после машина остановится, начнутся эмоции, а он, Градов, не спеша пойдет по дороге. К утру его подберет попутка, и еще день-два на перекладных он будет пробираться дальше и дальше – к востоку. А затем свернет в горы, в их дикую глушь, и начнется трудный далекий путь через снега и скалы. Но он одолеет его. Несмотря на холод, голод, сжирающий его рак, он приволочет умирающий и промерзший прах человеческого тела к грани схождения миров, и…
А вот каким же все-таки будет выбор?..
Он выскочил из машины и, вцепившись в край ее бампера, всем телом откинулся назад, крикнув:
– Саша, помогай! Удержим!
Нос самосвала коснулся его локтя и тут же, обдирая рукав, тяжело подался вниз. Ухнули, просев под тяжестью осевшего на них кузова, многослойные рессоры. Дизель натужно крякнул и умолк.
Вслед выпрыгнул из машины Астаттй, тут же придя на подмогу.
Вылезший из грузовика водитель, мгновенно оценив ситуацию, с быстротой и ловкостью ковбоя, увязывающего бычка, выдернул из-под бампера притороченный к нему трос, тут же просунув его в задний буксировочный крюк «уазика».
– Держи тормоз! – крикнул Градов в сторону одеревенелой спины Рудольфа Ахундовича, и тот, без того всеми силами давивший педаль в пол, с хрустом, до упора потянул рукоять «ручника».
Голова Жанны, пребывавшей в беспамятстве, каталась по щитку приборов. После обморока ей, вероятно, первым делом предстояло задуматься о жизни загробной и уж потом изумиться нежданному чуду земной реальности.
Ракитин, тянувший на себя бампер со своей стороны; тяжело сопел, глядя на Градова ошарашенным взором.
«Уазик» все еще тянуло в пропасть, но вот самосвал дал задний ход, трос дернулся, и Градов крикнул:
– Рудольф, все, отпускай!
– Тормоз? – с величайшим страхом вопросил Рудольф Ахундович.
– Ну а что же еще?
Просьбу подобного рода Рудольфу Ахундовичу было исполнить не так-то легко. Онемевшую ногу, куда сердце, казалось, уже прекратило подавать кровь с перспективой ненадобности такого процесса, он отрывал от педали двумя ослабевшими руками – как из капкана.
«Уазик» медленно выкатился на дорогу.
Произошло бурное объяснение с шофером грузовика. В целом объяснение шло на малопонятном языке жителей Памира, однако слова из лексики великорусской фигурировали также. Над спящими во мгле долинами и вершинами гремело нецензурное эхо.
Рыдавшая Жанна умоляла доставить ее в Душанбе, но за беседой водителей ее никто не слышал.
Через полчаса машины разъехались.
Рудольф Ахундович решительным распоряжением Градова был отстранен от руля и перемещен назад, куда пересела и Жанна, бурно переживавшая и ужасное событие, и оплошность свою, и истерику.
Далее машину повел Ракитин.
– Аи, сильный ты, – с дрожью в голосе восхищался профессором Рудольф Ахундович и хлопал его по плечу. – Один – и машина держать! Не человек, шагающий экскаватор просто!
– Стресс, – объяснял Градов сквозь зубы.
– Однако чем зацепились? На чем держались? – продолжал Рудольф Ахундович разбор происшествия, – Тормоз хороший у нас, вот! И резина хороший! Американский! Я достал! Два баллон! И еще купит надо! А-а-а, все купим, главное – жизн чтоб был!
– Это судьба… – слабо воздыхала Жанна.
– Нам просто помогать бог, – высказался Астатти по-русски. – Я мало с ним сообщался, но теперь надо идти… как сказать?.. Это слово исчезло в моей голове…
– В церковь, – сказал Ракитин.
– Да. Церковь.
– Правыльно! – с жаром воскликнул Рудольф Ахундович. – И Аллах я уважаю! Коран клянусь! Сильно… очень уважаю! Э… Поворот круто! – внезапно заорал он.
Жанна запищала, как ошпаренная мышь.
– Вижу. – Ракитин притормозил передачей. – Спокойно, друзья.
– Друзья, друзья, – подтвердил Рудольф Ахундович. – В глаз смерт вместе глядел. Нет, не друзья, братья!
Где-то внизу, в темноте неразличимой долины, засияла редкая россыпь огней.
– Поселок, комбинат, – сообщил Рудольф Ахундович сипя.
– О, наконец-то! – страстно прошептала Жанна.
– Что-то там, впереди? – философски вздохнул Ракитин.
– Могила, – буркнул пессимист Градов.
– Перед могила я должен загореть на Гавайские острова, – категорически высказался Пол.
ВЛАСОВ
Очнувшись на койке военного госпиталя, Власов оторопело уставился в высокий далекий потолок, едва различимый в ночных сумерках узкой одиночной палаты.
Ничего не болело, только в пустой и легкой, как воздушный шар, голове с трудом формировались из каких-то разрозненно плавающих там молекул неясные корявые мысли, не имеющие ни смысла, ни завершенности.
Потом сознание как бы настроилось, и замелькали веером картины забытых воспоминаний детства, отрочества, а после вернулось осознание себя, недавних событий, последний миг света, в котором мелькнуло злорадное лицо Астатти, и Власов почувствовал, что стремительно покрывается холодным потом от захолонувшего его душу ужаса и стыда…
Он почувствовал боль в руке и понял, что лежит с Иглой в вене и над ним – долговязый унылый штатив капельницы.
«Нас отравили… Нас отравил проклятый американец! Он точно шпион! Он использовал спецсредства, этот гремучий змей! А где пистолет? Удостоверение? Где Ракитин? Что с недоумком Мартыновым? Что вообще происходит?»
– Эй! – неуверенно крикнул он в темноту. – Э-э-эй!
Открылась высокая дверь, блеснул линолеум в коридоре, увиделась крашенная масляной краской стена, и к нему поспешили торопливые женские шаги.
– Лежите, больной, спокойно…
– Где я? Что происходит? Отсоедините от меня эту бандуру… – Власов кивнул на капельницу.
– Вы в военном госпитале. Российском. Не беспокойтесь, подполковник, – донесся ответ.
Уже несколько обвыкшись с тьмой, Власов различил склонившееся над ним лицо медсестры – строгое, но миловидное.
– Девушка… Мое оружие, документы…
– Все в порядке. Удостоверение и пистолет у наших ребят, успокойтесь.
– А мой… этот…
– Старший лейтенант? С ним тоже все в порядке. Он – в соседней палате.
– Это вы называете «в порядке»… – плаксиво пробормотал Николай. – Мне срочно надо переговорить…
– Майор Дронь в ординаторской, – сказала медсестра. – Сейчас я его позову. Только вы лежите, хорошо?
– Есть! – выдохнул через нос Власов.
«Так… Хотя бы с оружием порядок и с документами… Уже что-то. А Дронь? Кто такой Дронь, что-то знакомое… А, он же их должен был встретить, обеспечить „выпас“ Ракитина, все такое…»
– Приветствую вас, подполковник! Ну, оклемались? – В палату, озарившуюся ломким режущим светом люминесцентной лампы, вошел низкорослый человек в мешковатом цивильном костюме, поверх которого был накинут халат.
Редкие блондинистые волосы, прокуренные зубы, бесцветные глаза, одутловатая кожа плохо выбритых щек…
– Рассказывайте, – невольно прикрывая глаза ладонью от едкого казенного света, процедил Власов.
– А чего рассказывать? – Майор уселся на табурет, неторопливо пригладил и без того плотно прилипшие к черепу волосы короткопалой крестьянской ладонью.
– Ждали вас, вас нет… Ну, мы – в купе. И вы, и лейтенант – в полной отключке. Ну, ребята сразу смекнули: алкоголем от вас не парит, значит – претерпели провокацию… Оружие и документы на месте, вещи – тоже… Ну, дальше уж я как мог, так и закрутил историю…
– То есть? – обмирая, спросил Власов.
– Ну, вы приметы этого… Ракитина дали ведь? Мы его и отработали. Сёл он в местный «уазик», с ним еще четверо…
– Как… четверо?
– Женщина одна, рыжая такая, где-то ее я видел…
– Ага, ага…
– Потом – мужчина, местный, мы уже все пробили: заместитель директора одного комбината…
– Тоже ясно! Попутчик!
– Потом еще один, тоже, вы на него данные давали… Градов, так?
– А четвертый?
– А четвертый – американец ваш… Все – знакомые лица.
– Снюхались, с-суки! – привстал на постели Власов. – И чего? Куда они тронулись?
– Да, в общем-то, далеко, в горы… Кстати, чуть в пропасть по дороге не улетели… Спаслись чудом!
– У-ух, жаль! – посетовал Власов.
– Короче, сейчас они в доме у этого деятеля. С комбината который…
– А Воропаев?
– А кто такой?
– Да этот… Ну, параллельно тут хренотень одна крутится, позже объясню! – Власов досадливо поморщился. – В гостиницу надо, он, Воропаев, там должен быть. Дима, тварюга пакостная… – Он помедлил. Спросил, стараясь не привнести в голос невольной нотки испуга: – С Москвой связывались?
– Н-да! – донеслось чугунно.
– Ну… и что сообщили?
Майор хитро усмехнулся:
– Сообщили товарищу генералу Шурыгину, что встреча произошла, все идет согласно оперативному плану… Я не стал вдаваться в нюансы… Власов устало откинулся на подушки.
– Товарищ майор… – Голос у него дрогнул.
– Да ладно, ладно… – Тот поднялся. – Отдыхайте. В семь часов утра загляну. А что насчет нюансов… Так у меня однажды был прокольчик глубиною в микрон, так вот про него одному доброхоту почему-то так зачесалось сообщить начальству, что из Питера прибыл я срочным порядком сюда, в «горячую точку», где уже суждено, видно, до пенсии…
– Я понял, майор, – сказал Власов. – И долги отдавать умею, убедишься.
– Ну, время покажет… – Майор, погасив свет, аккуратно притворил за собой дверь.
Власов изнеможденно прикрыл глаза.
«Нет, так не везет… – подумалось радостно и опустошенно. И вслед за тем тревожной змейкой скользнула мысль о Дипломате: – Где он, змееныш? Неужели воспользовался положением и дал деру? Этот Дима в состоянии сломать все! Но. У меня, Власова, в конце концов, не конвойные функции. А за чужие камни в таких же чужих мочевых пузырях я отвечать не обязан! И вообще я был против перевербовки этого гнусного агента американского империализма! Скользкая, морально разложившаяся личность, никаких духовных ценностей, оголтелый цинизм и потребительское отношение… Отовремся! Пусть Шурыгин потеет!» А он, Власов, и так сейчас, как в луже, лежит… Бельишко, кстати, надо сменить…
– Э-эй! – снова позвал он сестру.
– Что вам, больной?
– Нательную рубаху бы другую, а? А то яды выходят, томлюсь, как жаба в болоте… Но жаба вам принесет розы, клянусь!
– Да ладно уж… розы, – раздался грустный ответ. – Лучше банку тушенки, третий месяц сидим без зарплаты.
ВОСТОЧНЫЙ ДОМ
Первые двое суток в гостях у Рудольфа Ахундовича прошли для Ракитина как в дурмдне: нескончаемые застолья, ритуалы знакомств с друзьями, родственниками, сослуживцами хозяина, тусклые пробуждения и такое обилие напитков и пищи, что Ракитин сразу же интенсивно порозовел и прибавил в весе, с некоторой озадаченностью обнаружив появление у себя намечающегося животика.
Относительно животика старший по возрасту Градов высказался так:
– Гляди! К сорока годам идешь – сезону инфарктов, пора сбавлять темпы до умеренных. Я б на твоем месте… Поберегись, в общем.
За Александра он все же был рад, не без основания полагая, что тому куда как не вредно отдохнуть в приятном бездумье, подышать воздухом, в котором, невзирая на близость комбината, не ощущалось ничего постороннего, да и вообще развеяться.
Активное стремление Ракитина как можно скорее познакомиться с обещанным летчиком он осудил, справедливо заметив о нетерпении и поспешности как о качествах, способных насторожить кого угодно, даже милягу Рудольфа Ахундовича с его перманентной эйфорией. Впрочем, здесь Ракитин пылко возразил, переквалифицировав эйфорию на широту души и обозвав профессора занюханным, бессердечным циником.
В самом деле, заслуживал Рудольф Ахундович слов исключительно теплых, оказавшись человеком не только добрейшим, деятельным и обязательным, но и несгибаемо трудолюбивым: спозаранку и каждодневно он умудрялся посещать службу, хотя особенно долго там не задерживался, дабы поспеть домой к полудню, когда у гостей происходил тягостный и многотрудный процесс разлуки с постелью. Очнувшись, вся честная компания неизменно заставала его в хлопотах по хозяйству, как правило, за стряпней очередного праздничного обеда, переходящего в ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
А вот каким же все-таки будет выбор?..
Он выскочил из машины и, вцепившись в край ее бампера, всем телом откинулся назад, крикнув:
– Саша, помогай! Удержим!
Нос самосвала коснулся его локтя и тут же, обдирая рукав, тяжело подался вниз. Ухнули, просев под тяжестью осевшего на них кузова, многослойные рессоры. Дизель натужно крякнул и умолк.
Вслед выпрыгнул из машины Астаттй, тут же придя на подмогу.
Вылезший из грузовика водитель, мгновенно оценив ситуацию, с быстротой и ловкостью ковбоя, увязывающего бычка, выдернул из-под бампера притороченный к нему трос, тут же просунув его в задний буксировочный крюк «уазика».
– Держи тормоз! – крикнул Градов в сторону одеревенелой спины Рудольфа Ахундовича, и тот, без того всеми силами давивший педаль в пол, с хрустом, до упора потянул рукоять «ручника».
Голова Жанны, пребывавшей в беспамятстве, каталась по щитку приборов. После обморока ей, вероятно, первым делом предстояло задуматься о жизни загробной и уж потом изумиться нежданному чуду земной реальности.
Ракитин, тянувший на себя бампер со своей стороны; тяжело сопел, глядя на Градова ошарашенным взором.
«Уазик» все еще тянуло в пропасть, но вот самосвал дал задний ход, трос дернулся, и Градов крикнул:
– Рудольф, все, отпускай!
– Тормоз? – с величайшим страхом вопросил Рудольф Ахундович.
– Ну а что же еще?
Просьбу подобного рода Рудольфу Ахундовичу было исполнить не так-то легко. Онемевшую ногу, куда сердце, казалось, уже прекратило подавать кровь с перспективой ненадобности такого процесса, он отрывал от педали двумя ослабевшими руками – как из капкана.
«Уазик» медленно выкатился на дорогу.
Произошло бурное объяснение с шофером грузовика. В целом объяснение шло на малопонятном языке жителей Памира, однако слова из лексики великорусской фигурировали также. Над спящими во мгле долинами и вершинами гремело нецензурное эхо.
Рыдавшая Жанна умоляла доставить ее в Душанбе, но за беседой водителей ее никто не слышал.
Через полчаса машины разъехались.
Рудольф Ахундович решительным распоряжением Градова был отстранен от руля и перемещен назад, куда пересела и Жанна, бурно переживавшая и ужасное событие, и оплошность свою, и истерику.
Далее машину повел Ракитин.
– Аи, сильный ты, – с дрожью в голосе восхищался профессором Рудольф Ахундович и хлопал его по плечу. – Один – и машина держать! Не человек, шагающий экскаватор просто!
– Стресс, – объяснял Градов сквозь зубы.
– Однако чем зацепились? На чем держались? – продолжал Рудольф Ахундович разбор происшествия, – Тормоз хороший у нас, вот! И резина хороший! Американский! Я достал! Два баллон! И еще купит надо! А-а-а, все купим, главное – жизн чтоб был!
– Это судьба… – слабо воздыхала Жанна.
– Нам просто помогать бог, – высказался Астатти по-русски. – Я мало с ним сообщался, но теперь надо идти… как сказать?.. Это слово исчезло в моей голове…
– В церковь, – сказал Ракитин.
– Да. Церковь.
– Правыльно! – с жаром воскликнул Рудольф Ахундович. – И Аллах я уважаю! Коран клянусь! Сильно… очень уважаю! Э… Поворот круто! – внезапно заорал он.
Жанна запищала, как ошпаренная мышь.
– Вижу. – Ракитин притормозил передачей. – Спокойно, друзья.
– Друзья, друзья, – подтвердил Рудольф Ахундович. – В глаз смерт вместе глядел. Нет, не друзья, братья!
Где-то внизу, в темноте неразличимой долины, засияла редкая россыпь огней.
– Поселок, комбинат, – сообщил Рудольф Ахундович сипя.
– О, наконец-то! – страстно прошептала Жанна.
– Что-то там, впереди? – философски вздохнул Ракитин.
– Могила, – буркнул пессимист Градов.
– Перед могила я должен загореть на Гавайские острова, – категорически высказался Пол.
ВЛАСОВ
Очнувшись на койке военного госпиталя, Власов оторопело уставился в высокий далекий потолок, едва различимый в ночных сумерках узкой одиночной палаты.
Ничего не болело, только в пустой и легкой, как воздушный шар, голове с трудом формировались из каких-то разрозненно плавающих там молекул неясные корявые мысли, не имеющие ни смысла, ни завершенности.
Потом сознание как бы настроилось, и замелькали веером картины забытых воспоминаний детства, отрочества, а после вернулось осознание себя, недавних событий, последний миг света, в котором мелькнуло злорадное лицо Астатти, и Власов почувствовал, что стремительно покрывается холодным потом от захолонувшего его душу ужаса и стыда…
Он почувствовал боль в руке и понял, что лежит с Иглой в вене и над ним – долговязый унылый штатив капельницы.
«Нас отравили… Нас отравил проклятый американец! Он точно шпион! Он использовал спецсредства, этот гремучий змей! А где пистолет? Удостоверение? Где Ракитин? Что с недоумком Мартыновым? Что вообще происходит?»
– Эй! – неуверенно крикнул он в темноту. – Э-э-эй!
Открылась высокая дверь, блеснул линолеум в коридоре, увиделась крашенная масляной краской стена, и к нему поспешили торопливые женские шаги.
– Лежите, больной, спокойно…
– Где я? Что происходит? Отсоедините от меня эту бандуру… – Власов кивнул на капельницу.
– Вы в военном госпитале. Российском. Не беспокойтесь, подполковник, – донесся ответ.
Уже несколько обвыкшись с тьмой, Власов различил склонившееся над ним лицо медсестры – строгое, но миловидное.
– Девушка… Мое оружие, документы…
– Все в порядке. Удостоверение и пистолет у наших ребят, успокойтесь.
– А мой… этот…
– Старший лейтенант? С ним тоже все в порядке. Он – в соседней палате.
– Это вы называете «в порядке»… – плаксиво пробормотал Николай. – Мне срочно надо переговорить…
– Майор Дронь в ординаторской, – сказала медсестра. – Сейчас я его позову. Только вы лежите, хорошо?
– Есть! – выдохнул через нос Власов.
«Так… Хотя бы с оружием порядок и с документами… Уже что-то. А Дронь? Кто такой Дронь, что-то знакомое… А, он же их должен был встретить, обеспечить „выпас“ Ракитина, все такое…»
– Приветствую вас, подполковник! Ну, оклемались? – В палату, озарившуюся ломким режущим светом люминесцентной лампы, вошел низкорослый человек в мешковатом цивильном костюме, поверх которого был накинут халат.
Редкие блондинистые волосы, прокуренные зубы, бесцветные глаза, одутловатая кожа плохо выбритых щек…
– Рассказывайте, – невольно прикрывая глаза ладонью от едкого казенного света, процедил Власов.
– А чего рассказывать? – Майор уселся на табурет, неторопливо пригладил и без того плотно прилипшие к черепу волосы короткопалой крестьянской ладонью.
– Ждали вас, вас нет… Ну, мы – в купе. И вы, и лейтенант – в полной отключке. Ну, ребята сразу смекнули: алкоголем от вас не парит, значит – претерпели провокацию… Оружие и документы на месте, вещи – тоже… Ну, дальше уж я как мог, так и закрутил историю…
– То есть? – обмирая, спросил Власов.
– Ну, вы приметы этого… Ракитина дали ведь? Мы его и отработали. Сёл он в местный «уазик», с ним еще четверо…
– Как… четверо?
– Женщина одна, рыжая такая, где-то ее я видел…
– Ага, ага…
– Потом – мужчина, местный, мы уже все пробили: заместитель директора одного комбината…
– Тоже ясно! Попутчик!
– Потом еще один, тоже, вы на него данные давали… Градов, так?
– А четвертый?
– А четвертый – американец ваш… Все – знакомые лица.
– Снюхались, с-суки! – привстал на постели Власов. – И чего? Куда они тронулись?
– Да, в общем-то, далеко, в горы… Кстати, чуть в пропасть по дороге не улетели… Спаслись чудом!
– У-ух, жаль! – посетовал Власов.
– Короче, сейчас они в доме у этого деятеля. С комбината который…
– А Воропаев?
– А кто такой?
– Да этот… Ну, параллельно тут хренотень одна крутится, позже объясню! – Власов досадливо поморщился. – В гостиницу надо, он, Воропаев, там должен быть. Дима, тварюга пакостная… – Он помедлил. Спросил, стараясь не привнести в голос невольной нотки испуга: – С Москвой связывались?
– Н-да! – донеслось чугунно.
– Ну… и что сообщили?
Майор хитро усмехнулся:
– Сообщили товарищу генералу Шурыгину, что встреча произошла, все идет согласно оперативному плану… Я не стал вдаваться в нюансы… Власов устало откинулся на подушки.
– Товарищ майор… – Голос у него дрогнул.
– Да ладно, ладно… – Тот поднялся. – Отдыхайте. В семь часов утра загляну. А что насчет нюансов… Так у меня однажды был прокольчик глубиною в микрон, так вот про него одному доброхоту почему-то так зачесалось сообщить начальству, что из Питера прибыл я срочным порядком сюда, в «горячую точку», где уже суждено, видно, до пенсии…
– Я понял, майор, – сказал Власов. – И долги отдавать умею, убедишься.
– Ну, время покажет… – Майор, погасив свет, аккуратно притворил за собой дверь.
Власов изнеможденно прикрыл глаза.
«Нет, так не везет… – подумалось радостно и опустошенно. И вслед за тем тревожной змейкой скользнула мысль о Дипломате: – Где он, змееныш? Неужели воспользовался положением и дал деру? Этот Дима в состоянии сломать все! Но. У меня, Власова, в конце концов, не конвойные функции. А за чужие камни в таких же чужих мочевых пузырях я отвечать не обязан! И вообще я был против перевербовки этого гнусного агента американского империализма! Скользкая, морально разложившаяся личность, никаких духовных ценностей, оголтелый цинизм и потребительское отношение… Отовремся! Пусть Шурыгин потеет!» А он, Власов, и так сейчас, как в луже, лежит… Бельишко, кстати, надо сменить…
– Э-эй! – снова позвал он сестру.
– Что вам, больной?
– Нательную рубаху бы другую, а? А то яды выходят, томлюсь, как жаба в болоте… Но жаба вам принесет розы, клянусь!
– Да ладно уж… розы, – раздался грустный ответ. – Лучше банку тушенки, третий месяц сидим без зарплаты.
ВОСТОЧНЫЙ ДОМ
Первые двое суток в гостях у Рудольфа Ахундовича прошли для Ракитина как в дурмдне: нескончаемые застолья, ритуалы знакомств с друзьями, родственниками, сослуживцами хозяина, тусклые пробуждения и такое обилие напитков и пищи, что Ракитин сразу же интенсивно порозовел и прибавил в весе, с некоторой озадаченностью обнаружив появление у себя намечающегося животика.
Относительно животика старший по возрасту Градов высказался так:
– Гляди! К сорока годам идешь – сезону инфарктов, пора сбавлять темпы до умеренных. Я б на твоем месте… Поберегись, в общем.
За Александра он все же был рад, не без основания полагая, что тому куда как не вредно отдохнуть в приятном бездумье, подышать воздухом, в котором, невзирая на близость комбината, не ощущалось ничего постороннего, да и вообще развеяться.
Активное стремление Ракитина как можно скорее познакомиться с обещанным летчиком он осудил, справедливо заметив о нетерпении и поспешности как о качествах, способных насторожить кого угодно, даже милягу Рудольфа Ахундовича с его перманентной эйфорией. Впрочем, здесь Ракитин пылко возразил, переквалифицировав эйфорию на широту души и обозвав профессора занюханным, бессердечным циником.
В самом деле, заслуживал Рудольф Ахундович слов исключительно теплых, оказавшись человеком не только добрейшим, деятельным и обязательным, но и несгибаемо трудолюбивым: спозаранку и каждодневно он умудрялся посещать службу, хотя особенно долго там не задерживался, дабы поспеть домой к полудню, когда у гостей происходил тягостный и многотрудный процесс разлуки с постелью. Очнувшись, вся честная компания неизменно заставала его в хлопотах по хозяйству, как правило, за стряпней очередного праздничного обеда, переходящего в ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53