– Может, дожди еще пройдут, поправят… – с надеждой сказал Петр Васильевич.
– Может, пройдут, а может, нет… Гаданье! Скорей всего, что нет. Я прогнозы на будущие декады смотрел, перемен не обещают, все одно – устойчивая сушь…
Феоктист Сергеич аккуратно подравнял листки, торчащие из блокнота, бережно его спрятал. Блокнот был потертый, растрепанный. Он путешествовал с Феоктистом Сергеичем не один год, страницы его густо пестрили записи, сделанные в колхозах, нужная Феоктисту Сергеичу цифирь из агрономических статей и книг, которые он читал; потеряй он этот свой блокнот – горе его, наверное, не знало бы предела…
У Феоктиста Сергеича было прозвище, под которым в районе его знали даже те, кто ни разу не слышал его имени-отчества: внештатный районный агроном. Ему бы и быть агрономом – по всему своему складу, горячему интересу к этому делу, но жизнь рано увела его из деревни, от сельского хозяйства совсем в другую сторону – на армейскую службу. Служил он, видно, хорошо, потому что и орденами его наградили, и дослужился до подполковника. Когда вышел в отставку, годы его были хоть и пожилые, но еще не старые, здоровье позволяло работать, и его направили сюда, в район. Дело бы ему нашлось по силам и знаниям в любом колхозе, в любом совхозе. Феоктист Сергеич загорелся, помолодел даже, –наконец-то займется тем, к чему всегда тянулась его душа. Но встретилось препятствие: жена ни в какую не соглашалась уезжать из города. Менять городскую квартиру на деревенскую избу? Асфальт на пыль и грязь? Носить ведра от колодца? И Феоктист Сергеич спасовал, не хватило у него характера переломить несогласие супруги, настоять на своем. Остался в городе, в квартире на восьмом этаже, с коврами и полированным мебельным гарнитуром – и со скукой пенсионерского ничегонеделания. Однако земля, поля, сельский труд влекли его, без этого он не мог, и он стал ездить в район, где не довелось ему работать, просто так, из интереса, болел за колхозные дела, переживал районные успехи и неуспехи. Побывает в одном-двух колхозах, пройдет по полям, фермам, будто и впрямь внештатный районный агроном, поговорит с колхозниками, трактористами, бригадирами, при случае и с начальством покрупнее, – скоро его уже все узнали, а сам он в районе знал всех поименно, – посидит где-нибудь в сторонке на собрании полеводов, животноводов, птичниц, механизаторов, послушает горячие перепалки – как вести дела дальше, что мешает, какой перенять опыт. На людских сборищах, особенно при начальстве, Феоктист Сергеич голоса не подавал, помня, что он постороннее, никем не уполномоченное лицо и нет у него никакого права встревать в деловые разговоры колхозников. Но в беседе один на один, вот как с Петром Васильевичем, Феоктист Сергеич увлекался, хотелось и ему высказать свое мнение, поразмышлять вслух. Он был начитан, накопил дома целую библиотеку по сельскому хозяйству, был в курсе всех новшеств и последних достижений, памятлив на цифры, – их он особенно любил, старательно собирал и записывал в свой блокнотик, ибо, как он говорил, через статистику только и можно познать суть. В районе относились к нему по-разному. Одни смотрели на него как на странного чудака, не вполне нормального, другие – даже подозрительно: что это за человек такой, чего он ходит, смотрит, что, собственно, ему надо, кто разрешил? Петру Васильевичу поначалу он тоже показался не совсем понятным, ибо так уж, видно, ведется среди людей, что самое непонятное – это бескорыстие, но потом он разглядел добрые, всегда приветливо-внимательные глаза Феоктиста Сергеича, точно два ясных голубых фонарика, горящие из-под его седоватых бровей, застенчивую, почти постоянную на его лице, как бы тихо ласкающую каждого встреченного им человека улыбку. В прошлом году, осенью, пахали позднюю зябь, вздымали на всю глубину тракторных плугов. Было студено, дул северный ветер. Феоктист Сергеич, в старой своей армейской телогрейке, вот с этим рюкзачком за плечами – с термосом, куском городского хлеба в бумаге, круто сваренными яйцами, солью в аптечном пузырьке из-под сердечных пилюль, забрел на полевой тракторный стан. Как раз садились обедать, пригласили и его, накормили пшенным кулешом с салом. Феоктист Сергеич набродился уже по полям, смачный кулеш, подернутый пленкой, с рыжими шкварками, разжигал аппетит, и ел он с нескрываемой охотой, обжигаясь, по-крестьянски подставляя под деревянную ложку кусочек хлеба. Потом Петр Васильевич курил свою законную послеобеденную цигарку, а некурящий Феоктист Сергеич прихлебывал из термосной крышки горячий заваренный еще дома чаек, и они не спеша, как два старых товарища, разговаривали, – вспоминали войну, каждый вспоминал свой фронт: Петр Васильевич – как отступали из-под Чернигова и Курска к Дону, Феоктист Сергеич – калининские леса, коварные топи, как солдаты на себе, на своих спинах и плечах, за десятки километров подносили снаряды к пушкам и «катюшам», потому что никакому транспорту было не пробраться по бездорожью. Там, на Калининском, в одном из полков Феоктист Сергеич был начальником штаба. Ни разу не пересеклись с Петром Васильевичем их военные дороги, большие расстояния разделяли их фронты и воинские части, но они говорили – и казалось, будто они воевали вместе, плечо к плечу, такая одинаковая, в общем, была война, что на Дону, что под Калинином. Одинаково мерзли в снегах, в тесных продымленных землянках, хлебали один и тот же суп из горохового концентрата, заправленный «вторым фронтом» – консервированной свиной тушенкой, одинаково убивало рядом товарищей, с которыми еще за минуту до этого скручивали из одной газеты, из одного кисета цигарки…
Передохнув, Петр Васильевич и Митроша стали менять стертые лемеха на тракторных плугах. Несложная работа, но в борозде на холодном ветру ее быстро не сделаешь. Феоктист Сергеич помогал, испачкался в грязи, зашиб до крови палец и был очень доволен, что он пригодился для дела, хоть малость, но подсобил трактористам, капелька его труда тоже будет в этом поле, в будущем хлебе. И Петр Васильевич как-то родственно тогда его полюбил. Скольких не загонишь на этот грязный труд, в поле, к трактору, – а почти совсем уже старый человек, на десяток лет старше Петра Васильевича, не из чего, даже не за спасибо, по одной любви сердца надрывается слабыми своими силами – и рад, счастлив! Что на это скажешь, как такое объяснить? Истинная душа хлебороба!
Трехдневные впечатления Феоктиста Сергеича просились наружу, ему хотелось поделиться с Петром Васильевичем всем, что отложилось у него в мыслях и в сердце.
– А про эту беду вы знаете? – Лицо его сделалось тревожным. – Колорадский жук на картошку напал. Вот уж одно к одному! Свекла взошла – ее мотылек жрет, картошку – жук колорадский!
– Мне Люба говорила, – сказал Петр Васильевич без большого волнения. – Опылять надо – и капут всем жучкам-мотылькам.
– Нет, это не так просто! – быстро возразил Феоктист Сергеич. – С колорадским жуком не один год борьба, он к нам из Прибалтики, Белоруссии двигался, что только там с ним ни делали, а вот – дошел… Да и яды эти – оружие, сами знаете, обоюдоострое… Если бы они действовали только на одних вредителей, а то ведь их поглощает все живое – и гибнет скорей и раньше. Убавилось птиц, разного зверья в лесу, в поле. Помните, не вы ли сами мне рассказывали? – весной сошел снег, и по всем ярам дохлые зайцы, лисы… А почему рыба в реках переводится, только ли от заводских отходов? В колхозе «Маяк» на ихнем пруду никаких заводов нет, закрытый водоем, а рыба исчезла, мальков пускают – они не живут. А в том дело, что поблизости подсолнечник сеяли да опыляли, с сорняками химическим путем боролись, а дождевые стоки-то – прямехонько в пруд… Нет, нет, это не путь – ядохимическая защита! – затряс он решительно головой. – И правильно, что на яды сейчас запрет наложили, ищут другие меры. Я вот читал недавно и, знаете, вполне согласен, самое правильное решение – это установка на селекцию. Селекция должна дать такие новые сорта, чтобы растение само, без помощи человека, было вредителеустойчивым. Такие сорта уже есть, есть и подсолнечник такой, и свекла, и пшеница, да мало, мало они еще пока в практику внедрены, читаем о них только, а на полях что-то не видно… А принцип этот верный. Вот как, скажем, в борьбе с пожарами. Можно поступить как? Увеличивать противопожарные средства: побольше огнетушителей, пожарных шлангов, плакатов «Не курить», «Огня не разводить» и так далее. И все равно пожара не миновать: за каждой искрой не уследишь, рано ли, поздно, а не убережешься. А можно по-другому – перейти на негорючие материалы. Это гораздо надежней. И сразу же все отпадает: специальная охрана, опасность случайного огня…
– Ох, Феоктист Сергеич! – мягко перебивая, остановил старика Петр Васильевич. Всего не переслушаешь, что может он порассказать. Вытащив из воды ноги, Петр Васильевич обтер их о траву – чтоб скорей обсохли и можно было обуваться. – Пропадает в вас – не знаю, кто. Может, даже академик. И чего вы в городе сидите? Ехали бы сюда, хотя бы в наш колхоз, ну и претворяли бы все эти теории на практике. А то как-то получается не так. Столько вы знаете, читаете, а не при деле…
Феоктист Сергеич, примолкнув, улыбнулся сконфуженной, какой-то даже виноватой улыбкой.
– Поздно уже мне… Раньше надо было… Да вот, так вышло, не решился тогда…
8
Распрощавшись с Феоктистом Сергеичем, Петр Васильевич пошел дальше.
За мостом и лощиной долго тянулись земли «Родины», потом вытянутым своим краем дорогу перехватила земля «Верного пути», а уж за нею Петр Васильевич увидел поля своего колхоза.
Ему так хотелось поскорее узнать, какие они, сравнить их с тем, что он уже видел, что, приближаясь, Петр Васильевич незаметно для себя все ускорял и ускорял шаги, пока уже стал задыхаться от быстрого своего хода.
Посевы были не хуже и не лучше, чем у соседей. Такими же тонкими строчками зеленела сахарная свекла, даже не развернувшая по-настоящему своих листьев, – а уж в эту пору они должны были закрыть землю всплошь, без прогалов. Такие же редкие торчали былки кукурузы, без метелок, – а уж она тоже должна была бы вытянуться в полный рост, выкинуть курчавые султанчики, радовать глаз зреющими в тугих многослойных коконах початками.
Налево, в стороне, за полосой овса, к самому горизонту простиралось поле озимой ржи. Ее сеял Петр Васильевич, и, шагая по грейдеру, он до рези в глазах всматривался в то поле: что оно, как? Пропал иль не пропал его труд?
Мягкий шум машины послышался сзади. Петр Васильевич обернулся. Расстилая за собой шлейф пыли, несся синий «Жигуль» Василия Федоровича, председателя «Силы».
Петр Васильевич отступил с дороги, пропуская машину, но «Жигуль» стал тормозить и остановился рядом. Тут же накатило облако пыли, окутало Петра Васильевича, автомобиль. Приоткрылась дверца, Петр Васильевич увидел председателя. По-парадному: в черном костюме, белой рубашке с галстуком, с сине-красным значком депутата райсовета. Значит, был у начальства, в райкоме или райисполкоме.
– Лезь скорей! – раздался сквозь завесу пыли голос Василия Федоровича, как бы даже сердитого на Петра Васильевича. – Ты чего ж пешим топаешь, почему нас не разыскал, мы с самого утра в райцентре…
– Кабы я знал! – сказал Петр Васильевич, забираясь в тесное, жаркое нутро легковушки. – Вы ж мне не доложились. Ничего, мне ноги промять полезно!
– Хороша прогулочка! – без улыбки отозвался Василий Федорович. – Восемнадцать все-таки кэ-мэ! Так ноги промнет, что в стельку лежать будешь…
Кроме председателя в машине сидел еще главный колхозный инженер Илья Иванович, тоже принаряженный: в костюме, гластуке, светлой сетчатой шляпе. Только без значка.
– Ну, поехали! – сказал шоферу Леше председатель, удобнее умащиваясь на переднем сиденье и вытягивая ноги в домашних войлочных тапочках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46