Абель и Джек ввалились в переднюю. Эндрю Пирман, издавая нечленораздельные звуки, потянулся вниз, чтобы вынуть обломок шпаги из своего тела. Но боль оглушила его, и он не мог сделать этого одной рукой: в отчаянии я вогнал сломанный клинок так глубоко, что он застрял в досках пола. Чтобы отцепить ногу, Пирману пришлось положить белую трость, которой он пользовался с таким смертоносным искусством.
Не переставая скулить, Пирман резким рывком вытащил клинок – какой боли ему это стоило, не представляю, но скорее всего он ничего не почувствовал. Я слышал, что люди забывают о своих ранах в пылу битвы. Джек и Абель тем временем стояли разинув рты от представившегося им зрелища. Безобразное, корчащееся от боли черное насекомое.
Как только Пирман высвободил ногу и вновь завладел тростью, Абель и Джек двинулись вперед. Пирман отшвырнул в сторону окровавленный обломок – коридор был настолько мал, что я почти тотчас же поднял его.
Пирман оказался в невыгодном положении. Трое на одного. Он был ранен в обе ноги. Я проткнул лодыжку одной и (по счастливому стечению обстоятельств) пронзил ступню другой – он, казалось, обезумел. Его большая голова качалась вверх и вниз, зловещие круги, которые были его глазами, отражали свет, проникавший в полуоткрытую дверь.
Джек откуда-то достал еще одну шпагу. Абель вынул нож. У меня в руках снова оказалась моя сломанная шпага. Я молча закрыл входную дверь, а Джек двинулся вдоль стены, чтобы помешать Пирману скрыться в маленькой боковой комнате. Мы стояли так близко, что убийца в маске не мог поднять трость для хорошего удара наотмашь. Так близко, что мы были как затягивающийся узел петли.
Не говоря ни слова, мы окружили этого человека, этого порочного человека, убившего Анжелику Рут, Хью Ферна и (как я подозревал) двух своих сообщников, так же как и многих других, чьих имен мне никогда не узнать. Петля затягивалась. Я слышал напряженное дыхание своих друзей. Кровь все еще заливала мне глаза.
Мы подняли свое оружие…
…и надвинулись на него.
Пирман съежился в комок, прижавшись спиной к стене. Внезапно он снова поскользнулся. Он очень нетвердо стоял на своих покалеченных ногах. Он замахал в воздухе руками, и Джек, прыгнув, выхватил у него трость. Наш враг теперь был безоружен. Не знаю, что мы собирались делать дальше, – даже по прошествии некоторого времени я не хочу думать о той кровавой цели, которую мы преследовали, – но нам не пришлось ничего делать.
Огромная голова, увенчанная клювом, вдруг выгнулась назад, и у основания капюшона показалось тонкое острие. Жуткий, булькающий звук донесся от закутанной головы, а потом из щели между плащом и капюшоном, хлынула кровь. Пирман упал на наконечник шпаги, которая сломалась в моей руке и по-прежнему торчала из стены коридора. Она пронзила его насквозь. Всего лишь бутафорское оружие, но, даже будучи просто зазубренным обломком, оно оказалось способно нанести смертельную рану, попав в уязвимую точку на шее.
Абель, Джек и я инстинктивно отшатнулись, насколько могло позволить узкое пространство коридора, и смотрели, как черная тень корчится и застывает в неподвижности. Я приложил руки к ушам, чтобы заглушить ужасные хриплые звуки, исходившие от этого чудовищного умирающего насекомого. Наконец звенящая тишина упала на маленькую каморку.
Долгое время после этого мы молчали.
Пирман был мертв. Жуткий конец, но сложно было считать его несправедливым.
Если бы нам удалось захватить его живым, мы, наверно, потащили бы его в тюрьму, раненого, хромающего узника. Потом, после должного следствия, Эндрю Пирман встретил бы свой конец на виселице. То есть так было бы, если бы нашлись судья и присяжные, чтобы судить его, тюремщики, чтобы бросить его за решетку, и палач, чтобы вздернуть его, – ибо чума совершала набеги на все слои общества Оксфорда. Так что могло случиться, что Пирман и сам не дожил бы до своей законной казни, а пал бы жертвой недуга, который он использовал для собственной выгоды.
Некоторое время мы спорили, что делать с телом. Если мы не обратились к властям раньше, то уж точно не могли идти к ним теперь. Кто поверил бы нашему рассказу о том, что, в сущности, было случайной смертью? В конце концов мы обыскали лачугу и нашли кое-какое тряпье и обрывки ткани, которые позволили нам прикасаться к трупу без того, чтобы перепачкаться в крови больше, чем мы уже вымазались. Мы сняли еще теплое тело и выдернули окровавленный наконечник из стены.
Я вызвался отвезти тело в дом доктора Бодкина у церкви Св. Эббе в той самой телеге, «пассажиром» которой сам недавно был. Остальные предложили составить мне компанию, но я настоял на том, чтобы сделать это лично. Никто не мешал нам, пока мы выносили завернутое в тряпки тело из дома на Шу-лейн. Это был сомнительный район, а сейчас стояли сомнительные времена. Вероятно, если нас и видели, то подумали, что мы несем погибшего от чумы.
Вот так и я стал могильщиком, и тоже поддельным. Мы прибыли целыми и невредимыми – Ревилл, Пирман и кобыла (имени ее я так и не узнал). От меня, может, мало толку в седле, но даже я могу управиться с изнуренной клячей. В доме Бодкина с тех пор, как я покинул его утром, ничего не изменилось; там было тихо, как в могиле. Я стянул труп с повозки и оставил его в передней, почти как Гамлет, оставивший тело Полония у входа в галерею замка Эльсинор. Я прислушивался долго и упорно, пытаясь различить какие-либо признаки жизни, со ступенек, уходивших вниз, в подвал, но ничего не услышал. Я спросил себя, не оставил ли уже этот мир искусный доктор. Что касается лошади и телеги Джона Хоби, то мы оставили их на попечение одного из конюхов «Золотого креста».
Позже я подбросил неподписанную записку к городской ратуше, сообщавшую о вспышке чумы в доме Бодкина. Не думаю, что анонимные уведомления о чуме были чем-то необычным в то время. А власти города должны быть знакомы с Бодкином. В конце концов, доктор был одним из самых влиятельных граждан Оксфорда. Пусть они сами разбираются с одним из своих и всеми его свершениями. Странные вещи обнаружат они среди трупов в доме, потому что на одном будут явные признаки насильственной смерти (то есть помимо того насилия, какое учинил Ральф Бодкин над теми, кто уже был трупом).
Затем я попытался умыть руки и отстраниться от этого дела. Но умыть руки было не так просто. Я не мог забыть ни ужасный подвал в доме Бодкина, ни свою смертельную битву с Пирманом, ни ее окончание, когда Пирман корчился в предсмертных судорогах на кончике шпаги Тибальта.
Позднее, ради Джека и Абеля, я коротко пересказал всю историю, насколько смог собрать воедино ее части теперь, когда все участники были мертвы или умирали. Я рассказал им, что Эндрю Пирман каким-то образом пришел к соглашению или сговорился с Ральфом Бодкином поставлять тому трупы в то время, когда за захоронением трупов не могло осуществляться пристального надзора – фактически, никакого надзора и не было. Я не знал точно, насколько Бодкин был замешан в гибели людей. Его слова, сказанные мне, – я не совершал убийств, – предполагали не то, что он не знал, что происходит, но то, что он был готов, в интересах своих леденящих кровь исследований, закрыть глаза на происхождение трупов, которые регулярно доставлялись к его порогу. И полагаю, с его точки зрения, чем разнообразнее были жертвы и их смерти, тем лучше. В конце концов, он верил, что работает на благо человечества.
Эндрю Пирман, впрочем, работал исключительно ради себя самого. Его смертоносный путь скорее всего следовал по пятам за чумой, разразившейся в Оксфорде, но он чуял, откуда ветер дует, и предчувствовал развитие событий. Он понимал, что вскоре для человека его склада появится много возможностей. А там, где эти возможности не существовали, он создавал их сам, с помощью своих зелий и ядов. Эти яды он научился составлять в пору своего учения у доктора Ферна; вероятно, и составные части он крал у своего хозяина. Он также крал глиняные фигурки Ферна и использовал их для наведения порчи, так как каждый знает, что в медицине есть магия, хорошая и плохая.
Этот сговор принес выгоду и Пирману, и Бодкину. Бодкин приобрел тела, которые мог кромсать и исследовать. Абель и Джек сошлись со мной в том, что – даже когда они отбросили в сторону свое омерзение перед такими деяниями – они видели мало смысла в таких поисках.
Пирман и его сообщники тем временем получали прибыль дважды – от доктора за покойников, которых они привозили, и с того, что могли заработать на продаже добра, украденного в зачумленных домах (ради самих же покупателей я надеялся, что все вещи окуривались). Впрочем, здесь крылось и нечто большее. Пирман наслаждался тем, что называл своими «тайными трудами». Его костюм защищал его от чумы, но и скрывал его личность. Это было необходимо и, как я ощущал, питало его тщеславие. «Я неуязвим», – сказал он мне. Но неуязвимость он мог приобрести, только убивая всех, кто подозревал его или мог повредить ему. В конце концов он обратился против своих сообщников.
Абель снова спросил меня, была ли Сьюзен Констант замешана в это кровавое дело, и я сказал: нет, я так не думаю. Я не упомянул ему о своей догадке, что ею двигала неприязнь или ревность к своей кузине, собиравшейся выйти замуж за человека, в которого Сьюзен сама была влюблена. Заметив мельком пару раз фигуру Эндрю Пирмана, бродившего вокруг на заре, одетого в свое причудливое одеяние, она выдумала заговор с отравлением против Сары (может, потому, что именно этого хотела какая-то маленькая, темная часть ее самой). Даже глиняная фигурка, оставленная у двери Константов, в ее глазах превратилась в попытку навести порчу на Сару. Потом честная, благородная часть ее «я» явилась ко мне и описала этот самый заговор, потребовав расследовать дело. Позже, возможно придя в себя и видя, что свадьба все равно состоится, она попросила меня забыть обо всем.
(Вильям Сэдлер и Сара Констант и вправду поженились, я слышал об этом некоторое время спустя. Были ли они счастливы в браке, я не знаю. Вильям был легкомысленным малым, а Сара – нежным созданием. Но хотя бы одна пара смогла укатить от всего этого хаоса в том, что можно назвать каретой Купидона, – а не в чумной телеге. И может, заказанная Хью Ферном частная постановка «Ромео и Джульетты» хоть в этом принесла свои плоды.)
Абель Глейз и в самом деле питал слабость к Сьюзен Констант, но мы не собирались оставаться в Оксфорде достаточно долго, чтобы он мог поторопить события, даже если она, «леди», сочла бы возможной связь с простым актером. На деле после того, что произошло на Шу-лейн, самым разумным для нас было как можно быстрее удалиться из этого университетского города. Почти вся наша труппа, включая старших, уже уехала, и все мы с одинаковым пылом стремились вернуться в Лондон, как бы плохо там ни обстояли дела.
Но сперва надо было кое-что закончить. Я возвратил «Травник» Флауэра, книгу, которую одолжил у Натаниэля Торнтона. Сухой старик-торговец с белой бородой по-прежнему сидел за своим столом, как будто и не двигался с места после моего последнего посещения. Он принял тяжелый том без удивления.
– Вы все еще носите крысиный яд? – спросил он.
– Да, – ответил я.
(И правда, я почти забыл, что ношу маленький кожаный мешочек на шее.)
– А я вижу, вы до сих пор живы. Хотя у вас появилась большая шишка на лбу.
– Более или менее жив.
– Говорил я вам, крысиный яд – то, что надо, – сказал он.
– Пока что я выпроваживал крыс, – ответил я.
Еще я вернул, с помощью своих друзей, блюдо, ковер и другие вещи, украденные Эндрю Пирманом и Китом Кайтом из дома на Гроув-стрит. Джек особенно настаивал на том, чтобы мы сделали это, так как считал, что кража из дома его любовницы лежала отчасти на его совести. Я уверил его, что если уж это и была чья-то вина, то целиком моя, ибо это я придумал заманить воров поддельной вспышкой чумы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44