Консул умирал от смеха (на этот раз без помощи возлияний местной водки, а от всего сердца), ибо чувствовал себя отомщенным, так как он разорил соперника. Но он перестал смеяться и пришел в ужас, когда получил сопроводительное письмо, в котором его уведомляли, что приезжают к нему, дабы возглавить обувное дело, любимая с папой, а с соперником все кончено, в руке ему отказано, дом продан, все деньги вложены в ботинки, жди, целуем!
Поскольку я был здесь единственным американцем, «мистером Биллом Самни Уолтером», консул пригласил меня на ужин и спросил, какой револьвер лучше всего употребить в целях безболезненного самоубийства.
Я ответил, что лишь сорок пятый калибр гарантирует моментальный переход в Лучший Мир, однако я довольно подробно описал ему те минуты, которые предшествуют этому сладостному мигу. Во-первых, сказал я, надо купить эту пушку, а я не убежден, что во всем Гондурасе есть такое оружие - здесь сейчас мода на пулеметы, сорок пятый калибр кажется здешним военным, политикам, контрабандистам и торговцам дамской амуницией, совершенно недостойной истинного кабальеро. Во-вторых, продолжил я, необходимо (если случилось чудо и оружие попало вам в руки) написать прощальное письмо. В-третьих, следует вложить дуло в рот, ощутить зубами его масленый холод и отдать себе отчет в том, что сейчас палец нажмет на курок, но за мгновение перед тем, как все кончится, желтую массу мозга выбросит вместе с сахарными костями размозженного черепа на траву (стену, пол, шкаф, это уже деталь).
Консул побледнел и спросил меня, что же в таком случае я прикажу ему делать. Я приказал ему думать. И начал думать сам.
Как ты догадываешься, «маэстро пор ля ирригасьон», то есть «мастер-наставник по делам ирригации», означает здесь профессию человека, который роет канавы, чтобы отводить воду в сезон дождей на поля «Юнайтед фрут», где деревья ломятся от бананов. Работа эта оплачивается довольно неплохо, тридцать центов в день. Поскольку хозяин дает койку, бесплатный завтрак, а обед и ужин стоят здесь десять центов, то на бумагу и чернила вполне хватает. Но когда мы копали канавы у тебя на ранчо - то было одно дело, а в тропиках - это совершенно иной вид занятий, уж поверь мне. Так что думать о башмаках любимой консула во время сорокаградусной жары, когда машешь кайлом, согласись, довольно трудно. И я предложил консулу оплатить мой вынужденный прогул, предоставить мне комнату в его доме и бесплатное питание, а я взамен пообещал хорошенько подумать, чтобы решить вопрос с этими проклятыми башмаками, не прибегая к помощи револьвера сорок пятого калибра.
Консул обнял меня и прослезился, что меня весьма насторожило.
Словом, впервые за четыре недели я спал в гамаке, не терзаемый укусами гадов, под марлевым балдахином; на завтрак давали не бурду, именуемую чаем, но кофе и тостики, к обеду готовили бульон и отбивную, а не зеленые бананы, а про ужин я и не говорю!
Первый день я блаженствовал, лежа в гамаке. Второй день хотел провести так же, но заметил тревожный взгляд консула и понял, что, несмотря на двадцать два года, Итон наложил на него печать администратора, который считает работой лишь видимое ее проявление. Я был вынужден сесть к столу и показать несчастному, как я думаю. Это можно сделать лишь однозначно: взять перо, бумагу и начать писать. Хоть одно слово «дурак», но только б водить пером. Значит, работа идет, а если так, то все будет в порядке.
На третий день я спросил себя: а что же придумать-то? Положение ведь действительно безвыходное!
И я сказал себе: «Придумай новеллу! Ведь ты умеешь вертеть сюжет? Умеешь! Ну-ка! Есть тема: „Как сбыть башмаки там, где они не нужны?“ Вот и фантазируй!» И я легко написал рассказ, который по прочтении показался мне - в отличие от «эссеистов и литературных критиков» - вполне реальным, а не «сконструированным».
Итак, не позволив консулу надрызгаться в тот вечер, я повел его на берег, в заросли, усыпанные колючками. Всю ночь консул Соединенных Штатов и беглый каторжник набивали этими колючками мешки и сносили их в подсобное помещение. А наутро консул открыл магазин, и это заметили все, потому что я нарисовал огромную вывеску, на которой был изображен ботинок и человек, напоровшийся голой пяткой на шип.
Аборигены пришли полюбопытствовать, что это такое - «ботас», примеряли их на руки, очень потешались, но не приобрели ни одной пары.
Следующей ночью консул Соединенных Штатов и беглый каторжник насыпали у дверей домов на центральной улице припасенные накануне колючки, особенно много пришлось поработать на рыночной площади.
О, какой вой раздавался на улицах нашего городка в то утро, слышал бы ты, дорогой Ли! Так воют львы, попавшие в капканы, или жены, заставшие мужей в объятиях актрис кордебалета с плоскими животами и подведенными ресницами.
Словом, к вечеру было продано восемьдесят четыре пары!
Как гиены, мы ждали ночи, и снова рвали свои тела и руки в зарослях, собирая колючки, и это принесло свои плоды: через три дня вся партия товара была реализована, барыш составил двести семнадцать долларов. Консул до того возликовал, что отвалил мне семнадцать долларов и предложил принять на себя бремя представительства интересов Соединенных Штатов в Гондурасе после того, как прибудет любимая с папой и они возьмут монополию на продажу обуви во всей Латинской Америке.
Мне пришлось заполнить документы на имя «Билла Самни Уолтера», которые консул предложил мне самому отправить в государственный департамент, а сам ушел в подготовку встречи любимой, причем протелеграфировал им, чтобы они привезли с собою еще две тысячи пар обуви.
Так что пока я консул. Документы, как понимаешь, отправлять не тороплюсь, лежу в гамаке, придумываю рассказы, потом сажусь к столу и записываю их.
В седьмом по счету отказе, который я получил от одной из газет, очередная «эссеистка, поэтесса и романистка» сердечно советовала мне не торопиться, «тщательно отделывать каждую вещь, словно алмаз». Я не удержался и впервые в жизни ответил ей, сказав, что зависть - плохое качество, и если она вымучивает свои произведения, то мне доставляет высшую радость писать их быстро, ибо я вижу на стене все происходящее с моими героями, слышу их голоса, сострадаю их слезам, смеюсь, когда они смеются, только не плачу с ними, потому что не умею. К сожалению, времени на отделку не остается, потому что я не «делаю вещь», а просто-напросто живу вместе с моими героями. Они - это я, я - это все они.
Но я действительно стал бояться сюжетов! Поэтому я не пишу рассказ про то, как бежавший из-под суда преступник сделался консулом Соединенных Штатов. Это же «нереально, искусственно и сделано только для того, чтобы вызвать смех у мало читающей, а потому плохо подготовленной публики». Тьфу!
Но ты чувствуешь, как я повеселел, Ли?! Может, ты хочешь вложить деньги в фирму по продаже в Гондурасе русских соболей? Или калориферов для обогрева хижин во время зимних холодов, когда ночная температура падает до двадцати семи градусов жары, что местным жителям кажется арктическим холодом! Напиши, я дам тебе полезные советы, со мной не пропадешь!
Жду весточек. Пиши не таясь: Гондурас, Консулу Соединенных Штатов! Доставят в опечатанном мешке с дипломатической почтой под расписку!
Твой друг Билл".
46
"Дорогой мистер Холл!
Зная Ваши дружеские отношения с моим зятем, я осмеливаюсь написать Вам это письмо.
К обычным отказам и он, и все мы давно привыкли, но этот поставил меня в тупик. К сожалению, я не могу посоветоваться с моей дочерью Этол, ибо ее здоровье ухудшается с каждым днем. Врачи считают, что туберкулез вступает в свою страшную, разрушительную, неизлечимую фазу.
Боюсь, что очередной отказ произведет на нее такое угнетающее впечатление, что трудно будет предсказать последствия.
Думаю, что Вам, человеку, который его знает с юношества, лучше решить, можно ли переслать Биллу этот отзыв.
Примите, милостивый государь, мои дружеские приветы, миссис Роч.
P. S. Приложение: письмо м-ра Уолта Порча на двух страницах.
"Уважаемый мистер Сидней!
Рассказы, переданные мне литературным агентством «Нью Ворд», я прочитал залпом. Хочу от души поздравить Вас с тем, что труднее всего достижимо в литературе, а именно с прекрасным навыком ремесла.
Но я не могу рекомендовать Ваши рассказы к печати, оттого что не буду понят моими работодателями.
Рынок сегодняшней литературы строится по закону аналогов, уважаемый мистер Сидней. Все газеты и журналы хотят быть похожими друг на друга в главном: во-первых, конец новеллы должен быть либо благополучным, либо шокирующе-кровавым, однако и в первом и во втором случае зло обязано быть наказанным, а добродетель, несмотря на все трудности, не может не восторжествовать. Во-вторых, читателя не интересует интеллект писателя. Чем проще Вы пишете, чем ниже опускаетесь до его уровня, тем он охотнее Вас читает. Вы же ошеломляете блеском остроумия, горьким юмором и доброй снисходительностью. Критика еще не готова к литературе, подобной Вашей, мистер Сидней, Вас просто-напросто не поймут, а за это растопчут. Все, что непонятно, обязано быть унижено и ошельмовано. Если бы Вы были писателем, желательно европейским, с именем, то критика (а следом за нею и доверчивый читатель) стала бы возносить Вас до небес, называя автором «нового стиля». Вас бы исследовали, приписывали то, о чем Вы никогда и не думали, ставили бы в пример нашим литераторам, всячески расточая похвалы. Вы же, к сожалению, рождены американцем, а и на нашу страну распространяется библейское «нет пророка в отечестве своем».
Я бы не хотел, чтобы это письмо стало известно кому бы то ни было в нашем литературном агентстве. Увы, наш цех живет по закону пауков в банке. Хозяин нашего предприятия привык к известным сюжетам: хорошая девушка (сестра милосердия, учительница, стенографистка) знакомится с сыном банкира, бездельником и бонвиваном. Ее идеи, рожденные неукоснительным следованием Библии, производят в душе молодого человека переворот, он начинает учиться, работать и делает взнос в пользу бедных. Свадьба. Рождение ребенка. Счастье. Или же: плохой инженер ленив и чурается труда. Его друг, наоборот, проводит дни и ночи в библиотеках. Появляется девушка. Оба влюбляются в нее, но она отдает предпочтение работающему инженеру. Бывший лентяй после этого шока погружается в науку и делает изобретение века. Или: пропала старинная карта со схемой золотого месторождения. Ее ищут разные люди, но находит самый достойный, обязательно бедняк, который при этом поет в церковном хоре. А вы? Пишете про умных оборванцев с чистыми сердцами. Или про бандитов, которые вынуждены браться за кольт оттого, что общество не позволяет им заработать деньги законно. Нет, такое у нас не примут нигде, мистер Сидней, поверьте волку от литературы, который когда-то печатал свои рассказы, норовил дотянуться до правды, да только на этом ноги поломал, ибо не каждому дано счастье утвердить Правду в своем творчестве. Для этого нужно время, похлебка, кровать и фанатическая убежденность в своем призвании.
Иногда мне кажется, что нигде так хорошо не напишется твоя главная книга, как в госпитале или тюрьме, когда здоровье или же общество лишило тебя жестокой надобности заботиться о хлебе насущном для матери, сестер, жены и детей.
Я поймал себя на мысли, мистер Сидней, что мне было бы приятно, начни Вы прикладываться к бутылке, получив мой отзыв. Значит, будет одним меньше! Закон литературы - это закон не только скорпионов в банке, но и волков в лесу, каждый отсек которого должен быть закреплен за одним лишь, остальным вход воспрещен, за нарушение - смерть!
Мистер Сидней, Вы талантливый и совестливый человек, поэтому вряд ли Вы пробьетесь в нашу нынешнюю литературу, где царствует мелюзга, серость и приспособление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33