Знаете, сколько за них платят?
– Нет.
– От двухсот до пятисот тысяч песет – смотря сколько на рогах наростов и какой длины у лани резцы. К тому же спрос на головы превышает предложение. Есть полно нуворишей, построивших себе загородные виллы, где пустует место над камином, уж конечно эти богачи не могут себе позволить вернуться со своей первой охоты ни с чем. Здесь, в заповеднике, Молина был готов прийти им на помощь.
Оба помолчали, обдумывая сказанное. Купидо чувствовал, как по мере того, как они с лейтенантом отъезжали все дальше от дома Молины, отдельные факты начинали складываться в логическую цепочку. Теперь, выговорившись, он окончательно привел мысли в порядок.
Гальярдо, казалось, встрепенулся:
– Все сходится, но пока это лишь теория.
– Но у нас есть выстрел, который Молина должен был слышать и якобы не слышал, а также старое и недавно стрелявшее ружье.
– Но у нас нет ни трофеев, ни покупателей.
– Молина не стал бы хранить трофеи в морозилке, – ответил Купидо, все более уверенный в своих словах. – К тому же зачем покупателю возвращаться в Мадрид с огромной кровоточащей головой оленя, которая перепачкает весь салон его «мерседеса»? Можно отдать ее мастеру и забрать через несколько дней. В Бреде есть места, где выполняют такие заказы.
Они въезжали в город, но лейтенант вместо того, чтобы повернуть на самую короткую дорогу до участка, поехал по магистрали, ведущей в торговый район. Гальярдо все понял. Осталось задать главный вопрос и найти ответ – как все это связано с убийствами, но прежде нужно сделать еще один шаг.
Лейтенант оставил машину на платной парковке, оплатив двухчасовую стоянку. Они вошли в кафе, попросили меню и начали просматривать желтые страницы телефонного справочника, где нашли четыре таксидермических мастерских и договорились, что Купидо зайдет в те, что ближе к центру, а лейтенант – в две остальные.
Полчаса спустя они встретились снова. Имя Молины среди заказчиков не фигурировало, но и Купидо, и Гальярдо поспешили поделиться друг с другом выводом, к которому пришли каждый своим путем: на самом деле в Бреде было только две таксидермических мастерских, имеющих своих специалистов. Обе принадлежали одной семье и располагались в одном здании. Лейтенант их проверил, но того, что искал, не нашел. Две же другие, хоть и занимались таксидермией, нанимали мастера со стороны. Купидо ничего полезного не узнал, а лейтенанту дали адрес.
Небольшое, скромное помещение находилось на окраине торгового района. Ничто в узкой и не слишком опрятной витрине не указывало на то, что это таксидермическая мастерская: здесь были выставлены лишь рамы для картин и портретов, некоторые уже с полотнами. Но внутри сразу чувствовался резкий запах спирта, аммиака и лака. На стенах висели картины и гравюры, тут же находились подставки с чучелами птиц, ласок, лисиц и головы оленей и ланей. На стеллажах в беспорядке стояли фигурки и украшения из фарфора, дерева и алебастра, как новые, так и старинные, – вперемешку. Такие темные и маленькие лавчонки наводят на мысль, что где-то поблизости должен крутиться скупщик краденого и что здесь можно купить и продать все что угодно, невзирая на происхождение вещи.
За прилавком сидел человек с обширной плешью и голубыми глазами навыкате и о чем-то спорил с парнем, стоявшим спиной ко входу; у того были длинные, сальные волосы и потрепанная одежда. Через его плечо продавец увидел зашедших в магазинчик гостей, окинул их оценивающим взглядом и поторопился закончить разговор:
– Ладно, дам тебе три тысячи. Это мое последнее слово.
Клиент понял, что добился победы, но продолжал торговаться; он говорил медленно, растягивая каждое слово. В его голосе чувствовались одновременно презрение и усталость:
– Да столько стоят одни только краски и холст. Хотя бы пять тысяч. Ты сможешь продать ее за двадцать. Я неделю на нее потратил. Мне же надо как-то заработать на хлеб.
И, словно желая подтвердить ценность картины, он поднял с прилавка холст размером сорок на шестьдесят сантиметров, на котором виднелось нечто похожее на человеческую фигуру, распятую на чем-то вроде креста, плавающего среди облаков, которые напоминали ощерившиеся, зубастые пасти. Оборванец восхищенно смотрел на полотно, убежденный в своем таланте, видимо, как это часто бывает, путая собственные галлюцинации с гениальностью.
В этот момент художник почувствовал чье-то присутствие за спиной и обернулся, все еще держа в руках картину. Увидев устремленные на его шедевр два сухих и равнодушных взгляда, он вдруг заторопился и быстро согласился:
– Ладно, три тысячи.
Хозяин вытащил из кармана бумажник и отсчитал три купюры. Взяв их, художник быстро скрылся за дверью.
– Слушаю? – обратился к ним человек за прилавком, глядя со смесью любопытства и подозрительности.
– Мы хотели бы забрать заказ, – сказал лейтенант. – На имя Франсиско Молины.
– У вас есть квитанция?
– Нет, – сказал Купидо.
– Молина, Франсиско Молина, – повторил лейтенант с нетерпением, кладя руки на прилавок.
– Молина? Не помню такого, – ответил хозяин, затем вытащил из ящика разлинованную тетрадь и, склонившись над ней, словно был близоруким, начал просматривать записи о заказах. – Что за работа?
– Головы двух ланей.
– Нет, тогда это не ко мне. Вы ошиблись, – произнес он, закрывая тетрадь. Я не работаю с клиентами напрямую, а лишь выполняю заказы, принесенные из других мастерских. Спросите там.
– Мы уже спрашивали, и нас послали сюда. – Купидо пошел ва-банк, он понимал: если Молина продавал головы, то делали их именно в этом месте. Месте неприметном, где не нужно заполнять бумаги, а хозяин не спросит о происхождении трофея.
Лейтенант взял картину с распятием, которая все еще лежала на прилавке:
– За сколько отдаете?
– Нравится?
– Да, настоящий шедевр.
– Вам – за шесть тысяч. Пользуйтесь случаем.
– Да, – кивнул лейтенант, не переставая восхищенно смотреть на холст. – А откуда вы знаете, что она не украдена? – внезапно спросил он.
Улыбка сползла с лица хозяина лавки.
– Нет, она не украдена. Этого не может быть.
Гальярдо поднес руку к бумажнику, словно собирался платить, но вместо этого положил на прилавок перед испуганным продавцом удостоверение лейтенанта полиции.
– Я только что видел, как вы купили картину, не имея понятия о ее происхождении. Уверен, в этой дыре полно подобного хлама. Нам самим поискать или вы нас проводите, – Гальярдо указал на подсобное помещение, – и покажете головы, которые принес Молина?
В какой-то момент Купидо подумал, что лейтенант рискует – а вдруг их гипотеза ошибочна, и шкуры ланей действительно были всего лишь подарком благодарных охотников? Гальярдо доверился импульсу, как и два года назад, хотя еще одно пятно в личном деле могло совсем угробить его карьеру. Поэтому, когда хозяин закрыл дверь на улицу и повел их в подсобку, лейтенант вздохнул с облегчением. На длинном столярном верстаке они увидели скелет борзой из проволоки и гипса, – наверное, на него предстояло натянуть шкуру, висевшую тут же на крюке. Рядом можно было заметить паклю, известь и обувную коробку, полную искусственных глазных яблок различных цветов и размеров. Мужчина отодвинул грязную занавеску, скрывавшую широкий металлический стеллаж, – там стояла голова лани с огромными блестящими рогами. Стеклянные глаза, казалось, с издевкой наблюдают за теми, кто потратил столько времени на ее поиски.
– Только одна? – спросил лейтенант.
– Да, одна.
– Когда он ее принес?
Хозяин взглянул на бирку, прикрепленную к рогу, и назвал день: это было в ту субботу, когда убили Глорию.
– В котором часу, не помните?
– Вечером. Я уже закрыл лавку, но он позвонил мне домой.
– Вы были знакомы?
– Да. Несколько раз он делал мне заказы.
– Как вы считаете, ее убили задолго до этого? – спросил лейтенант, указывая на голову лани.
– За несколько часов – легко потрошилась.
Купидо с Гальярдо переглянулись. Теперь они знали наверняка, кто автор выстрела, прозвучавшего тем утром в тишине заповедника.
Они вышли из подсобного помещения в сопровождении хозяина. Тот плелся с опущенной головой, мрачный, явно опасаясь возможных последствий этого визита. Но посетители направились к выходу, не сказав ни слова. Он поспешил открыть перед ними дверь и только тогда спросил:
– Что мне с ней делать?
– Подождите две недели. Если от меня новостей не будет, голову продайте, а деньги отдайте в приют для сирот. Я проверю, – сухо процедил Гальярдо.
Пока они пили пиво, лейтенант произнес:
– Молина должен был сразу мне все рассказать.
– Он не мог сказать того, чего не знал, – объяснил Купидо. Он чувствовал некоторое облегчение, хотя недавняя удача не особенно много им дала. «Пока», – сказал себе сыщик, потому что, возможно, уже завтра нынешняя находка поможет открыть что-то важное. Рикардо знал, что бывают моменты – после того как уже сложены воедино все имеющиеся в их распоряжении факты и опрошены все связанные с этим делом люди, – когда расследование превращается в вязкое болото, и только такие находки, пусть маленькие и редкие, способны вселить надежду на успех и снова привести машину в движение. Купидо с лейтенантом не сомневались, что смерть Молины – не случайность и не личная месть, а цель кровавой расправы – уничтожить его и заставить замолчать навеки, так как он знал что-то, не дававшее убийце жить спокойно. Вопрос, который они задавали себе теперь: почему все это не случилось раньше? Две смерти разделяли две недели. Весьма похоже на шантаж, и даже деньги, накопленные егерем так неожиданно, наводили на ту же мысль. Молина охотился очень близко от места преступления и должен был видеть или слышать что-то, но вот что именно?
– Если мы не выясним это в ближайшее время, будут новые убийства, – сказал лейтенант. – Сумасшедшие обычно просто так не останавливаются.
– Может, смерть Молины утихомирит его на некоторое время. Должно быть, он здорово напуган, раз убил его вот так, с риском для себя.
– Или наоборот, придаст новые силы, – возразил лейтенант. Несмотря на продвижение в расследовании, оба не чувствовали оптимизма. – Совершенно точно мы знаем одно – у меня в кабинете, в ящике, лежат два ножа, которые прямо или косвенно стали причиной смерти уже трех человек. И знаем мы о них чуть больше, чем все остальные в полицейском участке.
17
Он три раза ударил по зубилу, и скошенное острие вошло под кору. Это был особый момент – первый удар по инструменту, дающий жизнь новой скульптуре, как для композитора первые аккорды симфонии или для писателя первые строки романа. Частота и интенсивность ударов определялись ритмом вдохновения, выбор инструментов – будущими очертаниями скульптуры, а материал – ее конечной текстурой. Несколько дней назад он заметил на орошаемом участке земли упавший каменный дуб. От избытка воды в почве корни сгнили, но сам ствол остался в прекрасном состоянии, и с ним можно было работать: древесина абсолютно сухая, поэтому по ней еще не поползли трещины, и она не покоробилась, ее пока не источили влажность, солнце и насекомые. Он нашел хозяина участка и купил дуб по цене, завышенной для простого бревна, но низкой, если учитывать таящиеся в нем возможности: широкое основание, сужающаяся, с легким кручением на месте талии, центральная часть, а то место, где начинались ветки, очень напоминало плечи и склоненную голову. Он обрадовался находке, а также тому, что к нему вернулось чутье, без которого он, возможно, прошел бы мимо ствола, не заметив в нем ничего особенного. Возвращение интуиции совпало с исчезновением Глории, будто с ее смертью он освободился от влияния, которое она на него оказывала. Когда они работали вместе, он, экспериментируя с железом, никогда не спрашивал себя, нравится ли ему конечный результат, но спрашивал, понравится ли ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Нет.
– От двухсот до пятисот тысяч песет – смотря сколько на рогах наростов и какой длины у лани резцы. К тому же спрос на головы превышает предложение. Есть полно нуворишей, построивших себе загородные виллы, где пустует место над камином, уж конечно эти богачи не могут себе позволить вернуться со своей первой охоты ни с чем. Здесь, в заповеднике, Молина был готов прийти им на помощь.
Оба помолчали, обдумывая сказанное. Купидо чувствовал, как по мере того, как они с лейтенантом отъезжали все дальше от дома Молины, отдельные факты начинали складываться в логическую цепочку. Теперь, выговорившись, он окончательно привел мысли в порядок.
Гальярдо, казалось, встрепенулся:
– Все сходится, но пока это лишь теория.
– Но у нас есть выстрел, который Молина должен был слышать и якобы не слышал, а также старое и недавно стрелявшее ружье.
– Но у нас нет ни трофеев, ни покупателей.
– Молина не стал бы хранить трофеи в морозилке, – ответил Купидо, все более уверенный в своих словах. – К тому же зачем покупателю возвращаться в Мадрид с огромной кровоточащей головой оленя, которая перепачкает весь салон его «мерседеса»? Можно отдать ее мастеру и забрать через несколько дней. В Бреде есть места, где выполняют такие заказы.
Они въезжали в город, но лейтенант вместо того, чтобы повернуть на самую короткую дорогу до участка, поехал по магистрали, ведущей в торговый район. Гальярдо все понял. Осталось задать главный вопрос и найти ответ – как все это связано с убийствами, но прежде нужно сделать еще один шаг.
Лейтенант оставил машину на платной парковке, оплатив двухчасовую стоянку. Они вошли в кафе, попросили меню и начали просматривать желтые страницы телефонного справочника, где нашли четыре таксидермических мастерских и договорились, что Купидо зайдет в те, что ближе к центру, а лейтенант – в две остальные.
Полчаса спустя они встретились снова. Имя Молины среди заказчиков не фигурировало, но и Купидо, и Гальярдо поспешили поделиться друг с другом выводом, к которому пришли каждый своим путем: на самом деле в Бреде было только две таксидермических мастерских, имеющих своих специалистов. Обе принадлежали одной семье и располагались в одном здании. Лейтенант их проверил, но того, что искал, не нашел. Две же другие, хоть и занимались таксидермией, нанимали мастера со стороны. Купидо ничего полезного не узнал, а лейтенанту дали адрес.
Небольшое, скромное помещение находилось на окраине торгового района. Ничто в узкой и не слишком опрятной витрине не указывало на то, что это таксидермическая мастерская: здесь были выставлены лишь рамы для картин и портретов, некоторые уже с полотнами. Но внутри сразу чувствовался резкий запах спирта, аммиака и лака. На стенах висели картины и гравюры, тут же находились подставки с чучелами птиц, ласок, лисиц и головы оленей и ланей. На стеллажах в беспорядке стояли фигурки и украшения из фарфора, дерева и алебастра, как новые, так и старинные, – вперемешку. Такие темные и маленькие лавчонки наводят на мысль, что где-то поблизости должен крутиться скупщик краденого и что здесь можно купить и продать все что угодно, невзирая на происхождение вещи.
За прилавком сидел человек с обширной плешью и голубыми глазами навыкате и о чем-то спорил с парнем, стоявшим спиной ко входу; у того были длинные, сальные волосы и потрепанная одежда. Через его плечо продавец увидел зашедших в магазинчик гостей, окинул их оценивающим взглядом и поторопился закончить разговор:
– Ладно, дам тебе три тысячи. Это мое последнее слово.
Клиент понял, что добился победы, но продолжал торговаться; он говорил медленно, растягивая каждое слово. В его голосе чувствовались одновременно презрение и усталость:
– Да столько стоят одни только краски и холст. Хотя бы пять тысяч. Ты сможешь продать ее за двадцать. Я неделю на нее потратил. Мне же надо как-то заработать на хлеб.
И, словно желая подтвердить ценность картины, он поднял с прилавка холст размером сорок на шестьдесят сантиметров, на котором виднелось нечто похожее на человеческую фигуру, распятую на чем-то вроде креста, плавающего среди облаков, которые напоминали ощерившиеся, зубастые пасти. Оборванец восхищенно смотрел на полотно, убежденный в своем таланте, видимо, как это часто бывает, путая собственные галлюцинации с гениальностью.
В этот момент художник почувствовал чье-то присутствие за спиной и обернулся, все еще держа в руках картину. Увидев устремленные на его шедевр два сухих и равнодушных взгляда, он вдруг заторопился и быстро согласился:
– Ладно, три тысячи.
Хозяин вытащил из кармана бумажник и отсчитал три купюры. Взяв их, художник быстро скрылся за дверью.
– Слушаю? – обратился к ним человек за прилавком, глядя со смесью любопытства и подозрительности.
– Мы хотели бы забрать заказ, – сказал лейтенант. – На имя Франсиско Молины.
– У вас есть квитанция?
– Нет, – сказал Купидо.
– Молина, Франсиско Молина, – повторил лейтенант с нетерпением, кладя руки на прилавок.
– Молина? Не помню такого, – ответил хозяин, затем вытащил из ящика разлинованную тетрадь и, склонившись над ней, словно был близоруким, начал просматривать записи о заказах. – Что за работа?
– Головы двух ланей.
– Нет, тогда это не ко мне. Вы ошиблись, – произнес он, закрывая тетрадь. Я не работаю с клиентами напрямую, а лишь выполняю заказы, принесенные из других мастерских. Спросите там.
– Мы уже спрашивали, и нас послали сюда. – Купидо пошел ва-банк, он понимал: если Молина продавал головы, то делали их именно в этом месте. Месте неприметном, где не нужно заполнять бумаги, а хозяин не спросит о происхождении трофея.
Лейтенант взял картину с распятием, которая все еще лежала на прилавке:
– За сколько отдаете?
– Нравится?
– Да, настоящий шедевр.
– Вам – за шесть тысяч. Пользуйтесь случаем.
– Да, – кивнул лейтенант, не переставая восхищенно смотреть на холст. – А откуда вы знаете, что она не украдена? – внезапно спросил он.
Улыбка сползла с лица хозяина лавки.
– Нет, она не украдена. Этого не может быть.
Гальярдо поднес руку к бумажнику, словно собирался платить, но вместо этого положил на прилавок перед испуганным продавцом удостоверение лейтенанта полиции.
– Я только что видел, как вы купили картину, не имея понятия о ее происхождении. Уверен, в этой дыре полно подобного хлама. Нам самим поискать или вы нас проводите, – Гальярдо указал на подсобное помещение, – и покажете головы, которые принес Молина?
В какой-то момент Купидо подумал, что лейтенант рискует – а вдруг их гипотеза ошибочна, и шкуры ланей действительно были всего лишь подарком благодарных охотников? Гальярдо доверился импульсу, как и два года назад, хотя еще одно пятно в личном деле могло совсем угробить его карьеру. Поэтому, когда хозяин закрыл дверь на улицу и повел их в подсобку, лейтенант вздохнул с облегчением. На длинном столярном верстаке они увидели скелет борзой из проволоки и гипса, – наверное, на него предстояло натянуть шкуру, висевшую тут же на крюке. Рядом можно было заметить паклю, известь и обувную коробку, полную искусственных глазных яблок различных цветов и размеров. Мужчина отодвинул грязную занавеску, скрывавшую широкий металлический стеллаж, – там стояла голова лани с огромными блестящими рогами. Стеклянные глаза, казалось, с издевкой наблюдают за теми, кто потратил столько времени на ее поиски.
– Только одна? – спросил лейтенант.
– Да, одна.
– Когда он ее принес?
Хозяин взглянул на бирку, прикрепленную к рогу, и назвал день: это было в ту субботу, когда убили Глорию.
– В котором часу, не помните?
– Вечером. Я уже закрыл лавку, но он позвонил мне домой.
– Вы были знакомы?
– Да. Несколько раз он делал мне заказы.
– Как вы считаете, ее убили задолго до этого? – спросил лейтенант, указывая на голову лани.
– За несколько часов – легко потрошилась.
Купидо с Гальярдо переглянулись. Теперь они знали наверняка, кто автор выстрела, прозвучавшего тем утром в тишине заповедника.
Они вышли из подсобного помещения в сопровождении хозяина. Тот плелся с опущенной головой, мрачный, явно опасаясь возможных последствий этого визита. Но посетители направились к выходу, не сказав ни слова. Он поспешил открыть перед ними дверь и только тогда спросил:
– Что мне с ней делать?
– Подождите две недели. Если от меня новостей не будет, голову продайте, а деньги отдайте в приют для сирот. Я проверю, – сухо процедил Гальярдо.
Пока они пили пиво, лейтенант произнес:
– Молина должен был сразу мне все рассказать.
– Он не мог сказать того, чего не знал, – объяснил Купидо. Он чувствовал некоторое облегчение, хотя недавняя удача не особенно много им дала. «Пока», – сказал себе сыщик, потому что, возможно, уже завтра нынешняя находка поможет открыть что-то важное. Рикардо знал, что бывают моменты – после того как уже сложены воедино все имеющиеся в их распоряжении факты и опрошены все связанные с этим делом люди, – когда расследование превращается в вязкое болото, и только такие находки, пусть маленькие и редкие, способны вселить надежду на успех и снова привести машину в движение. Купидо с лейтенантом не сомневались, что смерть Молины – не случайность и не личная месть, а цель кровавой расправы – уничтожить его и заставить замолчать навеки, так как он знал что-то, не дававшее убийце жить спокойно. Вопрос, который они задавали себе теперь: почему все это не случилось раньше? Две смерти разделяли две недели. Весьма похоже на шантаж, и даже деньги, накопленные егерем так неожиданно, наводили на ту же мысль. Молина охотился очень близко от места преступления и должен был видеть или слышать что-то, но вот что именно?
– Если мы не выясним это в ближайшее время, будут новые убийства, – сказал лейтенант. – Сумасшедшие обычно просто так не останавливаются.
– Может, смерть Молины утихомирит его на некоторое время. Должно быть, он здорово напуган, раз убил его вот так, с риском для себя.
– Или наоборот, придаст новые силы, – возразил лейтенант. Несмотря на продвижение в расследовании, оба не чувствовали оптимизма. – Совершенно точно мы знаем одно – у меня в кабинете, в ящике, лежат два ножа, которые прямо или косвенно стали причиной смерти уже трех человек. И знаем мы о них чуть больше, чем все остальные в полицейском участке.
17
Он три раза ударил по зубилу, и скошенное острие вошло под кору. Это был особый момент – первый удар по инструменту, дающий жизнь новой скульптуре, как для композитора первые аккорды симфонии или для писателя первые строки романа. Частота и интенсивность ударов определялись ритмом вдохновения, выбор инструментов – будущими очертаниями скульптуры, а материал – ее конечной текстурой. Несколько дней назад он заметил на орошаемом участке земли упавший каменный дуб. От избытка воды в почве корни сгнили, но сам ствол остался в прекрасном состоянии, и с ним можно было работать: древесина абсолютно сухая, поэтому по ней еще не поползли трещины, и она не покоробилась, ее пока не источили влажность, солнце и насекомые. Он нашел хозяина участка и купил дуб по цене, завышенной для простого бревна, но низкой, если учитывать таящиеся в нем возможности: широкое основание, сужающаяся, с легким кручением на месте талии, центральная часть, а то место, где начинались ветки, очень напоминало плечи и склоненную голову. Он обрадовался находке, а также тому, что к нему вернулось чутье, без которого он, возможно, прошел бы мимо ствола, не заметив в нем ничего особенного. Возвращение интуиции совпало с исчезновением Глории, будто с ее смертью он освободился от влияния, которое она на него оказывала. Когда они работали вместе, он, экспериментируя с железом, никогда не спрашивал себя, нравится ли ему конечный результат, но спрашивал, понравится ли ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46