– одобрил Рудольф Ахундович. – А-а-ммм… Саш-Миш тож со мной. Што глядеть друг в друг, зеркало есть! Со мной надо!
Ракитин, следуя совету, посмотрел в зеркало, обнаружив там человека с ввалившимися щеками, заросшими щетиной, потрескавшимися губами и взъерошенной шевелюрой. Пригладил волосы.
– Ас вертолетом… действительно серьезно? – спросил, кашлянув. – Если да, мы отблагодарим, имейте ввиду…
– Зачэм благодарим?! – возмутился Рудольф Ахундович. – Разве ты не друг? Так сидели, а теперь, как дипломат, слова нехороший…
– Пилота! – поправился Александр. – Что вы, честное слово! Пилота!
– Пилот?.. – смягчился Рудольф Ахундович, задумавшись. – Зачэм пилот благодарить? Работа есть, зарплат большой.
– Первый тост при первой же возможности, – сказал ему Ракитин, – я подниму за вас, Рудольф. Только налейте.
– И тост будит, и баран-шашлык. И плов, – посулил взволнованно хлебосольный попутчик.
– Но тут еще одна проблема, – сказал Александр.
– Какой проблем?
– В поезде едет один американец. Его переводчик запил и остался в Уральске. Так вот. Вчера он нас просил помочь ему с обустройством в городе…
– Амэриканэц? – удивился Рудольф Ахундович. – Живой, правда?
– Пока – да… Бизнесмен.
– Па-азнакомь, слюшай! Может, бизнес будет путем совместный усилий, а? Амэриканца бэрем!
Внезапно поезд провалился в темноту, тревожно вспыхнул свет. Жанна ахнула, но тут же и рассмеялась своему испугу – состав шел через туннель.
Уже были горы, и железные нити рельсов тянулись по разломанным коридорам их державных хором, и другое небо виднелось в окне – небо настоящей Азии, седой и солнечной, с ее шафранными соколами в синеве над снегом вершин, с ее весной в бело-розовом цветении абрикосов, айвы и гранатов, с черно-желтой землей ее животворной и мертвыми песками пустынь.
Ракитин приник к окну.
Незнакомый мир, менявшийся в квадрате рамы обрывочно и ежесекундно, вдруг остро напомнил то, что поведал ему Градов, описывая картины своих путешествий в Зазеркалье: те же чередующиеся пейзажи, дикие, со следами запустении или же реконструкций, зачинаний нового; люди, возникающие и сразу же уходящие в никуда, их навсегда чужая, непознанная жизнь. И так же, как тогда, в момент слияния их сознаний, мир и сейчас поверял ему чудовищно огромную в своем пространстве и раздробленную в человеческих судьбах суть, но тайный ее знак, знак творения, отличал все и всех.
За час до прибытия по вагону зашелестела суета сборов, парадоксально преждевременная, но и традиционная.
В Душанбе прибыли под вечер.
Распахнулись двери, и публика лихорадочно повалила на свободу.
Ракитин вышел из вагона одним из последних пассажиров. Проводница, стоявшая в тамбуре, неожиданно окликнула его:
– Слушай, Саш, возьми! – И торопливо сунула ему в карман куртки скомканную купюру.
– Да зачем ты… – начал Александр грубовато.
– Ладно! – отрезала она. – Знаю зачем. Бери.
– Да мы тебе сами заплатим! Мы же деньги нашли, представляешь! В рюкзаке бумажник затерялся…
– Ну, ладно тогда… А вообще ты… – Она замялась, подбирая непривычные слова. – Ничего… мужик. Я чувствую. Только делом займись. Вот я – работа, семья, дом… Понял? А ты?
– Э-эх! – неопределенно произнес Ракитин, почесав затылок, и отправился вслед уходящей по платформе троице.
– Может, и свидимся на обратном пути! – крикнула ему вслед проводница.
Он обернулся, кивнув. Боковым зрением отметил догоняющего его Астатти.
– Они спят, – шепотом доложил Пол. – А этот тип… ну, пометался там, в вагоне… Но с ним – порядок, я решил проблему… Однако, думаю, надо поторапливаться, скоро тревогу объявят…
– Надеюсь, ты его не убил? – проронил Ракитин в ответ.
– Я – гуманист, – сказал Астатти. – Хотя, наверное, не столько гуманист, сколько трус…
– Если ты трусишь перед богом, это не страшно, – откликнулся Александр.
Продвигаясь к вокзальной площади, увидели Веронику Степановну, выяснявшую отношения с носильщиком, – видимо, случился прецедент с завышением тарифа по оплате услуг. Носильщик тяжело отдувался, с усталой мольбой взирая на небеса.
– Доллары ему нужны, скажите пожалуйста! – возмущалась Вероника Степановна. – По-моему, этот город называется не Чикаго! Вообще обнаглели!
– Чэстный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович скорбно. – Кристалл. Как чэкист в кино революция. Помочь хочется, с машина счас плохо… – Он подумал. – Жал, голова болит, а разговор с ней всегда много, совсэм плох будит в мозгу!
– Обойдется, – уцепив его под локоть, поддакнула бессердечная Жанна.
У Рудольфа Ахундовича наверняка было прочное реноме человека слова: на площади, как и планировалось, его встречал новенький «уазик».
Шофер – молодой худощавый парень, что-то долго объяснял прибывшему начальнику, затем передал ключи, потертое кожаное портмоне с путевым листом и скрылся в толпе.
– Отпуск у него, – объявил Рудольф Ахундович компании. – Мене встретил, теперь гулять, Кипр завтра. А мы сами едем, не хуж будит. – Он с удовольствием уселся за руль. По всему чувствовалось, что он на своей земле, дышит родным воздухом и счастлив сознанием возвращения сюда безмерно.
Ракитин представил Рудольфу Ахундовичу Астатти.
– Американский дрюг… Будем езжать совместно, – степенно заключил благодетель, раскрывая перед новым знакомым дверь машины.
– Сит даун, жопен плиз, – перевел Ракитин.
Жанна уселась впереди, Ракитин, Астатти и Градов разместились на заднем сиденье.
На дверях «уазика» значилась надпись «изотопы», а в полу грузового отсека существовало гнездо для контейнера, однако свинцовая кубышка с радиоактивным веществом отсутствовала. Из слов Рудольфа Ахундовича следовало, что «уазик» как таковой комбинату не предоставляли и заслуга в наличии машины исключительно его, предложившего срочно включить в список требуемых материалов изотопы. То есть автомобиль был выделен в качестве приложения к контейнеру. Бесполезный радиоактивный груз удалось обменять на соседнем заводе на запасной двигатель и мосты к тому же «уазику».
Несомненно, Рудольф Ахундович обладал незаурядным талантом рачительного доставалы.
– Вэчный машина с запчастью такой, короче! – подытожил он. – Мой пырсональный, куда хочешь едет! – И любовно погладил руль. Очевидно, к государственному имуществу он относился с той же заботой, как и к ценностям личным.
Заскрежетал стартер, натужно фыркнул двигатель, и, взревев, машина покатила в город – вовсе не восточный, каким представлял его Ракитин, разве с формальной стилизацией в этом духе. Сплошь беленькие новостройки в молодой зелени платанов, многочисленные неработающие фонтаны, стекляшка интуристовской гостиницы, и все – в котловине холмистых гор.
Жанне было необходимо отметиться в какой-то концертной конторе, куда Рудольф Ахундович и порулил, не надеясь, впрочем, застать там кого-либо в вечерний час. Однако ошибся: нужные люди оказались на месте, и все устроилось – правда, вышла оттуда Жанна раздосадованная, и по всему виделось – встретили ее местные деятели культуры без ожидаемых ею почестей.
– Три выступления, и все три – в затрапезных клубах! – в сердцах доложила она Александру. – Кто-то еще приезжает, из звезд. Ну уж им-то все обломится, ясно! И чего поперлась сюда?.. Уже год на дороги трачусь больше, чем зарабатываю! Сплошные долги.
– А, золото ты, што переживать! – утешал ее Рудольф Ахундович. – Комбинат… такой концерт – о-о-о! Мест не хватит, бой будит, машиной клянусь!
Александр, внимательно всматриваясь в зеркала заднего обзора, отмечал отсутствие всякого намека на какую-либо слежку: видимо, снотворное Астатти перепутало преследователям все карты. По крайней мере, в это ему очень хотелось верить.
Постепенно сгущались сумерки. Асфальт кончился, в свете фар потянулась грунтовая дорога, и, выскочив на ее ухабы, тряская машина, вздрагивая дверьми и капотом, заколыхалась, как кисель.
Проехали несколько бетонных настилов через грохочущие в темноте потоки, луч «искателя» косо выхватил их коричневую, неистово бурлящую воду, дальше дорога стала ровнее, но круче. Рудольф Ахундович все чаще включал нижние передачи, и двигатель надсадно взрыкивал, заставляя колеса, тяжело цеплявшиеся за каменистый грунт, волочить машину на перевал.
Ракитин и Жанна, сидевшие по правую сторону, поневоле начали нервничать: извилистая горная дорога была им в диковинку, а пропасти, бархатно черневшие своей пустотой в каком-то метре от них, ничего, кроме тревоги, не вызывали. Помаргивание встречных фар и заунывные предупреждающие гудки вообще повергали в тоску смертную, и вскоре Жанна принялась открыто поскуливать, с тревогой глядя влажными собачьими глазами на компанию.
Градов оставался невозмутим, Ракитин и Астатти тоже молчали, мужественно дыша через нос, а Рудольф Ахундович, словно не замечая атмосферы всеобщей угнетенности, с завидным спокойствием напевал через одышку какую-то протяжную песню, покачивая в такт мелодии головой и цокая языком.
– Вы… – дрожа и постанывая, спросила его Жанна, – это… верите в бога?
– Аллах?
– Д-да…
– Не совсэм много верю, – сказал Рудольф Ахундович, – но уважаю.
– А то ведь у вас тут просто, – напряженно откликнулся Александр. – В смысле философии. Что бытие? Предбанник… А за ним – непременно райские кущи с шербетом и гаремом.
– Кто его ведает, – стуча зубами, произнесла Жанна. – Может, нам такую там баню устроят…
Градов вдумчиво хмыкнул.
– Как приедем, бань топит! – с энтузиазмом поддержал Рудольф Ахундович.
Тут он отвлекся, повернувшись к даме, и сделал это напрасно, ибо из-за поворота дороги, уходящей на спуск, ударило сияние мощных фар и утробно взревел встречный дизель.
Жанна, пронзительно вскричав, схватилась за руль, призывая водителя к бдительности, но крик возымел обратный эффект: Рудольф Ахундович вздрогнул, растерявшись, и, хотя ситуация, в общем, ничем не угрожала, топнул что есть силы по педали тормоза, но попал, однако, в педаль акселератора.
«Уазик», как лягушка, прыгнул вперед. В свою очередь, Ракитин, чрезвычайно озабоченный возможностью потери управления, вцепился Жанне в плечо, отдирая ее от руля, но данный поступок тоже ничего благотворного не принес: Жанна заголосила по-дурному от боли, пальцы ее судорожно ухватили баранку, и машина, поначалу круто нырнув влево, под надвигающиеся слепящие блины, после, управляемая тремя силами одновременно, юзом ушла вправо, нос ее неожиданно клюнул в какую-то пустоту, всех сильно бросило вперед, и, оцепенев в ужасе, они увидели надвигающийся зев пропасти. Свет фар, столбами уходя в бездну, размыто клубился внизу, не достигая ее дна.
ДИПЛОМАТ
Трясясь в неудобном, вонючем вагоне, катившем в недра чуждой и нищей Азии, Дима, находившийся, по счастью, в одиночестве, сидел в купе, попивая коньяк, и наливался с каждым глотком ненавистью к хамам-контрразведчикам, ощупывая нывшие ребра и копчик, куда при прощании на вокзале науськанная милицейская сволочь въехала ему подкованным сапожищем.
Да, эти кровососы ясно дали ему понять, что он, Дима, – мразь, расходный материал, шестерка, и – спасибо за такую откровенность, граждане начальнички, низкий вам поклон и скорый ответ…
Пыхтя от холодной ярости, Дима строил планы возмездия, заключавшиеся в том, что в благоприятный момент устроит он чекистам непременную пакость, провалив все их хитроумные планы, хотя, каким образом пакость осуществить, было, конечно же, неведомо. В равной степени представляли собою загадку и планы столь нелюбезных Диминой душе господ с Лубянки.
Молодой парень, вероятно лейтенант или же капитан, зашел к нему в купе единственный раз, наказав никуда без команды не высовываться, и более Диму никто, кроме толстухи-проводницы, разносившей чай, не навещал, чему он не огорчался, не испытывая ни малейшей потребности в совершении каких-либо агентурных подвигов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Ракитин, следуя совету, посмотрел в зеркало, обнаружив там человека с ввалившимися щеками, заросшими щетиной, потрескавшимися губами и взъерошенной шевелюрой. Пригладил волосы.
– Ас вертолетом… действительно серьезно? – спросил, кашлянув. – Если да, мы отблагодарим, имейте ввиду…
– Зачэм благодарим?! – возмутился Рудольф Ахундович. – Разве ты не друг? Так сидели, а теперь, как дипломат, слова нехороший…
– Пилота! – поправился Александр. – Что вы, честное слово! Пилота!
– Пилот?.. – смягчился Рудольф Ахундович, задумавшись. – Зачэм пилот благодарить? Работа есть, зарплат большой.
– Первый тост при первой же возможности, – сказал ему Ракитин, – я подниму за вас, Рудольф. Только налейте.
– И тост будит, и баран-шашлык. И плов, – посулил взволнованно хлебосольный попутчик.
– Но тут еще одна проблема, – сказал Александр.
– Какой проблем?
– В поезде едет один американец. Его переводчик запил и остался в Уральске. Так вот. Вчера он нас просил помочь ему с обустройством в городе…
– Амэриканэц? – удивился Рудольф Ахундович. – Живой, правда?
– Пока – да… Бизнесмен.
– Па-азнакомь, слюшай! Может, бизнес будет путем совместный усилий, а? Амэриканца бэрем!
Внезапно поезд провалился в темноту, тревожно вспыхнул свет. Жанна ахнула, но тут же и рассмеялась своему испугу – состав шел через туннель.
Уже были горы, и железные нити рельсов тянулись по разломанным коридорам их державных хором, и другое небо виднелось в окне – небо настоящей Азии, седой и солнечной, с ее шафранными соколами в синеве над снегом вершин, с ее весной в бело-розовом цветении абрикосов, айвы и гранатов, с черно-желтой землей ее животворной и мертвыми песками пустынь.
Ракитин приник к окну.
Незнакомый мир, менявшийся в квадрате рамы обрывочно и ежесекундно, вдруг остро напомнил то, что поведал ему Градов, описывая картины своих путешествий в Зазеркалье: те же чередующиеся пейзажи, дикие, со следами запустении или же реконструкций, зачинаний нового; люди, возникающие и сразу же уходящие в никуда, их навсегда чужая, непознанная жизнь. И так же, как тогда, в момент слияния их сознаний, мир и сейчас поверял ему чудовищно огромную в своем пространстве и раздробленную в человеческих судьбах суть, но тайный ее знак, знак творения, отличал все и всех.
За час до прибытия по вагону зашелестела суета сборов, парадоксально преждевременная, но и традиционная.
В Душанбе прибыли под вечер.
Распахнулись двери, и публика лихорадочно повалила на свободу.
Ракитин вышел из вагона одним из последних пассажиров. Проводница, стоявшая в тамбуре, неожиданно окликнула его:
– Слушай, Саш, возьми! – И торопливо сунула ему в карман куртки скомканную купюру.
– Да зачем ты… – начал Александр грубовато.
– Ладно! – отрезала она. – Знаю зачем. Бери.
– Да мы тебе сами заплатим! Мы же деньги нашли, представляешь! В рюкзаке бумажник затерялся…
– Ну, ладно тогда… А вообще ты… – Она замялась, подбирая непривычные слова. – Ничего… мужик. Я чувствую. Только делом займись. Вот я – работа, семья, дом… Понял? А ты?
– Э-эх! – неопределенно произнес Ракитин, почесав затылок, и отправился вслед уходящей по платформе троице.
– Может, и свидимся на обратном пути! – крикнула ему вслед проводница.
Он обернулся, кивнув. Боковым зрением отметил догоняющего его Астатти.
– Они спят, – шепотом доложил Пол. – А этот тип… ну, пометался там, в вагоне… Но с ним – порядок, я решил проблему… Однако, думаю, надо поторапливаться, скоро тревогу объявят…
– Надеюсь, ты его не убил? – проронил Ракитин в ответ.
– Я – гуманист, – сказал Астатти. – Хотя, наверное, не столько гуманист, сколько трус…
– Если ты трусишь перед богом, это не страшно, – откликнулся Александр.
Продвигаясь к вокзальной площади, увидели Веронику Степановну, выяснявшую отношения с носильщиком, – видимо, случился прецедент с завышением тарифа по оплате услуг. Носильщик тяжело отдувался, с усталой мольбой взирая на небеса.
– Доллары ему нужны, скажите пожалуйста! – возмущалась Вероника Степановна. – По-моему, этот город называется не Чикаго! Вообще обнаглели!
– Чэстный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович скорбно. – Кристалл. Как чэкист в кино революция. Помочь хочется, с машина счас плохо… – Он подумал. – Жал, голова болит, а разговор с ней всегда много, совсэм плох будит в мозгу!
– Обойдется, – уцепив его под локоть, поддакнула бессердечная Жанна.
У Рудольфа Ахундовича наверняка было прочное реноме человека слова: на площади, как и планировалось, его встречал новенький «уазик».
Шофер – молодой худощавый парень, что-то долго объяснял прибывшему начальнику, затем передал ключи, потертое кожаное портмоне с путевым листом и скрылся в толпе.
– Отпуск у него, – объявил Рудольф Ахундович компании. – Мене встретил, теперь гулять, Кипр завтра. А мы сами едем, не хуж будит. – Он с удовольствием уселся за руль. По всему чувствовалось, что он на своей земле, дышит родным воздухом и счастлив сознанием возвращения сюда безмерно.
Ракитин представил Рудольфу Ахундовичу Астатти.
– Американский дрюг… Будем езжать совместно, – степенно заключил благодетель, раскрывая перед новым знакомым дверь машины.
– Сит даун, жопен плиз, – перевел Ракитин.
Жанна уселась впереди, Ракитин, Астатти и Градов разместились на заднем сиденье.
На дверях «уазика» значилась надпись «изотопы», а в полу грузового отсека существовало гнездо для контейнера, однако свинцовая кубышка с радиоактивным веществом отсутствовала. Из слов Рудольфа Ахундовича следовало, что «уазик» как таковой комбинату не предоставляли и заслуга в наличии машины исключительно его, предложившего срочно включить в список требуемых материалов изотопы. То есть автомобиль был выделен в качестве приложения к контейнеру. Бесполезный радиоактивный груз удалось обменять на соседнем заводе на запасной двигатель и мосты к тому же «уазику».
Несомненно, Рудольф Ахундович обладал незаурядным талантом рачительного доставалы.
– Вэчный машина с запчастью такой, короче! – подытожил он. – Мой пырсональный, куда хочешь едет! – И любовно погладил руль. Очевидно, к государственному имуществу он относился с той же заботой, как и к ценностям личным.
Заскрежетал стартер, натужно фыркнул двигатель, и, взревев, машина покатила в город – вовсе не восточный, каким представлял его Ракитин, разве с формальной стилизацией в этом духе. Сплошь беленькие новостройки в молодой зелени платанов, многочисленные неработающие фонтаны, стекляшка интуристовской гостиницы, и все – в котловине холмистых гор.
Жанне было необходимо отметиться в какой-то концертной конторе, куда Рудольф Ахундович и порулил, не надеясь, впрочем, застать там кого-либо в вечерний час. Однако ошибся: нужные люди оказались на месте, и все устроилось – правда, вышла оттуда Жанна раздосадованная, и по всему виделось – встретили ее местные деятели культуры без ожидаемых ею почестей.
– Три выступления, и все три – в затрапезных клубах! – в сердцах доложила она Александру. – Кто-то еще приезжает, из звезд. Ну уж им-то все обломится, ясно! И чего поперлась сюда?.. Уже год на дороги трачусь больше, чем зарабатываю! Сплошные долги.
– А, золото ты, што переживать! – утешал ее Рудольф Ахундович. – Комбинат… такой концерт – о-о-о! Мест не хватит, бой будит, машиной клянусь!
Александр, внимательно всматриваясь в зеркала заднего обзора, отмечал отсутствие всякого намека на какую-либо слежку: видимо, снотворное Астатти перепутало преследователям все карты. По крайней мере, в это ему очень хотелось верить.
Постепенно сгущались сумерки. Асфальт кончился, в свете фар потянулась грунтовая дорога, и, выскочив на ее ухабы, тряская машина, вздрагивая дверьми и капотом, заколыхалась, как кисель.
Проехали несколько бетонных настилов через грохочущие в темноте потоки, луч «искателя» косо выхватил их коричневую, неистово бурлящую воду, дальше дорога стала ровнее, но круче. Рудольф Ахундович все чаще включал нижние передачи, и двигатель надсадно взрыкивал, заставляя колеса, тяжело цеплявшиеся за каменистый грунт, волочить машину на перевал.
Ракитин и Жанна, сидевшие по правую сторону, поневоле начали нервничать: извилистая горная дорога была им в диковинку, а пропасти, бархатно черневшие своей пустотой в каком-то метре от них, ничего, кроме тревоги, не вызывали. Помаргивание встречных фар и заунывные предупреждающие гудки вообще повергали в тоску смертную, и вскоре Жанна принялась открыто поскуливать, с тревогой глядя влажными собачьими глазами на компанию.
Градов оставался невозмутим, Ракитин и Астатти тоже молчали, мужественно дыша через нос, а Рудольф Ахундович, словно не замечая атмосферы всеобщей угнетенности, с завидным спокойствием напевал через одышку какую-то протяжную песню, покачивая в такт мелодии головой и цокая языком.
– Вы… – дрожа и постанывая, спросила его Жанна, – это… верите в бога?
– Аллах?
– Д-да…
– Не совсэм много верю, – сказал Рудольф Ахундович, – но уважаю.
– А то ведь у вас тут просто, – напряженно откликнулся Александр. – В смысле философии. Что бытие? Предбанник… А за ним – непременно райские кущи с шербетом и гаремом.
– Кто его ведает, – стуча зубами, произнесла Жанна. – Может, нам такую там баню устроят…
Градов вдумчиво хмыкнул.
– Как приедем, бань топит! – с энтузиазмом поддержал Рудольф Ахундович.
Тут он отвлекся, повернувшись к даме, и сделал это напрасно, ибо из-за поворота дороги, уходящей на спуск, ударило сияние мощных фар и утробно взревел встречный дизель.
Жанна, пронзительно вскричав, схватилась за руль, призывая водителя к бдительности, но крик возымел обратный эффект: Рудольф Ахундович вздрогнул, растерявшись, и, хотя ситуация, в общем, ничем не угрожала, топнул что есть силы по педали тормоза, но попал, однако, в педаль акселератора.
«Уазик», как лягушка, прыгнул вперед. В свою очередь, Ракитин, чрезвычайно озабоченный возможностью потери управления, вцепился Жанне в плечо, отдирая ее от руля, но данный поступок тоже ничего благотворного не принес: Жанна заголосила по-дурному от боли, пальцы ее судорожно ухватили баранку, и машина, поначалу круто нырнув влево, под надвигающиеся слепящие блины, после, управляемая тремя силами одновременно, юзом ушла вправо, нос ее неожиданно клюнул в какую-то пустоту, всех сильно бросило вперед, и, оцепенев в ужасе, они увидели надвигающийся зев пропасти. Свет фар, столбами уходя в бездну, размыто клубился внизу, не достигая ее дна.
ДИПЛОМАТ
Трясясь в неудобном, вонючем вагоне, катившем в недра чуждой и нищей Азии, Дима, находившийся, по счастью, в одиночестве, сидел в купе, попивая коньяк, и наливался с каждым глотком ненавистью к хамам-контрразведчикам, ощупывая нывшие ребра и копчик, куда при прощании на вокзале науськанная милицейская сволочь въехала ему подкованным сапожищем.
Да, эти кровососы ясно дали ему понять, что он, Дима, – мразь, расходный материал, шестерка, и – спасибо за такую откровенность, граждане начальнички, низкий вам поклон и скорый ответ…
Пыхтя от холодной ярости, Дима строил планы возмездия, заключавшиеся в том, что в благоприятный момент устроит он чекистам непременную пакость, провалив все их хитроумные планы, хотя, каким образом пакость осуществить, было, конечно же, неведомо. В равной степени представляли собою загадку и планы столь нелюбезных Диминой душе господ с Лубянки.
Молодой парень, вероятно лейтенант или же капитан, зашел к нему в купе единственный раз, наказав никуда без команды не высовываться, и более Диму никто, кроме толстухи-проводницы, разносившей чай, не навещал, чему он не огорчался, не испытывая ни малейшей потребности в совершении каких-либо агентурных подвигов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53