Встретиться с Джонни Ди Пэйсом?
Главарь «Орлов-громовержцев» – Большой Доминик?
День рождения Дженни, август 26.
Хэнк хорошо воспользуется этими ножами, играя на естественном чувстве страха, возникающем при виде лезвия, и устроит демонстрацию орудий убийства во время показаний самих убийц, которых он собирался вызвать в качестве свидетелей последними. Он знал, конечно, что нельзя заставить их давать показания против самих себя, и если они откажутся занять свидетельское место, то судья Самалсон тут же разъяснит присяжным, что этот отказ никоим образом не должен быть истолкован как признание своей вины. Впрочем, Хэнк был уверен, что Апосто позволят давать показания, хотя бы для того, чтобы установить его слабоумие, и тогда подсознательная неблагоприятная реакция присяжных удвоится по отношению к Ридону и Ди Пэйсу, если одному из ребят разрешат давать показания, а двум другим – нет. Кроме того, поскольку ссылка на самооборону была единственным шансом у ребят, то вряд ли защита станет возражать против их свидетельских показаний. Ввиду этого он чувствовал полную уверенность в том, что сумеет заполучить парней на свидетельское место, а как только они там окажутся, он из их собственных уст узнает, что произошло в тот вечер.
Но вначале он представит ножи. Итак, черт возьми, где заключение? Раздраженный он набрал номер телефона лаборатории полицейского управления, и его соединили с сотрудником по имени Алекс Харди.
– Говорит мистер Белл из бюро по делам убийств, – представился он. – Я веду дело Рафаэля Морреза. Оно будет слушаться в суде ровно через три недели. Я жду заключение по поводу орудий убийства, но до сих нор все еще не получил его.
– Моррез, Моррез, о, да, – сказал Харди. – Пуэрториканский парень. Да, верно, ножи у нас.
– Я знаю, что они у вас. Как в отношении заключения?
– Видите ли, начальник лаборатории Денис Бенел в отпуске, и он не оставил никаких указаний относительно этих ножей.
– Хорошо, кто его замещает? Не разваливается же ваше заведение на части, если один человек уходит в отпуск?
– Я соединю вас с лейтенантом Кэноти.
Вскоре в трубке раздался резкий голос.
– Кэноти слушает.
– Говорит Белл, помощник окружного прокурора из бюро по делам убийств. Меня интересует заключение об орудиях убийства по делу Рафаэля Морреза. Когда я могу получить его?
– Почему такая спешка? – спросил Кэноти.
– Через три недели дело будет слушаться в суде, вот почему такая спешка.
– Как только будет возможность, я поручу кому-нибудь сделать анализ ножей, мистер Белл.
– Большое спасибо. Когда я получу заключение?
– Как только оно будет готово.
– А когда оно будет готово?
– В настоящий момент у нас не хватает сотрудников. Половина наших людей в отпуске, а убийства в этом прекрасном городе совершаются каждый день, мистер Белл. По вашему мнению расследование одного дела важнее, чем решение другого дела, но наш департамент полиции придерживается другой точки зрения. Мы не можем всех удовлетворить, мистер Белл. Мы напряженно трудимся и стараемся выполнять нашу работу как можно лучше. Однако я уверен, что вас не интересуют наши внутренние проблемы.
– И ваша ирония, лейтенант. Могу я получить заключение к началу следующей недели?
– Конечно, если оно будет готово.
– Лейтенант Кэноти, мне будет чертовски неприятно, если я буду вынужден по этому вопросу обратиться к окружному прокурору.
– Мне также будет очень неприятно, если это случится, мистер Белл. В особенности сейчас, когда мы заняты проектом, который спихнул нам один из комитетов мэра города. Вы понимаете, мистер Белл?
– Понимаю, если я не получу заключение к утру следующего понедельника, то вы обо мне услышите.
– Я с удовольствием поговорил с вами, – сказал Кэноти и повесил трубку.
Хэнк бросил трубку на рычаг. Как, черт возьми, он может, по их мнению, докопаться до сути дела без сотрудничества? Как он может показать начало, середину и конец сцены убийства без… «До тех пор, пока человечество не решит, где начинается акт убийства, правосудия не будет».
Слова судьи. Для человека, сидящего в судейском кресле, это более чем странные слова.
Впрочем, Хэнк не мог заниматься философскими проблемами. Нет. Независимо от того, что сказал судья, обязанность Хэнка была ясна: вести дело в соответствии с обвинительным актом большого жюри – предумышленное убийство. Только это, и больше ничего. Должен ли он предъявить обвинение всему городу Нью-Йорку? Или оно кончается на трех парнях? Кто виноват? Весь штат? Вся страна? Весь мир? Можно было бы возложить ответственность на народы всех времен и прийти к противоречивому заключению, что виноваты все и никто не виноват. И в этом случае убийцы бродили бы по улицам, а цивилизация была бы уничтожена.
Хватит.
Он знал, что ему надо делать: представить дело, предъявить факты и добиться вынесения обвинительного приговора трем убийцам. Он решительно взял папку с заключением психологов по поводу Антони Апосто. Письмо из госпиталя «Белльвью» было адресовано судье Абрахаму Луису Самалсону, от которого исходило судебное постановление о направлении Апосто на освидетельствование. В письме говорилось:
ДЕПАРТАМЕНТ ГОСПИТАЛЕЙ
Госпиталь «Белльвью», психиатрическое отделение.
Конфиденциально, только для вашего сведения.
Судье Абрахаму Луису Самалсону, уголовный суд, третья секция.
В ответ на Ваше постановление от 25-го июля сего года об освидетельствовании Антони Апосто, представляем заключение о результатах психологического обследования, проведенного 28-го июля сего года Чарльзом Адисоном, магистром психологии, штатным психологом палаты по выявлению коэффициента интеллекта личности.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ И ВЫВОДЫ
Все проведенные тесты дают основание считать, что юноша в настоящее время ведет себя на уровне своего врожденного интеллекта или близко к нему, что характерно для слабоумных: слабое восприятие действительности, недостаточная рассудительность и слабый эмоциональный контроль.
Тест, на основании которого можно определить наличие органических изменений в организме, например, опухоль в мозге и так далее, указывает, что органических изменений центральной нервной системы нет. Предполагаемый диагноз: слабоумие при эмоционально незрелой и слабо развитой личности.
С уважением, Уолтер Дерего,
заместитель директора психиатрического отделения госпиталя «Белльвью».
Хенк положил заключение обратно в папку.
Если до этого у него были какие-либо сомнения относительно линии защиты Антони Апосто, то, сейчас они полностью рассеялись. При наличии такого заключения (а его копия вне всякого сомнения будет представлена также и в распоряжение защиты), Хэнк знал, что у него не было ни малейшего шанса добиться вынесения обвинительного приговора для Апосто. По правде говоря, он и не считал, что вынесение такого приговора было бы истинным правосудием.
«Истинного правосудия не существует».
Опять слова судьи. И, конечно, разве было бы справедливым наказать Апосто за совершенное им преступление, не считаясь с его умственным развитием? Око за око, зуб за зуб. Где же кончается Апосто-существо и начинается Апосто-личность? Что отделяло убийцу от слабоумного? Разве они не были одним и тем же человеком? По общему признанию – да. И все же, нельзя послать на электрический стул парня с развитием десятилетнего ребенка. Это не было бы правосудием. Это было бы слепой защитной реакцией.
Слепой.
Рафаэль Моррез был слепым. Но разве его недостаток не был таким же большим, как и слабоумие Апосто? Да, но слепота не спасла его от быстрого приговора, вынесенного ему Апосто, а слабоумие Апосто все же спасает его от приговора народа штата Нью-Йорк. «В этом, – решил Хэнк, – и заключается разница между животным и человеком».
«Правосудие», – подумал он. – «Правосудие».
На этой неделе в среду вечером он не думал о правосудии. Он был охвачен всепоглощающим гневом в отношении той несправедливости, которая произошла с ним самим.
Он поздно задержался в своем кабинете, составляя план допроса Луизы Ортега. Он решил использовать тот факт, что девушка была проституткой, а не пытаться скрыть его от присяжных. Позднее защита все равно разбила бы показания, если бы Хэнк скрыл род ее занятий, и поэтому он старался так сформулировать свои вопросы, чтобы девушка предстала как жертва обстоятельств, вынужденная из бедности и голода заняться древнейшей на земле профессией. Он также не считал правильным сообщить о том факте, что она имела, по крайней мере в одном известном случае, близкие отношения с Моррезом. Хэнк понимал, что присяжным Моррез представлялся беззащитным слепым парнем, жертвой трех хладнокровных убийц. Ему не хотелось разрушать этот идеальный образ, давая возможность хотя бы мельком взглянуть на то, что могло бы им показаться низменным.
Надо быть очень осторожным при отборе присяжных. Он имел право заявить по каждому судебному делу неограниченное число отводов по любой причине, а также право на безусловный отвод до тридцати шести предлагаемых присяжных. При идеальном варианте ему хотелось бы, чтобы по крайней мере трое присяжных были пуэрториканцами, но он знал, что это невозможно. Было бы удачей, если бы защита разрешила ему включить в число присяжных хотя бы одного пуэрториканца. Мысленно рассуждая о том, кого он предпочел бы иметь в качестве присяжных, мужчин или женщин, он пришел к выводу, что в этом не будет большой разницы. Мужчины с большей готовностью воспримут показания Луизы Ортега, подсознательно они могут проявить мужскую солидарность с тремя убийцами, в то время как женщины в силу своего материнского инстинкта, могут встать на защиту образа Морреза, но они наверняка восстанут против всего, что будет сказано под присягой проституткой.
И, как это почти всегда бывало, все сведется к интуиции. Задавая кандидату в присяжные вопросы, Хэнк моментально почувствует, будет ли он беспристрастен. Хэнк знал адвокатов, утверждающих, что лучший метод отбора присяжных – сразу же дать согласие на первых двенадцать мужчин и женщин и на этом остановиться. Хэнк придерживался другого мнения, считая, что успех зависит не от простой случайности, и поэтому во время опроса присяжного пытался установить, понравился ли он лично этому человеку или нет. В конце концов, он был одним из главных актеров в представлении, и если присяжные не проникнутся к нему симпатией, положение его будет довольно трудным.
Его личным критерием при отборе присяжных были их глаза. Он всегда становился очень близко к мужчине или женщине, и ему хотелось верить, что он мог по их глазам определить, есть ли у них интеллект или нет, могут ли они быть справедливыми, или у них есть предубежденность, питают ли они к нему лично симпатию или антипатию. Возможно, этот его критерий был ошибочным. Конечно, случалось, что при слушании в суде совершенно бесспорных дел он включал в список жюри таких присяжных, мнение которых, в конечном счете, шло вразрез с его мнением. И все же если глаза не были зеркалом души (он забыл, кто первый сказал это), то тогда он не знал, какая другая часть тела наиболее точно отражала внутреннее строение человека.
В шесть часов вечера Хэнк позвонил Кэрин, чтобы предупредить, что задержится.
– О, это очень грустно, – сказала она. – Значит, мне предстоит ужинать одной.
– А разве Дженни нет дома? – Нет, она ушла.
– Бога ради, куда эта девчонка все время исчезает?
– В «РадиоСити» идет новый фильм с участием Брандо. Она пошла туда с девочками.
– С соседскими девочками? – спросил он многозначительно.
– Нет. Похоже, что соседские девочки избегают нашу дочь. Она пошла со школьными подружками.
– Какого черта, – проворчал Хэнк, – они не могут даже ее оставить в покое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30