Не при Катюшке, во всяком случае, — ты чек получила?
Ирина осеклась, загасила в пепельнице окурок и взяла из пачки новую сигарету.
— Откуда такие деньги? Ты что, банк ограбил? — спросила она.
— Тебе это важно? Картины продал. Все до одной. Не веришь — спроси у Жуковицкого.
— Так он и скажет, Жучила твой.
— Обналичь деньги сегодня же — завтра может быть поздно, открой на свое имя счет и увези Катюшку отсюда на время.
— Надолго?
— Не знаю, — раздраженно сказал Корсаков, — оставь адрес соседке, когда можно будет вернуться — я сообщу. С такими деньгами можешь забыть о работе.
— Спасибо, сама бы не додумалась. К тому же мне надо подлечить нервы.
«Нет, все-таки я правильно поступил, что ушел», — глядя на высокомерно глядевшую на него Ирину, подумал Корсаков.
— Сегодня же уезжайте, — сказал он.
— Уедем, уедем. Кто эти люди?
— Они больше не появятся, — ответил Корсаков, надеясь, что так и будет.
Из большой комнаты доносились стихотворные призывы применять исключительно новые прокладки, которые впитывают ведро жидкости, оставаясь при этом сухими. Корсаков заглянул в комнату. Катюшка лежала на диване на животе, подложив ладошки под голову и увлеченно смотрела рекламу. Захотелось присесть рядом, обнять ее, ощутить, как бьется ее маленькое сердце, почувствовать чистый запах ее волос.
Стараясь не греметь замком, Корсаков открыл входную дверь. Ирина наблюдала за ним из кухни.
— Можешь встречаться с ней раз в неделю, — сказала она, — но только трезвым, понял?
Игорь сжал до боли сжал зубы.
— Спасибо, дорогая. Скажи ей, что папу снова вызвали в командировку.
— Уж найду, что сказать. Но она растет и скоро мне придется сказать ей правду. Правду о том, что ты предпочел шлюх, проституток и всякую пьянь, вроде Лени-Шеста, а мы…
— До встречи на Канарах, дорогая, — сказал Корсаков, закрывая за собой дверь.
Возле лифта его поджидали двое. Он уже начал привыкать, что его сопровождают парами. Корсаков нажал кнопку вызова, взглянул на провожатых. Встретишь таких на улице — ничего плохого не подумаешь. Ну, в черных костюмах парни. Может они с похорон, вон и лица подобающие. Как в начале поминок, когда все еще трезвые, не рассказывают вполголоса анекдоты, не поют, сначала с надрывом, со слезой, а потом уже и с удалью, народные песни. «…в той степи-и глухой, за-амерзал ямщик!!!»
Джипы подогнали к подъезду. Мужчина, говоривший с Корсаковым, вопросительно посмотрел на него.
— Прошу прощения, — буркнул Игорь, — пришлось задержаться. Семейные неурядицы.
Мужчина кивнул и открыл перед Корсаковым заднюю дверцу. Сопровождающие его от лифта мужчины уселись с двух сторон, слегка сжав его плечами. Один из них достал из кармана черный шелковый платок, сложил его в несколько слоев и ловко завязал Корсакову глаза. Машина тронулась, в салоне было тихо. Провожатые молчали, двигатель работал чуть слышно. Игорь потянул носом. Пахло не то микстурой, не то ладаном. Он пошевелился.
— Закурить можно?
— Придется потерпеть, — голос был равнодушный, но чувствовалось, что его обладатель в дискуссии вступать не намерен.
После напряжения последних часов Корсаков почувствовал странную расслабленность — бесполезные метания закончились и впереди было что-то определенное: не было неизвестности, не было страхов… хотя нет, страх остался. Но теперь он принял конкретные формы и образы в виде людей, заставивших Корсакова сдаться.
Шелк на глазах был почти неосязаем и ему показалось, что все это уже происходило: так же везли его, завязав глаза, так же сидели рядом молчаливые спутники. Только было это очень давно. Так давно, что память сохранила лишь обрывки воспоминаний.
Он смотрел как бы со стороны на разворачивающееся действие, словно наблюдал из ложи за театральной постановкой. Вот его ведут с завязанными глазами по длинным коридорам. На нем белая рубашка с распахнутым воротом, руки связаны за спиной. В небольшой комнате с задрапированными черной материей стенами с глаз снимают повязку. На столе лежит череп, по стенам надписи: «Уходи, если тебя влечет пустое любопытство», «Не будь скрытным — мы прочтем все в глубине твоего сердца», «От тебя могут потребовать больших жертв, даже жизни, готов ли ты на это?». Что за бред: прочтем в сердце, готов ли отдать жизнь? И все же он ощущает, как начинает быстрее бежать кровь, словно вновь слышит свист пуль и звон клинков. Скука мирных дней, бессмысленные пьянки, смотры, парады… может хоть так удастся выбиться из череды тоскливых будней, обрести смысл существования?
Ему подают листок бумаги, перо, предлагают ответить на вопросы. Обязанности человека к Отечеству, к самому себе, к своим ближним? Ну что ж, его научили, что писать в ответах — извольте господа, если невозможно обойтись без этой театральщины. Снова завязывают глаза, куда-то ведут.
— Приведите его к «Востоку».
К востоку? Ах да, Восток у них — место, откуда исходит мудрость веков, или что-то в этом роде. И снова вопросы, и кто-то шепчет в ухо, что нужно отвечать. Холодная сталь упирается в грудь, острие прокалывает кожу. Бывало и хуже. Бывало, что не только шкуру, но и тело пробивала насквозь сталь или свинец.
— Ты жаждешь света и хочешь стать членом нашей ложи?
Откровенно говоря, мне все равно, но, почему бы не попробовать?
Левую руку окунают в воду, кто-то тычет в вену острием, по руке течет что-то теплое. Кровь? Нет, господа, я знаю, как стекает кровь и тело становится словно чужим. Ваши ужасы до ужаса театральны, уж простите за каламбур. Зачем мне это? Господи, что я здесь делаю?
Но вот повязка снята. Свечи, люди в темных одеждах поздравляют, жмут руку. Смешно… Лица серьезные, как у заговорщиков: Пестель, Каховский, Рылеев. Неужели я один такой — великовозрастный болван, попавшийся на эту удочку? Нет, вот там, у стены Волконский. Прячет лицо в тени. Что, князь, и вам захотелось разгорячить кровь если не в сражении, то принадлежностью к тайному обществу? Свобода, равенство, братство? Уроки, приобретенные у побежденных впрок не идут, вы не забыли? Или вы и впрямь метите в Наполеоны? А если впереди не скипетр, а виселицы и каторга? Многие ли из вас останутся верными клятве? Сомневаюсь…
— Выходите.
Корсаков не сразу понял, к кому обращаются, так как весь еще был среди ниспровергателей царских оков. Его взяли под локоть, помогли выйти из автомобиля. Вместе с провожатыми он поднялся по нескольким ступенькам. Пол дрогнул, на мгновение ушел из-под ног. Похожее ощущение Корсаков испытал в скоростном лифте на Останкинской башне. Леня, помнится, любил ресторан «Седьмое небо» и они были чуть ли не завсегдатаями этого заведения. А потом башня сгорела. Хорошо горела башня — Леня рассказывал, как привез раскладной пластиковый стол с зонтиком, стулья, купил выпивку и устроился с комфортом посмотреть, как горит чудо инженерной мысли. То ли он слишком картинно выпивал, то ли уже забыл, как гордилось старшее поколение москвичей Останкинской телебашней, но через пятнадцать минут его поколотили, сломали стол и стулья, а явившаяся на крики милиция забрала его в вытрезвитель, хотя напиться он еще не успел.
Несколько шагов вперед, хлопнула дверь, с глаз Корсакова сняли повязку и он, моргая, огляделся. «Все-таки они сектанты», — подумал он, не очень удивляясь обстановке. Видимо, был подготовлен постными лицами своих похитителей и их почти монашеским облачением к чему-то подобному.
Он стоял перед обширным столом, занимавшим треть кабинета. Стены были обшиты деревянными панелями, вдоль стен располагались книжные полки. Напольные канделябры, каждый на три свечи, освещали кабинет, оставляя в углах полумрак. Под высоким потолком, судя по отблескам света, угадывалась тяжелая хрустальная люстра. Было тихо, как в могиле, только потрескивание свечей нарушало эту загробную тишину. За столом, откинувшись на спинку кресла, сидел его новый знакомый — мужчина со значительным и волевым лицом. Слева от него стоял серебряный подсвечник. Приглядевшись, Корсаков узнал его — это был подсвечник из потайной комнаты, которую они с Трофимычем обнаружили в особняке на Арбате. Руки мужчины лежали на подлокотниках, а сам он, склонив голову, наблюдал за Корсаковым.
— Ну, и как впечатление? — спросил он.
— Впечатление такое, что мы в склепе, — ответил Корсаков, и опустился в кресло, стоявшее перед столом. «Немного нахальства не повредит, — подумал он, — хотели бы убить — уже убили бы».
Мужчина подался вперед и взял что-то со стола. Игорь разглядел футляр с картами Таро, который у него забрали еще в квартире Ирины. Тогда он не придал этому значения, теперь все выглядело совсем по-другому.
— Так вот зачем я вам был нужен, — сказал он. — Неужели эта колода настолько ценная, что стоит нескольких человеческих жизней?
— О стоимости подобных вещей могут судить лишь знающие их назначение, — мужчина поднял руку.
Из— за спины Корсакова возник слуга, а может охранник, с серебряным подносом в руках. На подносе одиноко возвышался пузатый бокал, на треть наполненный темной жидкостью.
— Прошу вас, — хозяин кабинета сделал приглашающий жест.
— Знаете, я как-то не испытываю жажды, — отказался Корсаков.
— Боитесь, что отравим? Ну, подумайте: нужна нам ваша смерть или нет?
Корсаков честно подумал и взял бокал.
— Не представляю, зачем вам все это нужно. У меня от происходящего ощущение плохого спектакля, — он поднял бокал, — ваше здоровье э-э… простите, не знаю, как вас величать.
— Ну, скажем, Иван Иванович, — усмехнулся мужчина.
— Банально.
— Тогда: Александр Сергеевич.
— Нескромно.
— Выбирайте сами, уважаемый Игорь Алексеевич, однако, не заставляйте меня ждать, — в голосе мужчины зазвучал металл, глаза впились в Корсакова.
Игорь вздрогнул, почувствовав, как мешаются в голове мысли, слабеет воля. Разозлившись, он сцепил зубы, прогоняя морок, качнул бокалом, приветствуя хозяина кабинета и, глядя ему в глаза выцедил напиток. Слуга услужливо подставил поднос. Демонстративно занюхав рукавом, Игорь брякнул бокал на поднос и полез в карман за сигаретами.
«Александр Сергеевич» криво усмехнулся, повел ладонью, отсылая слугу.
— Слушаюсь, магистр, — тихо сказал тот, склонившись в поклоне.
— Магистр? — Корсаков приподнял бровь.
— Так меня называют соратники.
— Средневековье какое-то, — хмыкнул Корсаков, сладко затягиваясь сигаретой и картинно выпуская дым к потолку. — Инквизиция возрождается, но тогда вы не Александр Сергеевич, а Торквемада, или Игнатий Лойола.
— Кажется, такое поведение называется нынче: «кинуть понт», да? — усмехнулся собеседник.
— Именно, — кивнул Корсаков.
— Вы узнали вкус напитка?
— Такое не забывается.
— Правильно, это тот самый коньяк, Игорь Алексеевич. С тех пор, как комнату замуровали, прошло ровно два века без десяти лет. Вы немного поторопили события, когда сломали стену — звезды займут требуемое положение только завтра в полночь. Особняк был куплен нами в ожидании положенного часа.
— Зачем тогда надо было нанимать нас ломать стены?
— Это не мы вас нанимали, уважаемый. Это, так сказать, конкурирующая организация. Увы, мы пустили дело на самотек, даже не оставили человека присматривать за домом, за что и поплатились. Они вас подставили, милейший Игорь Алексеевич.
— Надо было охрану нанять, — коньяк ударил в голову Корсакову, он осмотрелся в поисках пепельницы, не нашел и стряхнул пепел на пол.
— В охране не было необходимости.
— У вас там сигнализация, что ли, была?
— В некотором роде — да. Никто чужой открыть комнату не мог, — магистр замолчал, как бы давая Корсакову время обдумать его слова.
— Как видите — смогли. Я и Трофимыч… — Игорь осекся, уставившись на собеседника, — простите, что вы сказали?
— Чужой открыть комнату не смог бы. Да, да, Игорь Алексеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Ирина осеклась, загасила в пепельнице окурок и взяла из пачки новую сигарету.
— Откуда такие деньги? Ты что, банк ограбил? — спросила она.
— Тебе это важно? Картины продал. Все до одной. Не веришь — спроси у Жуковицкого.
— Так он и скажет, Жучила твой.
— Обналичь деньги сегодня же — завтра может быть поздно, открой на свое имя счет и увези Катюшку отсюда на время.
— Надолго?
— Не знаю, — раздраженно сказал Корсаков, — оставь адрес соседке, когда можно будет вернуться — я сообщу. С такими деньгами можешь забыть о работе.
— Спасибо, сама бы не додумалась. К тому же мне надо подлечить нервы.
«Нет, все-таки я правильно поступил, что ушел», — глядя на высокомерно глядевшую на него Ирину, подумал Корсаков.
— Сегодня же уезжайте, — сказал он.
— Уедем, уедем. Кто эти люди?
— Они больше не появятся, — ответил Корсаков, надеясь, что так и будет.
Из большой комнаты доносились стихотворные призывы применять исключительно новые прокладки, которые впитывают ведро жидкости, оставаясь при этом сухими. Корсаков заглянул в комнату. Катюшка лежала на диване на животе, подложив ладошки под голову и увлеченно смотрела рекламу. Захотелось присесть рядом, обнять ее, ощутить, как бьется ее маленькое сердце, почувствовать чистый запах ее волос.
Стараясь не греметь замком, Корсаков открыл входную дверь. Ирина наблюдала за ним из кухни.
— Можешь встречаться с ней раз в неделю, — сказала она, — но только трезвым, понял?
Игорь сжал до боли сжал зубы.
— Спасибо, дорогая. Скажи ей, что папу снова вызвали в командировку.
— Уж найду, что сказать. Но она растет и скоро мне придется сказать ей правду. Правду о том, что ты предпочел шлюх, проституток и всякую пьянь, вроде Лени-Шеста, а мы…
— До встречи на Канарах, дорогая, — сказал Корсаков, закрывая за собой дверь.
Возле лифта его поджидали двое. Он уже начал привыкать, что его сопровождают парами. Корсаков нажал кнопку вызова, взглянул на провожатых. Встретишь таких на улице — ничего плохого не подумаешь. Ну, в черных костюмах парни. Может они с похорон, вон и лица подобающие. Как в начале поминок, когда все еще трезвые, не рассказывают вполголоса анекдоты, не поют, сначала с надрывом, со слезой, а потом уже и с удалью, народные песни. «…в той степи-и глухой, за-амерзал ямщик!!!»
Джипы подогнали к подъезду. Мужчина, говоривший с Корсаковым, вопросительно посмотрел на него.
— Прошу прощения, — буркнул Игорь, — пришлось задержаться. Семейные неурядицы.
Мужчина кивнул и открыл перед Корсаковым заднюю дверцу. Сопровождающие его от лифта мужчины уселись с двух сторон, слегка сжав его плечами. Один из них достал из кармана черный шелковый платок, сложил его в несколько слоев и ловко завязал Корсакову глаза. Машина тронулась, в салоне было тихо. Провожатые молчали, двигатель работал чуть слышно. Игорь потянул носом. Пахло не то микстурой, не то ладаном. Он пошевелился.
— Закурить можно?
— Придется потерпеть, — голос был равнодушный, но чувствовалось, что его обладатель в дискуссии вступать не намерен.
После напряжения последних часов Корсаков почувствовал странную расслабленность — бесполезные метания закончились и впереди было что-то определенное: не было неизвестности, не было страхов… хотя нет, страх остался. Но теперь он принял конкретные формы и образы в виде людей, заставивших Корсакова сдаться.
Шелк на глазах был почти неосязаем и ему показалось, что все это уже происходило: так же везли его, завязав глаза, так же сидели рядом молчаливые спутники. Только было это очень давно. Так давно, что память сохранила лишь обрывки воспоминаний.
Он смотрел как бы со стороны на разворачивающееся действие, словно наблюдал из ложи за театральной постановкой. Вот его ведут с завязанными глазами по длинным коридорам. На нем белая рубашка с распахнутым воротом, руки связаны за спиной. В небольшой комнате с задрапированными черной материей стенами с глаз снимают повязку. На столе лежит череп, по стенам надписи: «Уходи, если тебя влечет пустое любопытство», «Не будь скрытным — мы прочтем все в глубине твоего сердца», «От тебя могут потребовать больших жертв, даже жизни, готов ли ты на это?». Что за бред: прочтем в сердце, готов ли отдать жизнь? И все же он ощущает, как начинает быстрее бежать кровь, словно вновь слышит свист пуль и звон клинков. Скука мирных дней, бессмысленные пьянки, смотры, парады… может хоть так удастся выбиться из череды тоскливых будней, обрести смысл существования?
Ему подают листок бумаги, перо, предлагают ответить на вопросы. Обязанности человека к Отечеству, к самому себе, к своим ближним? Ну что ж, его научили, что писать в ответах — извольте господа, если невозможно обойтись без этой театральщины. Снова завязывают глаза, куда-то ведут.
— Приведите его к «Востоку».
К востоку? Ах да, Восток у них — место, откуда исходит мудрость веков, или что-то в этом роде. И снова вопросы, и кто-то шепчет в ухо, что нужно отвечать. Холодная сталь упирается в грудь, острие прокалывает кожу. Бывало и хуже. Бывало, что не только шкуру, но и тело пробивала насквозь сталь или свинец.
— Ты жаждешь света и хочешь стать членом нашей ложи?
Откровенно говоря, мне все равно, но, почему бы не попробовать?
Левую руку окунают в воду, кто-то тычет в вену острием, по руке течет что-то теплое. Кровь? Нет, господа, я знаю, как стекает кровь и тело становится словно чужим. Ваши ужасы до ужаса театральны, уж простите за каламбур. Зачем мне это? Господи, что я здесь делаю?
Но вот повязка снята. Свечи, люди в темных одеждах поздравляют, жмут руку. Смешно… Лица серьезные, как у заговорщиков: Пестель, Каховский, Рылеев. Неужели я один такой — великовозрастный болван, попавшийся на эту удочку? Нет, вот там, у стены Волконский. Прячет лицо в тени. Что, князь, и вам захотелось разгорячить кровь если не в сражении, то принадлежностью к тайному обществу? Свобода, равенство, братство? Уроки, приобретенные у побежденных впрок не идут, вы не забыли? Или вы и впрямь метите в Наполеоны? А если впереди не скипетр, а виселицы и каторга? Многие ли из вас останутся верными клятве? Сомневаюсь…
— Выходите.
Корсаков не сразу понял, к кому обращаются, так как весь еще был среди ниспровергателей царских оков. Его взяли под локоть, помогли выйти из автомобиля. Вместе с провожатыми он поднялся по нескольким ступенькам. Пол дрогнул, на мгновение ушел из-под ног. Похожее ощущение Корсаков испытал в скоростном лифте на Останкинской башне. Леня, помнится, любил ресторан «Седьмое небо» и они были чуть ли не завсегдатаями этого заведения. А потом башня сгорела. Хорошо горела башня — Леня рассказывал, как привез раскладной пластиковый стол с зонтиком, стулья, купил выпивку и устроился с комфортом посмотреть, как горит чудо инженерной мысли. То ли он слишком картинно выпивал, то ли уже забыл, как гордилось старшее поколение москвичей Останкинской телебашней, но через пятнадцать минут его поколотили, сломали стол и стулья, а явившаяся на крики милиция забрала его в вытрезвитель, хотя напиться он еще не успел.
Несколько шагов вперед, хлопнула дверь, с глаз Корсакова сняли повязку и он, моргая, огляделся. «Все-таки они сектанты», — подумал он, не очень удивляясь обстановке. Видимо, был подготовлен постными лицами своих похитителей и их почти монашеским облачением к чему-то подобному.
Он стоял перед обширным столом, занимавшим треть кабинета. Стены были обшиты деревянными панелями, вдоль стен располагались книжные полки. Напольные канделябры, каждый на три свечи, освещали кабинет, оставляя в углах полумрак. Под высоким потолком, судя по отблескам света, угадывалась тяжелая хрустальная люстра. Было тихо, как в могиле, только потрескивание свечей нарушало эту загробную тишину. За столом, откинувшись на спинку кресла, сидел его новый знакомый — мужчина со значительным и волевым лицом. Слева от него стоял серебряный подсвечник. Приглядевшись, Корсаков узнал его — это был подсвечник из потайной комнаты, которую они с Трофимычем обнаружили в особняке на Арбате. Руки мужчины лежали на подлокотниках, а сам он, склонив голову, наблюдал за Корсаковым.
— Ну, и как впечатление? — спросил он.
— Впечатление такое, что мы в склепе, — ответил Корсаков, и опустился в кресло, стоявшее перед столом. «Немного нахальства не повредит, — подумал он, — хотели бы убить — уже убили бы».
Мужчина подался вперед и взял что-то со стола. Игорь разглядел футляр с картами Таро, который у него забрали еще в квартире Ирины. Тогда он не придал этому значения, теперь все выглядело совсем по-другому.
— Так вот зачем я вам был нужен, — сказал он. — Неужели эта колода настолько ценная, что стоит нескольких человеческих жизней?
— О стоимости подобных вещей могут судить лишь знающие их назначение, — мужчина поднял руку.
Из— за спины Корсакова возник слуга, а может охранник, с серебряным подносом в руках. На подносе одиноко возвышался пузатый бокал, на треть наполненный темной жидкостью.
— Прошу вас, — хозяин кабинета сделал приглашающий жест.
— Знаете, я как-то не испытываю жажды, — отказался Корсаков.
— Боитесь, что отравим? Ну, подумайте: нужна нам ваша смерть или нет?
Корсаков честно подумал и взял бокал.
— Не представляю, зачем вам все это нужно. У меня от происходящего ощущение плохого спектакля, — он поднял бокал, — ваше здоровье э-э… простите, не знаю, как вас величать.
— Ну, скажем, Иван Иванович, — усмехнулся мужчина.
— Банально.
— Тогда: Александр Сергеевич.
— Нескромно.
— Выбирайте сами, уважаемый Игорь Алексеевич, однако, не заставляйте меня ждать, — в голосе мужчины зазвучал металл, глаза впились в Корсакова.
Игорь вздрогнул, почувствовав, как мешаются в голове мысли, слабеет воля. Разозлившись, он сцепил зубы, прогоняя морок, качнул бокалом, приветствуя хозяина кабинета и, глядя ему в глаза выцедил напиток. Слуга услужливо подставил поднос. Демонстративно занюхав рукавом, Игорь брякнул бокал на поднос и полез в карман за сигаретами.
«Александр Сергеевич» криво усмехнулся, повел ладонью, отсылая слугу.
— Слушаюсь, магистр, — тихо сказал тот, склонившись в поклоне.
— Магистр? — Корсаков приподнял бровь.
— Так меня называют соратники.
— Средневековье какое-то, — хмыкнул Корсаков, сладко затягиваясь сигаретой и картинно выпуская дым к потолку. — Инквизиция возрождается, но тогда вы не Александр Сергеевич, а Торквемада, или Игнатий Лойола.
— Кажется, такое поведение называется нынче: «кинуть понт», да? — усмехнулся собеседник.
— Именно, — кивнул Корсаков.
— Вы узнали вкус напитка?
— Такое не забывается.
— Правильно, это тот самый коньяк, Игорь Алексеевич. С тех пор, как комнату замуровали, прошло ровно два века без десяти лет. Вы немного поторопили события, когда сломали стену — звезды займут требуемое положение только завтра в полночь. Особняк был куплен нами в ожидании положенного часа.
— Зачем тогда надо было нанимать нас ломать стены?
— Это не мы вас нанимали, уважаемый. Это, так сказать, конкурирующая организация. Увы, мы пустили дело на самотек, даже не оставили человека присматривать за домом, за что и поплатились. Они вас подставили, милейший Игорь Алексеевич.
— Надо было охрану нанять, — коньяк ударил в голову Корсакову, он осмотрелся в поисках пепельницы, не нашел и стряхнул пепел на пол.
— В охране не было необходимости.
— У вас там сигнализация, что ли, была?
— В некотором роде — да. Никто чужой открыть комнату не мог, — магистр замолчал, как бы давая Корсакову время обдумать его слова.
— Как видите — смогли. Я и Трофимыч… — Игорь осекся, уставившись на собеседника, — простите, что вы сказали?
— Чужой открыть комнату не смог бы. Да, да, Игорь Алексеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39