Однако «Мама» тайно перехватывала все команды, посылаемые на этот аппарат, нашпигованный хитроумной электроникой стоимостью в восемьдесят миллионов долларов, и продолжала делать это до тех пор, пока Агентство по защите окружающей среды не отказалось от использования «Стража Земли-3».
Теперь Агентство Роя смогло из космоса осуществлять сверхчувствительное визуальное наблюдение за многими штатами. Спутник был способен сфокусироваться на площади в один квадратный метр, наблюдая за подозреваемой личностью или автомобилем.
«Страж Земли-3» обеспечивал также два способа высокоэффективного ночного наблюдения. Используя инфракрасные лучи боковой направленности, он мог дифференцировать транспорт и стационарные источники, излучающие тепло, как бы по их тепловому автографу. Система спутника могла также применять технологию ночного видения «Стартрон», чтобы усиливать в восемнадцать тысяч раз свет, делая ночную сцену почти так же ясно видимой, как в солнечный день, – хотя и монохромно, в жутковатом зеленом цвете.
Все изображения автоматически проходили программу усиления на борту спутника, прежде чем кодировались и передавались. После приема контрольным центром в Вегасе они также автоматически, но по более хитроумной программе усиливались и поступали на суперкомпьютер «Крэй» последнего поколения. Здесь очищались до видеоизображения высокой разрешающей способности, прежде чем проецировались на дисплей во всю стену. Если требовалось дополнительное прояснение, нужные кадры могли быть подвергнуты еще одной очищающей программе под наблюдением опытных техников.
Эффективность спутникового наблюдения – и инфракрасного, и ночного видения, и обычной телескопической фотографии – варьировалась в соответствии с наблюдаемой территорией. Обычно в более населенных районах поиски из космоса таких небольших объектов, как человек или автомобиль, оказывались менее эффективными. Рядом находилось множество других движущихся объектов, а также источников тепла, которые было трудно достаточно быстро и точно рассортировать и проанализировать. За небольшими городами было проще наблюдать, чем за крупными, за сельской местностью проще, чем за небольшими городами, а открытые трассы просматривались лучше, чем столичные улицы.
Если Спенсер Грант и эта женщина застряли где-то, как надеялся Рой, они должны пребывать на идеальной территории для прослеживания «Стражем Земли-3». Бесплодная, ненаселенная пустыня.
С полудня и до вечера субботы обнаруженные подозреваемые машины будут или изучены и определены, или включены в список для наблюдения, пока не окажется, что их пассажирами является нужная компания: мужчина, женщина и собака.
После нескольких часов наблюдения за дисплеем во всю стену у Роя сложилось впечатление, что их часть мира с орбиты выглядит совершенной. Все цвета были мягкими и приглушенными, все формы – гармоничными.
Иллюзия совершенства становилась более полной, когда «Страж Земли-3» наблюдал обширные, а не мелкие районы, и поэтому использовал меньшее усиление, и когда изображение давалось в инфракрасных лучах.
Чем меньше улавливалось очевидных признаков человеческой цивилизации, тем ближе к совершенству казалась планета.
Возможно, был смысл в высказываниях тех экстремистов, которые настаивали, что во имя спасения экологии население Земли должно быть любыми способами сокращено на девяносто процентов. Какова же будет жизнь в таком мире, где цивилизация превратится в ничто?
Если такая программа сокращения населения была бы когда-нибудь осуществлена, Рой испытал бы глубокое личное удовлетворение, помогая ее проведению, хотя эта работа была бы очень изнурительной и подчас неблагодарной.
День проходил, поиски беглецов как на земле, так и с воздуха не увенчались успехом. С наступлением темноты охоту придется прекратить до рассвета. И «Страж Земли-3» со своими глазами и методиками поиска оказался не более удачлив, чем люди, шагавшие пешком и летавшие в вертолетах. Хотя по крайней мере он способен был продолжать ночные поиски.
Рой оставался в Центре спутникового наблюдения почти до восьми вечера, после чего отправился с Евой Джаммер ужинать в армянский ресторан. После вкусного, заправленного маслом салата и последовавшего за ним роскошного шашлыка из барашка они обсудили концепцию повсеместного и быстрого сокращения населения. Они представляли, как можно добиться успеха без нежелательных побочных последствий, таких, как ядерная радиация и стихийные бунты на улицах. И продумали несколько справедливых методов уничтожения, благодаря которым десять процентов населения выживут, чтобы воплотить менее хаотичную и намного более совершенную версию человеческой жизни. Они набросали возможную символику для движения за сокращение населения, сочинили вдохновляющие лозунги и обсудили, какой должна быть униформа исполнителей. Они были в состоянии высокого возбуждения к тому времени, когда покинули ресторан и отправились к Еве домой. Они могли убить любого полицейского, который имел бы глупость остановить их за превышение скорости в жилой зоне.
Пятнистые, мрачные стены имели лица. Странные, застывшие лица. С мучительным выражением, видимые только наполовину, с разверстыми ртами, безответно вопиющими о снисхождении. Руки. Тянущиеся руки. Молчаливо умоляющие. Живописные картины, белые, как привидения, местами испещренные серыми и ржаво-красными, коричневыми и желтыми пятнами. Лицо к лицу, тело рядом с телом, иногда сплетенные вместе, но всегда выражающие просьбу, отчаяние нищих – умоляющих, заклинающих, молящихся.
– Никто не знает... Никто не знает...
– Спенсер! Вы меня слышите, Спенсер?
Голос Валери эхом доносился до него в длинном тоннеле, где он брел между полудремой и настоящим сном, между отрицанием и принятием, между одним адом и другим.
– Спокойнее, теперь спокойнее, не бойся, все о'кей, тебе просто снится.
– Нет. Видишь? Видишь? Здесь, в катакомбах, катакомбах.
– Это только сон.
– Как в школе, в книгах, на картинах, как в Риме, жертвы, вниз в катакомбы, но хуже, хуже, хуже...
– Ты можешь уйти от этого. Это только сон.
Он слышал свой собственный голос, понижающийся от крика до шепота, несчастного плача:
– О Господи, о Господи, Боже мой!
– Вот, возьми меня за руку. Спенсер, ты слышишь меня? Держись за мою руку. Я здесь. Я с тобой.
– Они так боялись, боялись, были одни и боялись. Ты видишь, как они напуганы? Одни, их некому услышать, некому, никто, кто бы понял, как напуганы. О, Иисус, Иисус, помоги мне, Иисус!
– Пойдем, держись за мою руку, вот так, так хорошо, держись крепче. Я здесь, совсем рядом с тобой. Ты больше не один, Спенсер.
Он держался за ее теплую руку, и каким-то образом она уводила его от этих слепых белых лиц, молчаливого крика.
Увлекаемый силой этой руки, Спенсер плыл, легче воздуха, вверх из глубины, через темноту, через красную дверь. Не через дверь с влажными отпечатками рук на пожелтевшем от времени белом фоне. Эта дверь была целиком красной, сухой, покрытой слоем пыли. Она открывалась в сапфирово-синий свет. Черные кабинки и стулья, отделка из полированной стали, зеркальные стены. Пустая площадка для оркестра. Несколько человек, спокойно выпивающих за столиками. В джинсах и замшевом пиджаке вместо юбки с разрезами и черного свитера, она села на высокий стул у стойки рядом с ним, потому что обслуживали очень медленно. Он лежал на надувном матрасе, обливался потом и дрожал от озноба, а она была на этом стуле, как на насесте. Но они были на одном уровне, держались за руки и оживленно болтали, как старые друзья, а сзади шипела лампа Кольмана.
Он понимал, что бредит, но не волновался. Она была такой красивой.
– Почему ты приходил в мой дом в среду вечером?
– Разве я уже не говорил тебе?
– Нет, ты постарался уйти от ответа.
– Хотел узнать о тебе.
– Зачем?
– Ты ненавидишь меня?
– Конечно, нет. Я просто хочу понять.
– Вошел в твою квартиру, гранаты влетают в окна.
– Ты не мог уйти, когда понял, в какой я беде?
– Нет, не мог позволить тебе погибнуть в канаве в восьми-десяти милях от дома.
– Что?
– Или в катакомбах.
– После того как ты понял, что я в беде, почему ты полез в это дело?
– Я сказал тебе. Ты мне понравилась с первого раза, когда мы встретились.
– Но это было всего лишь во вторник вечером! Я чужая для тебя!
– Я хочу...
– Чего?
– Я хочу... жизни.
– У тебя нет жизни?
– Хочу жить... с надеждой.
Помещение бара куда-то исчезло, голубой свет превратился в мрачный желтый. Пятнистые и затененные стены имели лица. Белые лица, мертвые маски, рты, разверстые в беззвучном ужасе, молчаливо умоляющие.
По электрическому проводу, спадавшему петлями, бежал паук, и его искаженная тень металась по пятнистым белым безобидным лицам.
Потом снова возник зал бара. И он сказал ей:
– Ты хороший человек.
– Ты этого не можешь знать.
– Теда.
– Теда о каждом думает, что он хороший человек.
– Она была так больна. Ты заботилась о ней.
– Только пару недель.
– Днем и ночью.
– Не такое уж великое дело.
– А теперь со мной.
– Я еще не выходила тебя.
– Чем больше я узнаю тебя, тем лучше ты оказываешься.
Она сказала:
– Черт возьми, может быть, я святая?
– Нет, просто хороший человек. Слишком саркастичный, чтобы быть святым.
Она засмеялась.
– Я не могу помогать тебе, чтобы нравиться, Спенсер Грант.
– Это очень мило. Начинаем узнавать друг друга.
– Ты полагаешь, мы этим занимаемся?
Импульсивно он произнес:
– Я люблю тебя.
Валери замолчала так надолго, что Спенсеру показалось, он снова потерял сознание.
Наконец она сказала:
– Ты бредишь.
– В этом нет.
– Я сменю тебе компресс.
– Я люблю тебя.
– Ты лучше успокойся, постарайся немного отдохнуть.
– Я всегда буду любить тебя.
– Успокойся, странный человек, – сказала она с выражением, какое, как он верил и надеялся, было проявлением нежности. – Просто успокойся и отдохни.
– Всегда, – повторил он.
Признавшись себе, что надежду он обрел в ней, Спенсер испытал такое облегчение, что погрузился в темноту без катакомб.
Спустя много времени, неуверенный, проснулся он или продолжает спать, в полусвете, который мог быть рассветом, сумерками, накалом лампы или холодным, без источника, свечением сна, Спенсер изумился, услышав, как он сам произнес:
– Майкл.
– Ах, ты пришел в себя, – сказала она.
– Майкл.
– Здесь нет никого по имени Майкл.
– Ты должна знать о нем, – заявил Спенсер.
– О'кей. Расскажи мне.
Ему хотелось бы видеть ее. Но перед глазами маячили свет и тень, не было даже расплывчатого силуэта. Он сказал:
– Ты должна знать, если... если собираешься быть со мной.
– Расскажи мне, – поддержала она его.
– Только не возненавидь меня, когда узнаешь.
– Я не так-то легко способна возненавидеть человека. Доверься мне и расскажи. Доверься. Спенсер. Кто это Майкл?
Его голос был прерывистым:
– Умер, когда ему было четырнадцать.
– Майкл был твоим другом?
– Он был мной. Умер в четырнадцать... не был похоронен, пока ему не стало шестнадцать.
– Майкл был ты?
– Обретался мертвым два года... потом я стал Спенсер.
– Это была твоя... это твоя фамилия была Майкл?
Тут он понял, что, должно быть, бодрствовал, не спал, потому что он никогда не чувствовал себя так скверно во сне, как в этот момент. Стремление раскрыться дальше не могло подавляться, хотя такое раскрытие означало агонию. Его сердце билось тяжело и часто, тайны пронизывали его болезненно, как иглы.
– Его фамилия была... именем дьявола.
– А каково было имя дьявола?
– Акблом, – сказал он, выплевывая ненавистные слоги.
– Акблом? Почему ты говоришь, что это имя дьявола?
– Ты не помнишь? Ты никогда не слышала?
– Полагаю, ты должен рассказать мне.
– У Майкла, до того как он стал Спенсером, – проговорил Спенсер, – у него был папа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Теперь Агентство Роя смогло из космоса осуществлять сверхчувствительное визуальное наблюдение за многими штатами. Спутник был способен сфокусироваться на площади в один квадратный метр, наблюдая за подозреваемой личностью или автомобилем.
«Страж Земли-3» обеспечивал также два способа высокоэффективного ночного наблюдения. Используя инфракрасные лучи боковой направленности, он мог дифференцировать транспорт и стационарные источники, излучающие тепло, как бы по их тепловому автографу. Система спутника могла также применять технологию ночного видения «Стартрон», чтобы усиливать в восемнадцать тысяч раз свет, делая ночную сцену почти так же ясно видимой, как в солнечный день, – хотя и монохромно, в жутковатом зеленом цвете.
Все изображения автоматически проходили программу усиления на борту спутника, прежде чем кодировались и передавались. После приема контрольным центром в Вегасе они также автоматически, но по более хитроумной программе усиливались и поступали на суперкомпьютер «Крэй» последнего поколения. Здесь очищались до видеоизображения высокой разрешающей способности, прежде чем проецировались на дисплей во всю стену. Если требовалось дополнительное прояснение, нужные кадры могли быть подвергнуты еще одной очищающей программе под наблюдением опытных техников.
Эффективность спутникового наблюдения – и инфракрасного, и ночного видения, и обычной телескопической фотографии – варьировалась в соответствии с наблюдаемой территорией. Обычно в более населенных районах поиски из космоса таких небольших объектов, как человек или автомобиль, оказывались менее эффективными. Рядом находилось множество других движущихся объектов, а также источников тепла, которые было трудно достаточно быстро и точно рассортировать и проанализировать. За небольшими городами было проще наблюдать, чем за крупными, за сельской местностью проще, чем за небольшими городами, а открытые трассы просматривались лучше, чем столичные улицы.
Если Спенсер Грант и эта женщина застряли где-то, как надеялся Рой, они должны пребывать на идеальной территории для прослеживания «Стражем Земли-3». Бесплодная, ненаселенная пустыня.
С полудня и до вечера субботы обнаруженные подозреваемые машины будут или изучены и определены, или включены в список для наблюдения, пока не окажется, что их пассажирами является нужная компания: мужчина, женщина и собака.
После нескольких часов наблюдения за дисплеем во всю стену у Роя сложилось впечатление, что их часть мира с орбиты выглядит совершенной. Все цвета были мягкими и приглушенными, все формы – гармоничными.
Иллюзия совершенства становилась более полной, когда «Страж Земли-3» наблюдал обширные, а не мелкие районы, и поэтому использовал меньшее усиление, и когда изображение давалось в инфракрасных лучах.
Чем меньше улавливалось очевидных признаков человеческой цивилизации, тем ближе к совершенству казалась планета.
Возможно, был смысл в высказываниях тех экстремистов, которые настаивали, что во имя спасения экологии население Земли должно быть любыми способами сокращено на девяносто процентов. Какова же будет жизнь в таком мире, где цивилизация превратится в ничто?
Если такая программа сокращения населения была бы когда-нибудь осуществлена, Рой испытал бы глубокое личное удовлетворение, помогая ее проведению, хотя эта работа была бы очень изнурительной и подчас неблагодарной.
День проходил, поиски беглецов как на земле, так и с воздуха не увенчались успехом. С наступлением темноты охоту придется прекратить до рассвета. И «Страж Земли-3» со своими глазами и методиками поиска оказался не более удачлив, чем люди, шагавшие пешком и летавшие в вертолетах. Хотя по крайней мере он способен был продолжать ночные поиски.
Рой оставался в Центре спутникового наблюдения почти до восьми вечера, после чего отправился с Евой Джаммер ужинать в армянский ресторан. После вкусного, заправленного маслом салата и последовавшего за ним роскошного шашлыка из барашка они обсудили концепцию повсеместного и быстрого сокращения населения. Они представляли, как можно добиться успеха без нежелательных побочных последствий, таких, как ядерная радиация и стихийные бунты на улицах. И продумали несколько справедливых методов уничтожения, благодаря которым десять процентов населения выживут, чтобы воплотить менее хаотичную и намного более совершенную версию человеческой жизни. Они набросали возможную символику для движения за сокращение населения, сочинили вдохновляющие лозунги и обсудили, какой должна быть униформа исполнителей. Они были в состоянии высокого возбуждения к тому времени, когда покинули ресторан и отправились к Еве домой. Они могли убить любого полицейского, который имел бы глупость остановить их за превышение скорости в жилой зоне.
Пятнистые, мрачные стены имели лица. Странные, застывшие лица. С мучительным выражением, видимые только наполовину, с разверстыми ртами, безответно вопиющими о снисхождении. Руки. Тянущиеся руки. Молчаливо умоляющие. Живописные картины, белые, как привидения, местами испещренные серыми и ржаво-красными, коричневыми и желтыми пятнами. Лицо к лицу, тело рядом с телом, иногда сплетенные вместе, но всегда выражающие просьбу, отчаяние нищих – умоляющих, заклинающих, молящихся.
– Никто не знает... Никто не знает...
– Спенсер! Вы меня слышите, Спенсер?
Голос Валери эхом доносился до него в длинном тоннеле, где он брел между полудремой и настоящим сном, между отрицанием и принятием, между одним адом и другим.
– Спокойнее, теперь спокойнее, не бойся, все о'кей, тебе просто снится.
– Нет. Видишь? Видишь? Здесь, в катакомбах, катакомбах.
– Это только сон.
– Как в школе, в книгах, на картинах, как в Риме, жертвы, вниз в катакомбы, но хуже, хуже, хуже...
– Ты можешь уйти от этого. Это только сон.
Он слышал свой собственный голос, понижающийся от крика до шепота, несчастного плача:
– О Господи, о Господи, Боже мой!
– Вот, возьми меня за руку. Спенсер, ты слышишь меня? Держись за мою руку. Я здесь. Я с тобой.
– Они так боялись, боялись, были одни и боялись. Ты видишь, как они напуганы? Одни, их некому услышать, некому, никто, кто бы понял, как напуганы. О, Иисус, Иисус, помоги мне, Иисус!
– Пойдем, держись за мою руку, вот так, так хорошо, держись крепче. Я здесь, совсем рядом с тобой. Ты больше не один, Спенсер.
Он держался за ее теплую руку, и каким-то образом она уводила его от этих слепых белых лиц, молчаливого крика.
Увлекаемый силой этой руки, Спенсер плыл, легче воздуха, вверх из глубины, через темноту, через красную дверь. Не через дверь с влажными отпечатками рук на пожелтевшем от времени белом фоне. Эта дверь была целиком красной, сухой, покрытой слоем пыли. Она открывалась в сапфирово-синий свет. Черные кабинки и стулья, отделка из полированной стали, зеркальные стены. Пустая площадка для оркестра. Несколько человек, спокойно выпивающих за столиками. В джинсах и замшевом пиджаке вместо юбки с разрезами и черного свитера, она села на высокий стул у стойки рядом с ним, потому что обслуживали очень медленно. Он лежал на надувном матрасе, обливался потом и дрожал от озноба, а она была на этом стуле, как на насесте. Но они были на одном уровне, держались за руки и оживленно болтали, как старые друзья, а сзади шипела лампа Кольмана.
Он понимал, что бредит, но не волновался. Она была такой красивой.
– Почему ты приходил в мой дом в среду вечером?
– Разве я уже не говорил тебе?
– Нет, ты постарался уйти от ответа.
– Хотел узнать о тебе.
– Зачем?
– Ты ненавидишь меня?
– Конечно, нет. Я просто хочу понять.
– Вошел в твою квартиру, гранаты влетают в окна.
– Ты не мог уйти, когда понял, в какой я беде?
– Нет, не мог позволить тебе погибнуть в канаве в восьми-десяти милях от дома.
– Что?
– Или в катакомбах.
– После того как ты понял, что я в беде, почему ты полез в это дело?
– Я сказал тебе. Ты мне понравилась с первого раза, когда мы встретились.
– Но это было всего лишь во вторник вечером! Я чужая для тебя!
– Я хочу...
– Чего?
– Я хочу... жизни.
– У тебя нет жизни?
– Хочу жить... с надеждой.
Помещение бара куда-то исчезло, голубой свет превратился в мрачный желтый. Пятнистые и затененные стены имели лица. Белые лица, мертвые маски, рты, разверстые в беззвучном ужасе, молчаливо умоляющие.
По электрическому проводу, спадавшему петлями, бежал паук, и его искаженная тень металась по пятнистым белым безобидным лицам.
Потом снова возник зал бара. И он сказал ей:
– Ты хороший человек.
– Ты этого не можешь знать.
– Теда.
– Теда о каждом думает, что он хороший человек.
– Она была так больна. Ты заботилась о ней.
– Только пару недель.
– Днем и ночью.
– Не такое уж великое дело.
– А теперь со мной.
– Я еще не выходила тебя.
– Чем больше я узнаю тебя, тем лучше ты оказываешься.
Она сказала:
– Черт возьми, может быть, я святая?
– Нет, просто хороший человек. Слишком саркастичный, чтобы быть святым.
Она засмеялась.
– Я не могу помогать тебе, чтобы нравиться, Спенсер Грант.
– Это очень мило. Начинаем узнавать друг друга.
– Ты полагаешь, мы этим занимаемся?
Импульсивно он произнес:
– Я люблю тебя.
Валери замолчала так надолго, что Спенсеру показалось, он снова потерял сознание.
Наконец она сказала:
– Ты бредишь.
– В этом нет.
– Я сменю тебе компресс.
– Я люблю тебя.
– Ты лучше успокойся, постарайся немного отдохнуть.
– Я всегда буду любить тебя.
– Успокойся, странный человек, – сказала она с выражением, какое, как он верил и надеялся, было проявлением нежности. – Просто успокойся и отдохни.
– Всегда, – повторил он.
Признавшись себе, что надежду он обрел в ней, Спенсер испытал такое облегчение, что погрузился в темноту без катакомб.
Спустя много времени, неуверенный, проснулся он или продолжает спать, в полусвете, который мог быть рассветом, сумерками, накалом лампы или холодным, без источника, свечением сна, Спенсер изумился, услышав, как он сам произнес:
– Майкл.
– Ах, ты пришел в себя, – сказала она.
– Майкл.
– Здесь нет никого по имени Майкл.
– Ты должна знать о нем, – заявил Спенсер.
– О'кей. Расскажи мне.
Ему хотелось бы видеть ее. Но перед глазами маячили свет и тень, не было даже расплывчатого силуэта. Он сказал:
– Ты должна знать, если... если собираешься быть со мной.
– Расскажи мне, – поддержала она его.
– Только не возненавидь меня, когда узнаешь.
– Я не так-то легко способна возненавидеть человека. Доверься мне и расскажи. Доверься. Спенсер. Кто это Майкл?
Его голос был прерывистым:
– Умер, когда ему было четырнадцать.
– Майкл был твоим другом?
– Он был мной. Умер в четырнадцать... не был похоронен, пока ему не стало шестнадцать.
– Майкл был ты?
– Обретался мертвым два года... потом я стал Спенсер.
– Это была твоя... это твоя фамилия была Майкл?
Тут он понял, что, должно быть, бодрствовал, не спал, потому что он никогда не чувствовал себя так скверно во сне, как в этот момент. Стремление раскрыться дальше не могло подавляться, хотя такое раскрытие означало агонию. Его сердце билось тяжело и часто, тайны пронизывали его болезненно, как иглы.
– Его фамилия была... именем дьявола.
– А каково было имя дьявола?
– Акблом, – сказал он, выплевывая ненавистные слоги.
– Акблом? Почему ты говоришь, что это имя дьявола?
– Ты не помнишь? Ты никогда не слышала?
– Полагаю, ты должен рассказать мне.
– У Майкла, до того как он стал Спенсером, – проговорил Спенсер, – у него был папа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101