Отдышался он с трудом. Сердце пробулькивало. Оно никак не могло поверить, что его хозяин не утонул.
- Ублюдки! - ругнулся Жора Прокудин на летчиков. - Утопили столько "бабок"! Вас бы тут всех перетопить! Мокрохвосты вонючие! Ничего не умеют толком делать!
Самолет ответил ему молчанием. Он лежал на брюхе и выглядел драконом, который вот-вот повернет голову в его сторону.
Поймав пальцами обрывок полиэтиленового мешка, Жора Прокудин обнюхал его. Он пах соляркой. Деньги так не пахнут. Море забрало с собой не только деньги, но и их запах.
Жора обернулся к гидросамолету и вдруг начал мелко-мелко всхлипывать.
- За что?.. За что? - безутешно вопрошал он у синевы. - Я нашел эти деньги, нашел!.. Отдайте их мне!.. Они - мои-и-и...
На крыло "бэшки" тяжело, по-слоновьи выбрался Волынский. В руке у него что-то чернело, и Жора, оборвав на полуслове плач, снова нырнул. Летчик его вроде бы не заметил.
Вынырнув, он по-детски обрадовался тому, что теперь борт самолета скрывает его. Прокудин не мог представить, где находится берег. Повертевшись и ничего не найдя на линии горизонта, он вскинул голову к солнцу. Оно уже начало снижаться на "бэшку", хотя еще и стояло по-дневному высоко и жгуче.
- Там, - самому себе показал на предполагавшийся восток Жора Прокудин и поплыл экономно, брассом, через каждые три гребка тревожно оглядываясь.
Он не знал, что Волынский вообще не умеет плавать.
Глава тридцать пятая
МОРЯК ВРАЗВАЛОЧКУ СОШЕЛ БЕЗ ДЕНЕГ
Топору снилась голая Жанетка. Он тянул к ней избитые посиневшие руки и никак не мог дотянуться. То ли руки были слишком коротки, то ли Жанетка слишком далека. Он упрямо тянулся и не мог понять, почему никак не коснется ее персиковой кожи.
- Тихо... Не ори, - почему-то голосом Жоры Прокудина ответила Жанетка и, протянув свои руки, коснулась его запястья.
Но коснулась так ощутимо, так больно, что он поневоле сел на кровати и распахнул глаза.
- Не ори, - вновь раздался знакомый голос, и Топору почудилось, что он все-таки не проснулся.
Когда гидросамолет каракатицей пополз по взлетно-посадочной полосе, пополз медленно, нехотя, будто не желая служить Жоре Прокудину, Топор почувствовал, что пора убегать. Граната-одеколон в его руках с каждой минутой смотрелась все более фальшиво. Возможно, так казалось только ему одному, но больно уж снисходительные взгляды стал бросать на него мальчишка с погонами старшего лейтенанта. И когда "бэшка" вздернула в разбеге хвост, Топор в строгом соответствии с инструкцией Прокудина вскрикнул:
- Из помещения не вылезать в течение часа! Сунете нос - наш снайпер тут же вас уберет!
И хлопнул дряхлой дверью.
Таксист, державший своего рыжего уродца под парами, при появлении Топора не сдержал вопрос:
- А это... где второй?
- Трогай, - приказал Топор. - У него дела...
В ту минуту он уже не верил, что когда-нибудь еще увидит Жорку. И потому прямо в "Волге" на ходу откупорил гранату-одеколон и влил жгучую жидкость в горло.
- Ты - идиот, - отреагировала на его алкашную жажду Жанетка. - И Жорка - идиот. Где он?
Машину трясло на провинциальных ухабах. Хотелось одновременно поджечь все улицы Приморска и забыть о нем навсегда. Но Топор уже не мог забыть этот город. Он был в его жизни не менее двух раз. Двух очень ощутимых раз: в милицейской камере и в комнате летчиков.
Топор хотел ответить:
- Наверно, Жорку убили.
Но он не мог представить Жорку убитым. Такие, как он, не погибают. Скорее, погибнут все остальные жители Земли.
До глубокой ночи, до трех часов, он не верил, а потом вдруг как-то враз - словно под разрыв хлопушки - поверил. И заснул со слезой у угла глаза и мыслью, что так и не успел сказать Жорке какой он хороший. Топор по молодости лет еще не знал, что когда умирает кто-то очень близкий или очень родной, страшнее всего именно это чувство: чувство недосказанности.
- Ты проснешься, урод, или тебе по носопырке шарахнуть?
- Урод?
Только это слово протрезвило Топора. Он еще сильнее распахнул глаза, хотя они и без того уже были открыты, вгляделся в нечто белесое и мутное перед собой и чуть не закричал: "Жо-о-орка!"
Спасли губы. Они бы при всем желании не открылись до энергичной буквы "ж". Получилось глупое и глухое, как шорох разминаемых в пальцах сухой травы:
- Шо-о-огка...
- Не ори, - показывая пример, прохрипел в шепоте Жора Прокудин. Пошли во двор.
- А сколько это... вгемени?
- Без десяти четыре. Детское время.
Во дворе, при сером свете луны, Топор чуть было опять не поверил в то, что спит. На идущем впереди него человеке была надета матроска, и синий гюйс смотрелся на спине криво пришитым лоскутом. Вместо вареных джинсов на ногах колоколами болтались черные брючины. Топор еле сдержал желание спросить моряка, не ошибся ли он адресом.
Обернувшись, Жора Прокудин наконец-то во всей красе продемонстрировал свое небритое лицо. Только волосы, его чернявые, вечно перепутанные волосы лежали соломой. Где Прокудин смог достать такой клейкий бриолин, Топор не мог даже представить.
- Ты все-таки шив, - прошептал он.
- Чего-чего? - не понял Жора.
- Ты шив, шив, шив...
Повис на нем Топор.
- Ну, ты это... того, - попытался отцепить руки с шеи Прокудин. - Не хнычь... А то соплями меня всего измажешь...
- Ты все-таки шив... А как ты спашшя?.. Как?.. Сплыгнул с самолета?.. Шплыгнул?
- А нормально ты говорить не можешь? Без шипения...
- Ишо губы болят... И лицо...
- Да-а... У тебя точно сейчас лишо, а не лицо, - улыбнулся Жора Прокудин от вида того узкоглазо-азиатского, что смотрело сейчас на него.
- Я им не шкасал... Нишего не шкасал...
- Чего не сказал?
- Ну, про твой угон шамолета... Как сбег... Там, в машине...
- Ты прирожденный конспиратор, - похвалил Жора. - Тебе бы в начале века родиться... точно бы большевиком-подпольщиком стал.
- А где твоя одефда?
- Рыбам дал поносить.
- Каким гыбам?
- Ну, какие в Черном море есть?.. Скумбрия там, кефаль... Слушай, а Жанетка не уехала?
- Нет. Вешером поефда нету.
- А-а, ну да- - вечером, - самому себе перевел Жора Прокудин. - А этот... ну, моль бледная, стихоплет, свалил?
Тяжким вздохом Топор ответил лучше любых слов.
Если бы не приблудный поэт Бенедиктинов, он бы видел голую Жанетку не во сне, а наяву.
- Он ей вешь веши штихи шитал. Про любовь... Складно так... Она двафды плакала... Но вообфе-то стихи хорошие. Не то фто "Он уехал прошь на ношной электгичке..."
- С этим Пастернаком недорезанным я утром разберусь, - плюнул в сторону окна Жора Прокудин. - По полной форме. Будет вынос тела... А ты давай в темпе вальса одевайся! Еще не все фишки поставлены!
- Одевасса?.. А зашем? - удивился Топор.
- По пути объясню.
- А там сам что... так и пойдешь?
Жора Прокудин окинул взглядом свою матросскую форму, огромные ботинки - прогары и похвастался:
- Подарок Нейптуна! Понял?.. Меня морские погранцы в море подобрали. Наплел им, что на надувной шлюпке заплыл слишком далеко, а она того шш-шик и лопнула!
- Повегили?
- Ты меня обижаешь, Топор!.. Неужели я хоть раз в жизни сфальшивил? Ты видел актера, талантливее меня?
- А ты был актегом? - принял все за чистую монету Топор.
- Весь мир театр, милый мой! Просто одним достаются хорошие роли, а другим - плохие. Ты какую предпочитаешь?
- Ховофую...
- Ну, и умница!.. Иди переодевайся!.. Ты, кстати, деньги со стола тогда забрал?
- Ага.
- Вот это молодец! Я - не спонсор. Я не хочу финансировать реформу в армии, - провел ладонью по мягкому рукаву фланелевки и добавил: - и флота...
Глава тридцать шестая
ДОПРОС КОММУНИСТА-БУХГАЛТЕРА
У лысого мужичка руки оказались совсем не по возрасту крепкими. Загорелое изношенное лицо смотрелось на шесть десятков, руки - на сорок лет.
Когда они с трудом привязали мужичка к верстаку в сарае, Жору Прокудина и Топора уже можно было сушить. Отерев густой пот со лба рукавом, Жора посмотрел на черные пятки мужичка и спросил:
- Где Гвидонов?
- Я в милицию на вас заявлю, - ответил хозяин дома и дернулся под веревками.
Веревки были добротными. Как и все остальное в его сарае: верстак дубового дерева, мини-бетономешалка в углу, кадушка, инструменты, висящие на стене ровненько-ровненько, будто и не русским человеком был мужик, а немцем или шведом.
Он и не кричал, собственно, когда они вдвоем сорвали его с тепленькой постельки, не матюгался, а только угрожал милицией, точно не парни вязали его, а дети малые.
- Ладно, - согласился с юридической наивностью хозяина Жора Прокудин. - Сменим вопрос. Где остальные мешки?
- Я вас не знаю... Кто вы?..
- Народные мстители. Робин Гуды.
- В морской форме? - скосил глаза мужичок на жориков клеш.
- А что, у мстителей не может быть подразделение морских пехотинцев?
- Ты зря тронул меня, - с необычной злостью сказал мужичок.
Если бы на нем была одежда посерьезней, Жора Прокудин еще проникся бы тревогой, а на фоне застираной серой майки и трусов в алых маках - любая угроза воспринималась анекдотически.
- Так где мешки, хозяин? - заглянув в пустой барабан бетономешалки, поинтересовался Жора. - Говори сам, а то весь дом перероем.
- Ройте.
- Какой-то ты негостеприимный...
Милиция будет с вами гостеприимничать!
- Ты слышал? - спросил Прокудин сидящего на кадушке Топора. - Он меня уже заколебал своей милицией!.. Ты что, дядя, в органах служил?
Шея мужичка одеревенела, и он, расслабив ее, коснулся затылком верстака. На потолке полосами лежали тени от лампочки. Нестерпимо хотелось курить, но он посчитал бы позором для себя попросить сигарету у этих зверей. Моряка он почему-то не боялся. Болтуны не бывают злыми. Его тревожил урод с кривым носом. Он сидел на кадушке и пристально смотрел на ноги мужичка. Такого отечного и синюшного лица хозяин дома не видел еще ни разу. Человек, которого так обидели, не может быть милосердным.
- Значит, не скажешь, - подытожил Жора Прокудин.
- Я не понимаю, чего вы от меня хотите... Я - пенсионер. Сплю в собственном доме. Врагов не имею...
- Уже имеешь.
- Парни, вы меня с кем-то спутали, - снова напряг шею мужичок.
- Как тебя зовут-то?
- Вот видите! - обрадовался он. - Врываетесь в дом к незнакомому человеку, не разобравшись связываете его...
- Так как зовут?
- Поликарпом.
- Хорошее имя. Знаешь, что по-древнегречески означает?
- Не-ет.
- Поликарп - это "многоплодный"... Видно, много ты чего наплодил в жизни. Гвидонов - не твой сын?
- А кто это?
Мужика спас загар. И напряжение, с которым он отрывал голову от верстака. Они замаскировали красноту, ударившую по коже. Гвидонов был его племянником. Точнее, внучатым племянником. Но любил он его как сына. Наверное, потому что на самом деле Поликарп оказался вовсе не многоплодным. Три жены было у него. И ни от одной он не нажил ребенка. Когда ушла третья, он почувствовал, что норма выработана, что он устал от семейной жизни, что шестьдесят два года - не шутка и что пора наконец-то оставить память о себе.
Поликарп, бывший бухгалтер портовой таможни и бывший бессменный
секретарь партбюро этой же таможни, не знал, что на Земле
бессмертны вовсе не порты, таможни, деньги и вовсе не идеи, а
только две вещи - слова и цифры. Он решил, что его обессмертит
лишь памятник. И начал сооружать за сараем, в тени абрикосовых деревьев, монумент. Сейчас уже был возведен пьедестал - мрачный серый цилиндр двухметровой высоты.
Самой большой тайной Поликарп считал то, что он изваяет на памятник. Даже племяшу он не раскрыл тайну памятника.
Поликарп хотел увековечить... советский металлический рубль. С профилем Ленина на аверсе. Как бухгалтер и финансист с тридцатисемилетним стажем, Поликарп был твердо уверен в том, что все беды ринулись на нашу страну, когда исчез из оборота металлический рубль. Те желтые, плохого сплава таблетки выпуска девяносто второго года, на которых отчеканили номинал одного рубля, он за деньги не считал.
На открытие памятника он предполагал созвать журналистов со всего мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67