К моему удивлению, защитник Аарона допрашивал Русланова в течение получаса и делал вопросы, которые, по моему мнению, не могли относиться к делу. Председатель несколько раз замечал ему О напрасном утомлении свидетеля, но, не желая стеснять защиты, дал ему окончить допрос.
Затем ввели жену Русланова, за несколько дней до того вернувшуюся из монастыря, куда она ездила облегчать свое горе молитвой и постом. Она была в глубоком трауре. Только она вошла в залу заседания, как ко мне подошел судебный пристав и передал пакет. В нем было извещение о том, что полиция захватила четырех сбытчиков фальшивых кредитных билетов. Как ни жаль было мне покинуть зал заседаний, но дело не терпело отлагательства, и я должен был удалиться, чтобы немедленно начать следствие. Проходя по коридорам, я заметил отца Ичалова. По его лицу видно было, что он находился с состоянии исступления; жандармы не пропускали его в зал, боясь нарушения тишины заседания.
До одиннадцати часов вечера я был занят допросами. Вернувшись в суд, застал дело прерванным до следующего утра. Судебное следствие еще не было окончено. Московский адвокат ужасно утомлял свидетелей и затягивал дело. Об Ича-лове говорили, что он держал себя спокойно и ни на одно из показаний свидетелей не возражал.
На следующее утро я рано начал свою работу, чтобы скорее поспеть в суд. Но обыски и другие необходимые следственные действия заняли меня на весь день. Только в двенадцатом часу вечера я приехал в суд.
Публика толпилась по коридорам, и я узнал, что не только судебное следствие, но состязания сторон и даже заключительная речь председателя суда были окончены; присяжные совещались уже в своей комнате.
Я вошел в кабинет судей.Мне передали там о ходе дела и выразили убеждение, что подсудимые будут обвинены без признания за ними даже права на смягчающие обстоятельства.
Мне рассказали, что когда Ичалову было предоставлено последнее слово, он сказал:
— Господа присяжные заседатели, я вижу, что меня окружает бездна улик, но могу уверить вас, что они только кажущиеся. Я невинен! Призываю Бога в свидетели правоты моих слов. Более я ничего сказать не имею.
Прокурор в своем возражении указал на неопровержимость доказательств против него. Ичалов встал снова.
— Никогда Ичалов не был и не будет убийцей, еще менее вором. Мне бы стоило только произнести одно слово — и вы убедились бы, что мое место не на скамье подсудимых. Я однако не скажу его, но повторяю вам: не делайте ужасной ошибки! Не осудите человека невинного.
— Вас никто же не стесняет, господин Ичалов, — заметил председатель, — скажите это слово, мы просим вас.
Но Ичалов все-таки упорно молчал.В ожидании выхода присяжных я пошел по коридору, расспрашивая и сравнивая мнения о ходе процесса.
Вдруг я услыхал, что кто-то назвал меня по имени. Я обернулся. Подле меня стояла Анна Дмитриевна Боброва. Она была в черном платье, лицо ее покрывала страшная бледность, глаза блестели.
— Вы одни здесь? — спросил я у нее.
— Одна. Брат мой завтра должен рано ехать и лег спать. Говорят, что все места заняты и что меня не впустят. Помогите мне, ради Бога, пробраться в зал суда.
При содействии судебного пристава мы вошли в ложу.Места все были заняты; пристав приказал принести стул, который поставили в проходе между рядами скамеек.Только Анна Дмитриевна села, раздался голос пристава: «Суд идет». Все встали. Двери за нами затворили, и я должен был остаться в ложе.
Председатель, два члена суда, прокурор и секретарь заняли свои места. Ичалов стоял подле Аарона.Присяжные заседатели один за другим выходили из совещательной комнаты и становились перед присутствием суда. Раздался голос
председателя.
— Господин старшина! Не угодно ли вам прочитать вопросы суда и ваши ответы.
Старшина, держа в руках вопросный лист, начал читать:
— Виновен ли подсудимый, дворянин Никандр Ичалов, 22-х лет, в том...
При слове «Ичалов» возле меня кто-то дрогнул. Я оглянулся... Анна Дмитриевна поднялась со своего стула с совершенно изменившимся лицом; она смотрела неопределенно вдаль и вся дрожала.
— Что, обвинили? — спросила она у меня.
— Не мешайте! Дайте дослушать, — сказал я шепотом. Старшина присяжных дочитал первый вопрос и остановился, чтобы дать понять, что за сим последует ответ.
Анна Дмитриевна так сильно схватила меня за руку, что я пошатнулся.
Я снова взглянул на нее. Она, казалось, вся обратилась в слух.
«Да, виновен!» — раздался вердикт присяжных.
При этих словах Боброва вскрикнула каким-то раздраженным, отчаянным голосом и без чувств опустилась на стул.
— Наконец! — раздался чей-то звучный голос, который заставил всех вздрогнуть.
Это слово было произнесено Ичаловым.
Председатель объявил заседание прерванным до вывода лица, с которым сделалось дурно. Он отдал соответственное приказание судебному приставу. Присяжные было направились обратно в совещательную комнату. В это мгновение Боброва пришла в себя и, поднявшись со стула, направилась к маленькой перегородке, отделявшей ложу публики от залы заседания. Волосы ее распустились и упали на плечи длинными черными волнами.
— Постойте, ради Бога, постойте! — произнесла она слабым, но внятным голосом. — Я виновата, не он. Выслушайте меня, я убила Елену Русланову!
Затем, падая на колени и подняв обе руки кверху, как бы умоляя о пощаде, она сказала, обернувшись к Ичалову:
— Простите мое малодушие... простите мне мою трусость, Ичалов!..
Такой же крик, как и в первый раз, завершил ее слова; она грохнулась на пол.
Все это произошло в несколько секунд.Председатель удалил присяжных. Боброву, по его приказанию, вынесли: она была в обмороке.
Ее отнесли в одну из комнат, в которых помечалась канцелярия суда. Медик стал хлопотать подле нее, и ему удалось привести ее в чувство.
По странной случайности, в медике я узнал Тархова. Это особенно обрадовало меня, потому что Тархов был домашним врачом Бобровых и мог сделать вывод о душевном состоянии ее вернее, нежели кто-либо другой из его товарищей по профессии.
Когда все несколько успокоились, председатель предложил секретарю записать в протокол показания Бобровой. Затем он обратился к прокурору, прося его дать свое заключение по поводу слов, произнесенных девицей Анной Дмитриевной Бобровой.
Прокурор предложил суду приостановить свои действия, признавая необходимым исследовать, насколько могло быть верным заявление Бобровой.
Прежде, нежели суд мог произнести свое постановление, Ичалов попросил слова.— Я говорил вам, господа судьи, несколько минут тому назад, что стоило мне произнести одно слово и быть оправданным. Это слово произнесло за меня другое лицо. Почитаю себя счастливым, что своим молчанием отстранил себя от участия в преследовании и без того несчастной женщины. Вижу в этом волю Божию и подтверждаю слова, только что произнесенные перед вами, я невинен.
— Подсудимый Ичалов! — возразил председатель. — Если вы действительно не виновны в убийстве, вы, во всяком случае, прикосновенны к этому ужасному делу, которое должно подлежать дальнейшему расследованию.
Через несколько минут было провозглашено постановление суда о приостановлении дела с передачей производства на распоряжение прокурора. На следующий день я получил предложение вновь приступить к следствию.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СУД БОЖИЙ
I ДОПРОС БОБРОВОЙ
Еще раз мне приходилось распутывать завязку этого необыкновенного преступления.Была ли Боброва действительно виновна и в какой мере, или какие-нибудь несчастные обстоятельства сложились для нее таким образом, что принудили принять вину на себя, — вот что прежде всего предстояло разъяснить следствию.
Очевидность доказательств против Ичалова не позволяла сомневаться, что он участвовал в преступлении; поэтому при исследовании дела мне предстояло требовать от самой Бобровой доказательств, что не Ичалов убил Русланову, а она была убийца. Против обыкновенного порядка, по которому от подсудимого требуются доказательства его невинности, в настоящем случае приходилось просить Боброву доказывать, что она виновна.
Была ли она в нормальном состоянии, когда произносила свое необыкновенное признание? Каким образом молодая девушка из хорошего семейства могла решиться на такое преступление? Каким образом могла она совершить его среди такого многочисленного общества и так искусно схоронить концы, что до ее собственного признания на нее не могло падать никакого подозрения?
Подтвердит ли она свое признание при допросе? Не отопрутся ли они оба?
Я начал следствие тем, что поехал к Боброву, взяв с собой рассыльного, слуга провел меня прямо в его кабинет, он сидел перед письменным столом и что-то писал.
— Вы говорили мне как-то о пропадавшей и нашедшейся у вас бритве, — обратился я к нему, — не позволите ли вы мне взглянуть на нее?
— Очень жаль, что вы не захотели ее видеть; теперь и не знаю, буду ли в состоянии ее отыскать.
— Тархов говорил мне, что вы ее опечатали и спрятали. Прошу вас не скрывать ее; в противном случае я буду вынужден сделать у вас обыск.
Бобров замялся, но, видя, что дальнейшее запирательство бесполезно, сказал:
— Вероятно, она здесь, в письменном столе. Действительно, в правом ящике того самого стола, за которым он сидел, лежала запрятанная бритва, завернутая в почтовую бумагу, завязанная и запечатанная.
— Позвольте попросить у вас также футляр, в котором она прежде хранилась, и другую бритву, составляющую с этой пару.
Все это он мне подал.
— Где находится теперь ваша сестра Анна Дмитриевна?
— Я ее свез к нашей тетке Ефремовой, в двух шагах отсюда, в доме Руфа.
— Вы живете с ней вдвоем?
— Нет, с нами обыкновенно живут мать и отец, которые теперь в деревне.
— Заезжала ли ваша сестра вчера домой или прямо из суда вы ее отвезли к тетке?
— Ее привезли ко мне ночью из суда. Сегодня утром я ее свез к Ефремовой; там ей покойнее.
Я отправился к тетке Бобровой.
— Дома ли госпожа Ефремова? — спросил я у служанки, которая отворила мне дверь.
— Дома, пожалуйте.
Несколько минут я прождал хозяйку, наконец она вышла.
— Не у вас ли Анна Дмитриевна Боброва?
— Была у меня, но теперь ее здесь нет. Она уехала к дяде своему Гамельману.
— Где он живет?
— Возле пруда, в доме Бриля.
Я поехал в дом Бриля, а по дороге зашел к себе и спрятал бритвы. Гамельмана я застал за завтраком; он засуетился, приказал, чтобы подали лишний прибор и попросил меня принять участие в его трапезе.
— Извините, мне некогда. Не здесь ли ваша племянница?
— Которая, батюшка? У меня их полгорода; Эмма здесь, только ушла с женой гулять.
— Нет, Анна Дмитриевна Боброва.
— Пять минут ранее вы бы ее застали здесь; она приезжала ко мне давеча с Ефремовой и осталась было у меня погостить, но сейчас был здесь ее брат и увез с собой.
Я опрометью бросился к Боброву, но уже не застал его дома. Я отправился к полицеймейстеру. Скоро вся полиция была поднята на ноги. Городовые, хожалые и пристава разъехались в разные стороны искать Боброву. Ясно было, что брат хотел
скрыть сестру свою. Сам я между тем поехал в тюремный замок к Ичалову.
Когда я вошел в его камеру, он сидел на деревянной кровати, облокотившись о подушку; небольшое круглое окно под самым потолком едва освещало его комнату, воздух был очень тяжелый. Я сел подле него на кровать.
— Надеюсь, — сказал я, — что вы, господин Ичалов, скажете теперь всю истину.
— Боброву вы уже допросили?
— Нет еще.
— Так я отказываюсь отвечать. Пусть она прежде меня даст свое показание, а там я расскажу все, что знаю.
Как ни настаивал я, но Ичалов остался при своем решении. Позвав смотрителя, я поручил ему усилить надзор для предупреждения какого бы то ни было свидания арестанта с посторонними
лицами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17