Потому теперь и шли непреклонно, что в любой момент готовы были обречь врага на выстрел из пищали.
Монстр Тюнька жадно глянул на бугор полуземлянки. «Вот, — жадно шепнул? — cейчас гляну в полуземлянку. Не могут там обитать только одни самцы!»
«А чего глядеть?… — тоже шепотом возразил Иван. — Самцы на горе… Вон несут ружье с багинетом… За самцами надо следить…»
«Так я в полуземлянку?…»
«Повешу!.. — шепнул Иван. — Слушай меня… Свистни негромко… Посмотрим, испугается ли дух?»
Приподнявшись над каменной стеной, Тюнька негромко свистнул.
Обычно как бывает? Вот ты свистнул, и тот, кого хочешь испугать, согласно пугается. Сначала как бы застывает, а потом бросается в укрытие, где потихоньку приходит в себя. А здесь все произошло не так.
В разительном повороте, и доли секунды для того поворота не потребовалось, сердитый дух Уни-Камуй, только что неукротимо прихрамывавший по тропе, в каком-то неистовом повороте, совершенно не представимом при его мохнатом развевающемся платье, повернулся и страшно выпалил из пищали, разбив пулю о камень в каком-то вершке от лица безумно побледневшего монстра Тюньки. Такой белый на ледничке монстр дьяк-фантаст Тюнька, конечно, был бы мало заметен, но на фоне черной стены он теперь светился как фонарь. Не теряя ни мгновения, бросив пищаль для перезарядки в руки согбенному мохнатому спутнику, сердитый дух сразу бросился вверх на приступ с обнаженной сабелькою в руке.
Вот какой дух! — с одобрением подумал Иван. — Совсем сердитый.
Но откуда пищаль у духа? Зачем в парике дух?
Повинуясь знаку Ивана, казаки выпалили сразу из двух пищалей, чтобы сердитый дух мог одуматься. Приказ был не вредить сердитому первым залпом, но — присмотреться, что это за существо?
При грохоте выстрелов сердитый дух Уни-Камуй заученно бросился на землю. Так же заученно бросился на землю его согбенный спутник, не переставая возиться с пищалью. Наверное, скусывал патрон. И все это время маленький, но сердитый дух, сильно ругался.
— Чего это он?
— Молчи, Тюнька. Видишь, дух не в себе.
— Так зачем по-русски ругается? — потрясенно шепнул Тюнька.
— А я знаю?
Тюнька изумленно потряс головой.
На шум выстрелов выглянули из землянки теперь уже целых три ужасные рожи с распущенными волосами, наверное, самки, и завыли громко, уныло, впрочем, так же быстро спрятавшись, как только обнаружили во дворе Тюньку.
Переменные жены, решил Иван.
— Ишь, как ругается! — покачал головой Тюнька. — Сейчас распалит себя, схватит сабельку и кинется!
Но ни по одному пункту Тюнька не угадал.
— Апонцы!.. — крикнул по-русски дух из-за камня. — Сколько вас?… Зачем пришли?… Почему стреляете?… — И то же самое согбенный человечек прокричал на странном незнакомом языке, может, на апонском.
Иван глянул на господина Чепесюка и спросил тоже по-русски:
— Зачем стреляешь, товарищ?
— Какой я тебе, апонскому псу, товарищ? — сердито ответил дух. — Ни один апонец не должен всходить на сию гору. Пока я здесь, ни один апонец не взойдет на сию гору. Сия гора принадлежит моему государю, все то — его исконные земли. Коль попробуете подняться, всех убью.
— Не убьешь, Уни-Камуй, — стараясь не сердить духа, мирно ответил Иван. — Хоть ты и сердитый, да тебя мало. И спутник у тебя согбен, коромыслом ходит. А нас много, мы крепкие. Шалить начнешь, снимем с тебя шкуру и повесим на сушилку для рыб, чтобы другие духи добру учились.
Дух нехорошо, не по-товарищески выругался:
— Почему по-русски разговариваете? Совесть ваша где?
— У казака совесть не своя — государева! — на этот раз крикнул Тюнька, и, поняв, что стрелять больше не будут, совсем осмелел: — Сам зачем говоришь по-русски, дух Уни-Камуй? Тебе такое не полагается. — И добавил презрительно: — Побьем тебя!
— Апонцев против меня всегда было больше, — обидно засмеялся лежащий за камнем сердитый дух. — Только я их всегда побивал, потому как у меня понимание боя. — И кудряво, по-русски, совсем уже нехорошо, совсем уже не по-товарищески выругался.
— Ты кто? — крикнул Иван.
— Я верный раб государя. Куда он взглядом укажет, туда иду. Прикажет запытать меня, и это буду терпеть. Прикажет врагов побить, и это сделаю. Как верный раб государев, не потерплю на государевой земле никаких апонцев!
— Да какой государь-то?
— Один у меня государь — Петр Алексеич. Ему служу!
— А ты имя свое скажи, если ты не сердитый дух!
— Его императорского Батуринского полка маиор Яков Афанасьев Саплин!
— Маиор!.. — ахнул Иван.
Сколько раз мечтал, что вернет соломенной вдове неукротимого маиора, что сильно обрадуется добрая соломенная вдова, и вот — случилось! Даже испугался, что не может так быть. Слишком велика земля, чтобы так просто наткнуться на некоем уединенном острове на маиора.
А ведь наткнулся.
— Маиор! — крикнул. — Сколько вас на острове?
— Русских — один я, — настороженно ответил неукротимый маиор Саплин, искусно прячась за камнем. — А со мной полоняник-апонец да некоторые переменные жены.
— В чем нужду терпите?
— Мы ни в чем не терпим.
— Яков Афанасьич, да зачем стоишь на острову в одиночестве?
— Гору серебра охраняю. Хожу вокруг, растаскивать не даю гору апонцам. Гора наша русская, исконная, а те апонцы высаживаются и нагло отщипывают без спросу, наносят урон государству и государю. Волею государя Петра Алексеича воспретил всем путь через гору, жду русской помощи. — И сам крикнул неукротимым, но вдруг предательски дрогнувшим голосом: — Вы кто? Может, не апонцы?
— Мы, как и ты, государевы люди, Яков Афанасьич. Мы тоже люди императора Петра Алексеевича, Отца Отечества.
— Почему Отца?
— Русские адмиралы за великия победы его титул такой представили. Отец Отечества, Петр Великий, Император Всероссийский. Он шведа побил.
— Как?! — неистово вскрикнул, слегка приподнимаясь, сердитый дух, и в голосе его пробилась слеза гордости и умиления. — Победил государь, встал на море? Неужто, наконец, побил шведа?
— Побил.
— А матушка полковница, здорова ли?
— Очень здорова, маиор. А для тебя храню в кармане письмо.
— Да от кого?
— От доброй вдовы Саплиной.
— Да почему вдовы?
— Думали, погиб ты, Яков Афанасьич.
— Жив, жив я! — неукротимо вскричал маиор, смело поднимаясь во весь свой невеликий рост. И даже укорил Ивана: — Неверие — зло большое. После шведов, может, главное. — И спросил: — Как твое имя, человек из России?
— Иван Крестинин. Официальный секретный дьяк.
— Ну? Знал Крестининых. Отчего ж ты в секрете? Может, привез пудры для парика?
— Да какая ж у меня пудра?
— А ты поднимись над камнем.
— Не будешь ли стрелять, маиор?
— Не буду.
Иван без колебаний поднялся.
— Может, это и ты… — после долгого рассматривания раздумчиво произнес маиор. — Пока не знаю… Много прошло времени… — И спросил: — Где буса, на которой пришли?
— Пошла на ту сторону. Чиниться и дикующих придержать.
— Я видел вас вчера. Думал апонцы. Почему поп стоял на носу?
— Так то брат Игнатий. Хорошо смыслит в морском деле.
— Как? Поп поганый? — выругался маиор.
— Да почему ж поганый?
— Да потому, что я сразу его узнал! И кличка ему — Игнашка.
— Почему так говоришь?
— Да потому, что он поп поганый! — непреклонно повторил маиор. — Я чувствовал, что он здесь появится. Может, это и хорошо. Я слово дал повесить того попа! Мне такое право дано государем — вешать изменников! — Неукротимый маиор, прихрамывая, волоча левую ногу, с сабелькой на боку смело направился к казакам, за ним испуганно последовал полоняник-апонец с коротенькой косичкой на голове и в руках с тяжелой пищалью. — Я слово дал, что самолично смажу веревку для того попа поганого сайпой. Сайпа — это ворвань, хорошо прокипяченная с золой, — объяснил маиор, изумленно разглядывая господина Чепесюка, будто кого-то в нем узнавая. — Я слово дал, что самолично вздерну попа.
— Выходит, знал брата Игнатия?
— Даже очень знал!.. — маиор Саплин остановился напротив Ивана и смело уставился на настороженно поглядывающих в сторону полуземлянки казаков. Добавил, как сплюнул: — Он поп поганый, другим быть не может! В миру звали проще его. Козырем.
— Козырем? — изумился Иван.
— Да он, он! Вор и бунтовщик! Убивец камчатских прикащиков! Тварь, возмущающая мир божий.
— Быть такого не может, — сказал Иван на всякий случай. — Говорят, что вора Козыря запытали до смерти в Санкт-Петербурхе еще два года назад. А еще говорят, что раньше убили под Тобольском. А еще говорят, что и того раньше казнен он медленным копчением далеко в Сибири. А еще говорят, что до сих пор в смыках сидит в некой тюрьме. Не мог бы я не знать, что это Козырь. Служит со мной человек, знавший его.
— Как имя человека?
— Похабин.
— Ну, вот видишь? — засмеялся маиор и, странно, как птица, моргнув, уставился на господина Чепесюка: — Многие хотели бы закоптить вора Козыря до смерти. А он ловок. У него принсипов нет. Коль надо, наденет рясу монаха, а надо, человека убьет. Под Тобольском, например, не думая, убил священника за то, что тот не хотел его исповедать. В другом городе столкнул малого ребенка с моста за то, что ребенок побежал навстречу. Говорят, лукавым волшебством умеет разлучать людей, зимой ходит босиком и демоны у него в услужении. Не имей демонов, — сплюнул, — не попал бы я и на этот остров. Монах сегодня идет благостный, глядя на него, люди умиленно дивятся: «Вот брат Игнатий пошел на моление», а завтра, пьяный, спит тот поганый Игнашка в алтаре, таскает за бороду церковного сторожа за угар в церкви, самому архимандриту грозит: вот ты, дескать, хочешь в железную чепь меня заковать, а я сам тебя закую! — Маиор с чувством прижал кулаки к груди: — Такого человека, как вор Козырь, запытать трудно. Козырь — это зло. После шведов, может, главное.
И обнял Ивана.
Глава III. Неукротимый маиор
1
— …И стал я, как тот Мелхиседек, что жил в чаще леса на горе Фаворстей. Семь лет ел верхушки растений, лизал траву, но дерзко, по-старинному растущую бороду резал ножом, резал и длинные волосы, не нарушал приказ государя, помнил его отеческую аттенцию. Носил парик, хранил в сердце поучение государя, обращенное лично ко мне на одном куртаге. Без принсипов нельзя, маиор, сказал мне тогда доверительно государь. Он сильно в тот вечер был весел, выделывал прыжки-каприоли, всех увлекал в цепочку, чтобы без исключения веселились и дружески плясали кеттентанц, а потом, отдыхая, поднес чашу крепкого. Деятель без принсипов, маиор, сказал мне государь доверительно, при первой сложности впадает в десперацию, сильно теряется, а, значит, ему не управлять следует, а трудиться на ином поприще. Рыть каналы, к примеру, или валить лес. И то и другое, маиор, всегда будет надобиться России.
Неукротимый маиор обвел слушающих торжествующим взглядом, и особенно остановился на господине Чепесюке. — …И пошил я кафтан из легких шкур. Может, не похож на венгерский или немецкий, но пошит не ниже колен, как того требует государь, и производит благоприятное впечатление. И за все годы не пробовал ни капли никаких вин, никаких елексиров. Ни ренских, ни романеи, ни процеженных. И ни пива с кардамоном, и ни медов малиновых и вишневых, — с горечью добавил неукротимый маиор. — Сделав фриштык, при любом состоянии духа и атмосферы, каждый день бодрым шагом обхожу гору, тем самым вводя любого противника в сильную олтерацию. В сильной растерянности противник взирает на меня, боясь приблизиться к берегам, и всегда сильно пугается белого парика, долженствующего указывать на мои принсипы. Так частым обхождением с неприятелем и укрепляю врожденную смелость.
Поедая печеное мясо сивуча, казаки пораженно слушали маиора. — …Делай, что должно, и пусть будет, что будет! — заключил, ударив кулаком по столу, неукротимый маиор. — Отеческая аттенция моего государя так велика, что по-настоящему до сих не могу донести ее до сознания мохнатых куши, впрочем, согласившимися с давними долгами России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Монстр Тюнька жадно глянул на бугор полуземлянки. «Вот, — жадно шепнул? — cейчас гляну в полуземлянку. Не могут там обитать только одни самцы!»
«А чего глядеть?… — тоже шепотом возразил Иван. — Самцы на горе… Вон несут ружье с багинетом… За самцами надо следить…»
«Так я в полуземлянку?…»
«Повешу!.. — шепнул Иван. — Слушай меня… Свистни негромко… Посмотрим, испугается ли дух?»
Приподнявшись над каменной стеной, Тюнька негромко свистнул.
Обычно как бывает? Вот ты свистнул, и тот, кого хочешь испугать, согласно пугается. Сначала как бы застывает, а потом бросается в укрытие, где потихоньку приходит в себя. А здесь все произошло не так.
В разительном повороте, и доли секунды для того поворота не потребовалось, сердитый дух Уни-Камуй, только что неукротимо прихрамывавший по тропе, в каком-то неистовом повороте, совершенно не представимом при его мохнатом развевающемся платье, повернулся и страшно выпалил из пищали, разбив пулю о камень в каком-то вершке от лица безумно побледневшего монстра Тюньки. Такой белый на ледничке монстр дьяк-фантаст Тюнька, конечно, был бы мало заметен, но на фоне черной стены он теперь светился как фонарь. Не теряя ни мгновения, бросив пищаль для перезарядки в руки согбенному мохнатому спутнику, сердитый дух сразу бросился вверх на приступ с обнаженной сабелькою в руке.
Вот какой дух! — с одобрением подумал Иван. — Совсем сердитый.
Но откуда пищаль у духа? Зачем в парике дух?
Повинуясь знаку Ивана, казаки выпалили сразу из двух пищалей, чтобы сердитый дух мог одуматься. Приказ был не вредить сердитому первым залпом, но — присмотреться, что это за существо?
При грохоте выстрелов сердитый дух Уни-Камуй заученно бросился на землю. Так же заученно бросился на землю его согбенный спутник, не переставая возиться с пищалью. Наверное, скусывал патрон. И все это время маленький, но сердитый дух, сильно ругался.
— Чего это он?
— Молчи, Тюнька. Видишь, дух не в себе.
— Так зачем по-русски ругается? — потрясенно шепнул Тюнька.
— А я знаю?
Тюнька изумленно потряс головой.
На шум выстрелов выглянули из землянки теперь уже целых три ужасные рожи с распущенными волосами, наверное, самки, и завыли громко, уныло, впрочем, так же быстро спрятавшись, как только обнаружили во дворе Тюньку.
Переменные жены, решил Иван.
— Ишь, как ругается! — покачал головой Тюнька. — Сейчас распалит себя, схватит сабельку и кинется!
Но ни по одному пункту Тюнька не угадал.
— Апонцы!.. — крикнул по-русски дух из-за камня. — Сколько вас?… Зачем пришли?… Почему стреляете?… — И то же самое согбенный человечек прокричал на странном незнакомом языке, может, на апонском.
Иван глянул на господина Чепесюка и спросил тоже по-русски:
— Зачем стреляешь, товарищ?
— Какой я тебе, апонскому псу, товарищ? — сердито ответил дух. — Ни один апонец не должен всходить на сию гору. Пока я здесь, ни один апонец не взойдет на сию гору. Сия гора принадлежит моему государю, все то — его исконные земли. Коль попробуете подняться, всех убью.
— Не убьешь, Уни-Камуй, — стараясь не сердить духа, мирно ответил Иван. — Хоть ты и сердитый, да тебя мало. И спутник у тебя согбен, коромыслом ходит. А нас много, мы крепкие. Шалить начнешь, снимем с тебя шкуру и повесим на сушилку для рыб, чтобы другие духи добру учились.
Дух нехорошо, не по-товарищески выругался:
— Почему по-русски разговариваете? Совесть ваша где?
— У казака совесть не своя — государева! — на этот раз крикнул Тюнька, и, поняв, что стрелять больше не будут, совсем осмелел: — Сам зачем говоришь по-русски, дух Уни-Камуй? Тебе такое не полагается. — И добавил презрительно: — Побьем тебя!
— Апонцев против меня всегда было больше, — обидно засмеялся лежащий за камнем сердитый дух. — Только я их всегда побивал, потому как у меня понимание боя. — И кудряво, по-русски, совсем уже нехорошо, совсем уже не по-товарищески выругался.
— Ты кто? — крикнул Иван.
— Я верный раб государя. Куда он взглядом укажет, туда иду. Прикажет запытать меня, и это буду терпеть. Прикажет врагов побить, и это сделаю. Как верный раб государев, не потерплю на государевой земле никаких апонцев!
— Да какой государь-то?
— Один у меня государь — Петр Алексеич. Ему служу!
— А ты имя свое скажи, если ты не сердитый дух!
— Его императорского Батуринского полка маиор Яков Афанасьев Саплин!
— Маиор!.. — ахнул Иван.
Сколько раз мечтал, что вернет соломенной вдове неукротимого маиора, что сильно обрадуется добрая соломенная вдова, и вот — случилось! Даже испугался, что не может так быть. Слишком велика земля, чтобы так просто наткнуться на некоем уединенном острове на маиора.
А ведь наткнулся.
— Маиор! — крикнул. — Сколько вас на острове?
— Русских — один я, — настороженно ответил неукротимый маиор Саплин, искусно прячась за камнем. — А со мной полоняник-апонец да некоторые переменные жены.
— В чем нужду терпите?
— Мы ни в чем не терпим.
— Яков Афанасьич, да зачем стоишь на острову в одиночестве?
— Гору серебра охраняю. Хожу вокруг, растаскивать не даю гору апонцам. Гора наша русская, исконная, а те апонцы высаживаются и нагло отщипывают без спросу, наносят урон государству и государю. Волею государя Петра Алексеича воспретил всем путь через гору, жду русской помощи. — И сам крикнул неукротимым, но вдруг предательски дрогнувшим голосом: — Вы кто? Может, не апонцы?
— Мы, как и ты, государевы люди, Яков Афанасьич. Мы тоже люди императора Петра Алексеевича, Отца Отечества.
— Почему Отца?
— Русские адмиралы за великия победы его титул такой представили. Отец Отечества, Петр Великий, Император Всероссийский. Он шведа побил.
— Как?! — неистово вскрикнул, слегка приподнимаясь, сердитый дух, и в голосе его пробилась слеза гордости и умиления. — Победил государь, встал на море? Неужто, наконец, побил шведа?
— Побил.
— А матушка полковница, здорова ли?
— Очень здорова, маиор. А для тебя храню в кармане письмо.
— Да от кого?
— От доброй вдовы Саплиной.
— Да почему вдовы?
— Думали, погиб ты, Яков Афанасьич.
— Жив, жив я! — неукротимо вскричал маиор, смело поднимаясь во весь свой невеликий рост. И даже укорил Ивана: — Неверие — зло большое. После шведов, может, главное. — И спросил: — Как твое имя, человек из России?
— Иван Крестинин. Официальный секретный дьяк.
— Ну? Знал Крестининых. Отчего ж ты в секрете? Может, привез пудры для парика?
— Да какая ж у меня пудра?
— А ты поднимись над камнем.
— Не будешь ли стрелять, маиор?
— Не буду.
Иван без колебаний поднялся.
— Может, это и ты… — после долгого рассматривания раздумчиво произнес маиор. — Пока не знаю… Много прошло времени… — И спросил: — Где буса, на которой пришли?
— Пошла на ту сторону. Чиниться и дикующих придержать.
— Я видел вас вчера. Думал апонцы. Почему поп стоял на носу?
— Так то брат Игнатий. Хорошо смыслит в морском деле.
— Как? Поп поганый? — выругался маиор.
— Да почему ж поганый?
— Да потому, что я сразу его узнал! И кличка ему — Игнашка.
— Почему так говоришь?
— Да потому, что он поп поганый! — непреклонно повторил маиор. — Я чувствовал, что он здесь появится. Может, это и хорошо. Я слово дал повесить того попа! Мне такое право дано государем — вешать изменников! — Неукротимый маиор, прихрамывая, волоча левую ногу, с сабелькой на боку смело направился к казакам, за ним испуганно последовал полоняник-апонец с коротенькой косичкой на голове и в руках с тяжелой пищалью. — Я слово дал, что самолично смажу веревку для того попа поганого сайпой. Сайпа — это ворвань, хорошо прокипяченная с золой, — объяснил маиор, изумленно разглядывая господина Чепесюка, будто кого-то в нем узнавая. — Я слово дал, что самолично вздерну попа.
— Выходит, знал брата Игнатия?
— Даже очень знал!.. — маиор Саплин остановился напротив Ивана и смело уставился на настороженно поглядывающих в сторону полуземлянки казаков. Добавил, как сплюнул: — Он поп поганый, другим быть не может! В миру звали проще его. Козырем.
— Козырем? — изумился Иван.
— Да он, он! Вор и бунтовщик! Убивец камчатских прикащиков! Тварь, возмущающая мир божий.
— Быть такого не может, — сказал Иван на всякий случай. — Говорят, что вора Козыря запытали до смерти в Санкт-Петербурхе еще два года назад. А еще говорят, что раньше убили под Тобольском. А еще говорят, что и того раньше казнен он медленным копчением далеко в Сибири. А еще говорят, что до сих пор в смыках сидит в некой тюрьме. Не мог бы я не знать, что это Козырь. Служит со мной человек, знавший его.
— Как имя человека?
— Похабин.
— Ну, вот видишь? — засмеялся маиор и, странно, как птица, моргнув, уставился на господина Чепесюка: — Многие хотели бы закоптить вора Козыря до смерти. А он ловок. У него принсипов нет. Коль надо, наденет рясу монаха, а надо, человека убьет. Под Тобольском, например, не думая, убил священника за то, что тот не хотел его исповедать. В другом городе столкнул малого ребенка с моста за то, что ребенок побежал навстречу. Говорят, лукавым волшебством умеет разлучать людей, зимой ходит босиком и демоны у него в услужении. Не имей демонов, — сплюнул, — не попал бы я и на этот остров. Монах сегодня идет благостный, глядя на него, люди умиленно дивятся: «Вот брат Игнатий пошел на моление», а завтра, пьяный, спит тот поганый Игнашка в алтаре, таскает за бороду церковного сторожа за угар в церкви, самому архимандриту грозит: вот ты, дескать, хочешь в железную чепь меня заковать, а я сам тебя закую! — Маиор с чувством прижал кулаки к груди: — Такого человека, как вор Козырь, запытать трудно. Козырь — это зло. После шведов, может, главное.
И обнял Ивана.
Глава III. Неукротимый маиор
1
— …И стал я, как тот Мелхиседек, что жил в чаще леса на горе Фаворстей. Семь лет ел верхушки растений, лизал траву, но дерзко, по-старинному растущую бороду резал ножом, резал и длинные волосы, не нарушал приказ государя, помнил его отеческую аттенцию. Носил парик, хранил в сердце поучение государя, обращенное лично ко мне на одном куртаге. Без принсипов нельзя, маиор, сказал мне тогда доверительно государь. Он сильно в тот вечер был весел, выделывал прыжки-каприоли, всех увлекал в цепочку, чтобы без исключения веселились и дружески плясали кеттентанц, а потом, отдыхая, поднес чашу крепкого. Деятель без принсипов, маиор, сказал мне государь доверительно, при первой сложности впадает в десперацию, сильно теряется, а, значит, ему не управлять следует, а трудиться на ином поприще. Рыть каналы, к примеру, или валить лес. И то и другое, маиор, всегда будет надобиться России.
Неукротимый маиор обвел слушающих торжествующим взглядом, и особенно остановился на господине Чепесюке. — …И пошил я кафтан из легких шкур. Может, не похож на венгерский или немецкий, но пошит не ниже колен, как того требует государь, и производит благоприятное впечатление. И за все годы не пробовал ни капли никаких вин, никаких елексиров. Ни ренских, ни романеи, ни процеженных. И ни пива с кардамоном, и ни медов малиновых и вишневых, — с горечью добавил неукротимый маиор. — Сделав фриштык, при любом состоянии духа и атмосферы, каждый день бодрым шагом обхожу гору, тем самым вводя любого противника в сильную олтерацию. В сильной растерянности противник взирает на меня, боясь приблизиться к берегам, и всегда сильно пугается белого парика, долженствующего указывать на мои принсипы. Так частым обхождением с неприятелем и укрепляю врожденную смелость.
Поедая печеное мясо сивуча, казаки пораженно слушали маиора. — …Делай, что должно, и пусть будет, что будет! — заключил, ударив кулаком по столу, неукротимый маиор. — Отеческая аттенция моего государя так велика, что по-настоящему до сих не могу донести ее до сознания мохнатых куши, впрочем, согласившимися с давними долгами России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77