистое лицо парня с фингалом под левым глазом даже не сделало попытки обидеться. Он покатал между ладонями гвоздь так, как скульптор раскатывает глину, и спросил:
- Вот как тебя зовут?
- Толик... Рифма - алкоголик. Меня этому уже в зоне научили. Откуда у тебя гвоздь?
- Оттуда, - вскинув подбородок, кивнул парень на ржавые решетки оконца. - С воли... Вот смотри... Твой час еще наступит, Толя, к тебе вернется воздух воли, и ты заметишь поневоле, что нет на свете горше доли, что нет на свете хуже роли, чем та, где слишком мало боли...
- Это почему же? - удивился Топор.
- А потому, что жизнь изначально - это трагедия. Для каждого. И если ты в пути не изведал боли, если ты все время был счастлив и спокоен, значит ты нарушил великий замысел...
- Чего-чего? - не успел ничего запомнить Топор. - Какой
замысел?
- Мудрость дается только страдавшим. И после приобретения она
тоже дает страдание. Еще большее...
- А если у меня куча "бабок"? - попытался его переубедить Топор. А?.. Если у меня хаза, крутая тачка и полно телок, так почему я должен страдать?
Он вскочил с корточек, неприятно ощутив, что ноги перестали слушаться, и протянул исцарапанную ладонь:
- Дай гвоздь, фраер!
- Я еще это... не дописал поэму...
Топор провел взглядом по клинописи, тянущейся метра на полтора по стене, и пояснил:
- Когда топтун увидит твои каракули, он тебя заставит их зубами соскребать. Врубился, Пушкин? Гони гвоздь!
Дрожащие пальцы поэта выполнили приказ.
- Ладно. Я на воле допишу. По памяти.
- А тебя за что взяли? - удивленно спросил Топор, пробуя гвоздь
на остроту о мозоль на сгибе указательного пальца правой руки.
Точно над мозолем на фаланге того же пальца синела буква "Ж".
Единственную татуировку на своем теле он сделал в память о
Жанетке. И даже не в зоне, а уже на воле. И почему-то очень этим гордился, хотя буква Жанетке не нравилась. Она так и говорила: "Комар какой-то пьяный! Еще и посиневший!" Топор глупо отшучивался:"Он денатурату напился".
- Я ночью на пляже стихи декламировал, - прервал изучение
Топором остроты гвоздя поэт. - Море и ночь внимательно слушали меня. А потом появились сотрудники милиции на машине, стали задавать глупые вопросы, потребовали документы, а я их, как назло, оставил в комнате у хозяйки. Я, знаете, снял недорого. Совсем недорого...
- Стихи, небось, сопливые? - решил Топор. - Про любовь, поцелуйчики и все такое?
- Лучшие стихи на земле написаны именно о любви.
- Фигня это все! Знаешь, какой у меня самый любимый стих? Вот послушай:
Если даже спирт замерзнет,
Все равно его не брошу.
Буду грызть его зубами,
Потому что он хороший!
Бледное лицо поэта покрылось розовыми пятнами. Он смущенно прокашлялся и выдал устную рецензию:
- Это калька со знаменитого стихотворения детской поэтессы Агнии Барто. Причем, вульгарная калька...
- Фраер ты моченый, а не поэт! - ругнулся Топор. - Ничего ты в стихах не понимаешь! Жизни ты не видел! Вот зону не видел?!
- Не-ет.
- То-то! Кто зону не видел, никогда хороших стихов не напишет. Потому как все крутые поэты в тюряге сидели! Что Пушкин, что Лермонтов, что Достоевский...
- Пушкин и Лермонтов не сидели. Они были в ссылках. На югах. Достоевский сидел. Но он вовсе не поэт...
- Много ты понимаешь! Да если ты, фраер, хочешь знать, я...
Рукой Топор рассек воздух, запретил поэту говорить. В стальной двери камеры зашурудили ключом, и он торопливо выпалил:
- Тебя сейчас выпустят. Молчи, не перебивай! Выпустят! Дай мне слово, что ты сейчас же побежишь к моим корешам и расскажешь, где я... Даешь?
- Если речь идет о таком светлом деле, как спасение и...
- Заткнись! - гаркнул Топор. - Запомни адрес...
Он еле успел назвать номер дома. Окрашенное в темно-красную краску чудовище проскрежетало, напомнив о себе, что имеет право называться дверью, и открылось ровно наполовину. В камеру сделали по полшага два милиционера, обвели уверенными взглядами двух спящих задержанных бомжей, бледного поэта, остановились на опухшем лице Топора, и один из них, тот, что поменьше, поседее и покругломордее, радостно изрек:
- Ну, вот мы и свиделись, боксер!
После удара подъездной двери щека Топора перестала дергаться. Это было единственное хорошее событие, произошедшее с момента задержания. Но зато теперь щека опухла, и он ощущал, как ныли верхние скулы.
- Не узнал? - повторил милиционер.
Конечно, Топор узнал майора. Хотя тот человек на улице был в гражданской рубашечке и с пистолетом, а у этого сиротливо лежала на погоне звезда и сдавливал шею проутюженный синий галстук.
- Ну-ка веди его в кабинет к начальнику отделения, - приказал майор другому милиционеру.
- Выходи! - приказал тот.
Заученным жестом Топор сомкнул руки за спиной, ссутулился и в раскачку двинулся мимо майора. Топору очень хотелось почесать красные полосы на запястьях, оставшиеся от наручников, но он упрямо сжимал в правом кулаке гвоздь.
- И-иди шустрее! - пнул его в спину милиционер, и Топор еле устоял, вылетев из камеры в коридор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67