По правде говоря, ей всегда хотелось побольше узнать о семье Николь, но она не могла заставить себя коснуться этой темы. Как и многие другие, Джорджетт полагала, что общественной работой Николь занимается для того, чтобы искупить грехи своего отца. Она легко представляла себе, сколь ужасным было детство Николь, растущей среди преступников. И не раз задавалась вопросом, каким чудом Николь удалось все это пережить.
Николь знала, что Джорджетт никогда не предаст своего мужа, знала она и другое: Джорджетт не чужды сострадание и объективность. Иначе она не стала бы тратить свое свободное время на спасение от смерти осужденных преступников.
– Моего отца убили люди, поддерживающие тесные отношения с твоим мужем. Мои братья и я располагаем доказательствами того, что твой муж брал взятки у этих людей.
Слова Николь вызвали у Джорджетт шок. На несколько секунд она лишилась дара речи, кровь бросилась ей в лицо.
– Как ты смеешь, – прошептала она. – Мой муж скорее умрет, чем нарушит закон.
Николь не удивила реакция Джорджетт. Она и раньше не сомневалась, что Силк пользовался у жены абсолютным доверием.
– Твой муж – не тот человек, за которого себя выдает, – продолжила она. – И я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я только что прочла досье моего отца, полученное от ФБР. Я очень его любила, но теперь я знаю, что у него были от меня секреты. Точно так же, как у Курта есть секреты от тебя.
И Николь рассказала Джорджетт о миллионе долларов, который Портелла перевел на банковский счет Силка, о деятельности наркоторговцев и киллеров, работающих на Портеллу, которая могла осуществляться лишь с молчаливого благословения ее мужа.
– Я не рассчитываю, что ты мне поверишь. Но я хочу, чтобы ты спросила у мужа, правда ли это.
Если он тот человек, каким ты его рисуешь, он тебе лгать не станет.
Джорджетт ничем не выдала охватившего ее смятения.
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Потому что твой муж объявил вендетту моей семье. Он намерен позволить своим сообщникам убить моего кузена Асторре и захватить контроль над семейным бизнесом. Это должно произойти завтра, на макаронном складе моего кузена.
При упоминании макарон Джорджетт рассмеялась.
– Я тебе не верю. – Она встала. – Извини, Николь. Я понимаю, ты расстроена, но нам больше нечего сказать друг другу.
В тот же вечер в просторной спальне дома, в который переехала их семья, Силку пришлось пережить самые страшные мгновения своей жизни.
После обеда он и его жена сидели в креслах, читали. Внезапно Джорджетт отложила книгу.
– Мне надо поговорить с тобой о Николь Априле.
За все годы их совместной жизни Джорджетт никогда не задавала мужу вопросов, касающихся его работы. Она не хотела нести ответственность за сохранение в тайне государственных секретов.
Она знала, что эта часть жизни Силка не должна ее касаться. Иногда, лежа рядом с ним в постели, она задумывалась над тем, как он выполняет порученную ему работу. Какими путями добывает информацию, какие использует методы, чтобы убедить подозреваемых дать показания. И перед ее мысленным взором всегда возникал идеальный федеральный агент, в отглаженном костюме, белоснежной рубашке, с копией Конституции, торчащей из заднего кармана брюк. В глубине души она понимала, что это фантазия. Что ее муж – человек решительный, целенаправленный, готовый на многое ради того, чтобы раздавить своих врагов. Но старалась не думать о реалиях.
Силк читал детективный роман, третий в сериале о профессиональном киллере, который хотел, чтобы его сын стал священником. После вопроса Джорджетт он тут же закрыл книгу.
– Я слушаю.
– Николь мне сегодня кое-что рассказала о тебе и расследовании, которое ты проводишь.
Я знаю, ты не любишь говорить о своей работе, но она выдвинула очень серьезные обвинения.
Ослепляющая ярость охватила Силка. Сначала они убили собак. Потом уничтожили дом. И наконец замарали отношения с женой. И лишь когда сердцебиение чуть успокоилось, самым спокойным голосом он попросил жену подробно передать ему разговор с Николь.
Джорджетт слово в слово повторила сказанное Николь, не сводя глаз с лица мужа. На нем не отразилось ни удивления, ни ярости.
– Спасибо тебе, дорогая, – поблагодарил ее Силк после того, как она замолчала. – Я понимаю, как тяжело дался тебе этот рассказ. И очень сожалею, что тебе пришлось через это пройти. – Он встал и направился к двери.
– Куда ты пошел? – спросила Джорджетт.
– Мне надо прогуляться. И подумать.
– Курт, дорогой? – в голосе Джорджетт явственно слышались вопросительные интонации. Ей требовались заверения в том, что в словах Николь нет ни грана правды.
Силк давно уже дал себе клятву, что никогда не солжет жене. Если в она настаивала на том, что хочет знать правду, он бы ей все рассказал, независимо от последствий. Но он надеялся, что она все поймет и решит, что лучше прикинуться, будто этих секретов не существует вовсе.
– Ты можешь мне что-нибудь сказать?
– Нет, – ответил Силк. – Я готов для тебя на все. Ты это понимаешь, не так ли?
– Да. Но я хочу знать. Ради нас и нашей дочери.
Силк видел, что выхода нет. Осознавал, что, скажи он правду, Джорджетт уже не будет смотреть на него, как прежде. В этот момент ему более всего хотелось размозжить голову Асторре Виоле.
Мог ли он сказать жене: я брал взятки только потому, что этого хотело ФБР? Мы закрывали глаза на мелкие преступления, чтобы раскрывать крупные? Мы нарушали некоторые законы, чтобы добиться выполнения других, более серьезных?
Он знал, что такие ответы только рассердят ее, и слишком любил и уважал жену, чтобы пойти на такое.
Молча Силк вышел из дома. А когда вернулся, Джорджетт притворилась спящей. Он уже принял решение: следующей ночью он встретится с Асторре Виолой и сполна воздаст ему за все.
Эспинелла Вашингтон не пылала ненавистью ко всем мужчинам, но не могла не удивляться тому, как часто они ее разочаровывали. Они все были такими… бесполезными.
После убийства Хескоу ее коротко допросили два сотрудника службы безопасности аэропорта, которые приняли на слово ее версию событий.
80 тысяч долларов, приклеенных к телу Хескоу, еще более убедили копов в том, что Эспинелла кругом права. Они решили, что эти деньги послужат им премией за дополнительную работу, связанную с уборкой помещения. Пачку заляпанных кровью купюр они дали Эспинелле, которая приплюсовала их к 30 тысячам, полученным ранее от самого Хескоу.
Она знала только два способа использования денег. Три тысячи долларов сунула в карман, остальные положила в банковскую ячейку. Мать получила от нее подробные инструкции: если с ней что-нибудь случится, деньги из ячейки, более трехсот тысяч, должно положить на банковский счет на имя дочери. С тремя тысячами она приехала на такси на угол Пятой авеню и Пятьдесят третьей улицы, где вошла в самый модный в городе магазин товаров из кожи и на лифте поднялась на третий этаж.
Женщина в дорогих очках и костюме в мелкую полоску взяла деньги и проводила ее в одну из комнат, где Эспинеллу ждала ванна, благоухающая маслами, импортированными из Китая. Минут двадцать она отмокала под тихую музыку, дожидаясь прихода Рудольфе, инструктора сексуального массажа.
За двухчасовой курс Рудольфе брал три тысячи долларов. Этим он очень гордился, потому что его почасовая оплата была выше, чем у знаменитых адвокатов. «Потому что они вас трахают, – говорил он своим полностью удовлетворенным клиентам с сильным баварским акцентом и легкой улыбкой на губах, – а я доставляю вам удовольствие».
Эспинелла услышала о Рудольфе во время облавы на проституток, которая проводилась в элитных отелях города в рамках борьбы за общественную нравственность. Консьержу одного из них уж очень не хотелось давать показания под присягой, и он рассказал ей о Рудольфе. Эспинелла подумывала о том, чтобы арестовать его, но однажды встретилась с Рудольфе, воспользовалась его услугами и решила, что лишать женщин такого удовольствия – куда как большее преступление.
Наконец он постучал в дверь, спросил: «Можно войти?»
– Я рассчитываю на это, котик, – ответила она.
Рудольфе вошел, оглядел ее.
– Отличная глазная повязка.
Во время первого сеанса Эспинелла удивилась, когда Рудольфе вошел в комнату голым.
– А чего одеваться, если потом придется раздеться? – удивился он, высокий, мускулистый, с татуировкой тигра на правом бицепсе, густой светло-русой порослью на груди. Волосы на груди особенно ей нравились, они выгодно отличали Рудольфе от моделей в глянцевых журналах с ощипанным, выбритым, блестящим от масла телом, то ли мужчин, то ли женщин. Сразу и не скажешь.
– Как жизнь? – спросил он.
– Лучше не спрашивай, – ответила Эспинелла. – Скажем так, мне необходим курс сексуальной терапии.
Рудольфе начал со спины, добрался до шеи, потом перевернул ее, помассировал грудь и живот. И когда начал поглаживать промежность, Эспинелла уже тяжело дышала, а ее «дырочка» сочилась влагой.
– Почему другие мужчины не могут делать того же? – с удовлетворенным вздохом спросила Эспинелла.
Рудольфе уже собирался перейти к основной части, массажу языком. Вопрос этот он слышал многократно, и его самого изумляло количество сексуально неудовлетворенных женщин.
– Для меня загадка, почему другие мужчины не могут делать то же самое. А что ты думаешь по этому поводу?
Ей не хотелось прерываться, но она чувствовала, что Рудольфе хочется поболтать, прежде чем перейти к главному.
– Мужчины – слабаки. Все основные решения принимаем мы. Когда играть свадьбу. Когда заводить детей. Мы ими правим и используем там, где они могут хоть что-то сделать.
Рудольфе улыбнулся.
– Но при чем тут секс?
Эспинелле хотелось, чтобы он вернулся к прерванному занятию.
– Не знаю. Это всего лишь теория.
Рудольфе вновь начал ее массировать, неторопливо, ритмично. Без устали. И всякий раз, когда он поднимал ее на вершину блаженства, она представляла себе, какая чудовищная боль ждала следующей ночью Асторре Виолу и его головорезов.
«Макаронная компания Виолы» занимала большой кирпичный склад в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене. Работало там больше сотни человек.
Из больших джутовых мешков они выгружали на конвейер импортированные из Италии макароны, которые потом автоматически сортировались и расфасовывались по коробкам.
Годом раньше, вдохновившись журнальной статьей, в которой описывалось, как небольшие компании резко увеличивали свою рентабельность, Асторре нанял консультанта – выпускника Гарвардской школы бизнеса. Молодой человек предложил Асторре вдвое увеличить отпускную цену, переименовать макароны в «Спагетти дядюшки Вито» и уволить половину сотрудников, заменив их временными рабочими, которые получали бы вдвое меньше. Получив последнюю рекомендацию, Асторре уволил консультанта.
Кабинет Асторре располагался на последнем этаже, в углу помещения размером с футбольное поле. Вдоль стен выстроились фасовочные машины из нержавеющей стали. Дальний торец занимала погрузочная площадка. Видеокамеры контролировали как подъезды к зданию, так и внутренние помещения, чтобы Асторре, не выходя из кабинета, мог отслеживать, кто приходит и приезжает на склад, и контролировать производственный процесс. Обычно склад закрывался в шесть вечера, но в этот день Асторре оставил на работе пять своих самых квалифицированных сотрудников и Альдо Монцу. Он ждал гостей.
Накануне, когда он рассказал Николь о своем плане, она яростно возражала.
– Во-первых, ничего не выйдет. А во-вторых, я не хочу становиться соучастницей убийства.
– Они убили твою телохранительницу и пытались похитить тебя, – напомнил Асторре. – Я не могу сидеть сложа руки, когда опасность висит над нами дамокловым мечом.
Николь подумала об Элен, потом вспомнила споры с отцом за обеденным столом, который определенно сказал бы, что месть – святое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45