Время выдвижения идей кончилось, настала пора тишины, когда каждый тихо сидит в норе и ждет своего часа. Каждое столетие кончается так, только так и никак иначе.
Я завоевал себе право на то, чтобы писать отзывы на рассказы, получаемые редакцией по почте (те, которые редактору передают именитые, сразу же идут в типографию). Это дает мне двадцать долларов в неделю. Я не намерен их терять, рекомендуя Ваши рассказы к печати.
Если же Вы напишете так, как пишут остальные, и пришлете мне, минуя агентство, я сделаю все, чтобы рассказы были опубликованы. Даю Слово.
Уолт Р. Порч, литератор 25-я улица, пансионат «Вирджиния», Нью-Йорк".
47
"Дорогая миссис Роч!
Пожалуйста, передайте мой привет и пожелание скорейшего выздоровления бедняжке Этол. Пусть она не верит врачам, а побольше пьет козьего молока!
Дела Билла идут хорошо, он просил передать Вам свою любовь и нежность.
Что же касается послания Уолта Р. Порча, то я его сжег.
Ваш
Ли Холл".
48
"Дорогой Билл!
Сердечно благодарен за письмо. Я очень рад, что твои дела идут так хорошо.
С твоей легкой руки и мои дела пошли отменно, я получил двенадцать новых заказов на портреты и заработал без малого тысячу баков, так что если тебе нужно взять в долг (проценты вполне пристойны, всего три за год), могу выслать тебе, коли только в твоем Гондурасе существует почта.
Не скрою, лишь три вещи я писал с удовольствием, не насилуя себя: это был капитан Самнэй Грэйвс с «Капитолия», невероятно славный человек, бессребреник и убежденный холостяк, знающий наизусть «Декамерон», потом начальник порта, который давал нам работу, и, наконец, как это ни странно, редактор той газеты, откуда тебе пришлось уйти.
Я как бы между прочим спросил, в чем дело, почему он позволил уйти такому талантливому и доброму парню, как ты. Под большим секретом редактор сообщил, что тобою интересовалась полиция, а некто из Хьюстона и Остина (но не полиция) пытались в частном порядке выяснить, не подвизается ли в газетах Нового Орлеана «рыжеволосый, голубоглазый, крепкого телосложения, отличающийся прекрасными манерами человек, весьма тщательно следящий за своим внешним видом, молчаливый, сторонящийся компаний и весьма острый на шутку в кругу хороших знакомых».
Наверное, я огорчу тебя этим сообщением, но лучше пусть ты узнаешь, что за тобою охотятся, от меня, чем от других.
…Не можешь себе представить, как мне было тошно делать остальные девять портретов! Брат губернатора отказался мне позировать, но прислал фотографию, на которой он изображен двадцатилетним красавцем. Ныне ему пятьдесят семь, но он хочет, чтобы черты его лица были моложавыми, никакой седины и морщин. От него дважды приезжал секретарь и долго рассматривал мой рисунок. Потом он привел мастера по фотографии, тот сделал снимок с рисунка, а через два дня мне его вернули с «правкой», сделанной чертовым братцем губернатора. Он подрисовал себе глаза, сделав их огромными, как у совы, уменьшил рот и прочертил морщину мыслителя между бровями. На словах же секретарь попросил удлинить холст, чтобы уместились руки, сложенные на груди по-наполеоновски и чтобы на безымянном пальце был тщательно нарисован бриллиант в один карат, с синими высверками.
Сначала я хотел ударить холстом по секретарской голове, но подумал, что бедолага ни в чем не виноват, он совестился глядеть мне в глаза, и щеки у него пунцовели от стыда за своего босса, но кушать-то хочется, ничего не поделаешь. Потом подумал, что откажись я от этой мазни, и снова начнется голод, ночлежки, скитания, а встречу ли я еще раз Билла Сиднея Портера, который умеет спасать тех, кто попал в беду?! Вряд ли. Я и дописал портрет этого остолопа, бриллиант намалевал в три карата, глазоньки сделал громадными, орлиными; разлет бровей как у герцога Мальборо, а рот волевым и одновременно скорбно-улыбчивым.
Очень понравилось.
А я убежден, что он аферист и рано или поздно его посадят в тюрьму за жульничество, однако оно будет таким крупным, что его сразу же выпустят, потому что наши тюрьмы приспособлены для несчастных маленьких пройдох, а крупные так срослись с капитолийским холмом, что скандал в штате немедленно аукнется в столице, что, как ты понимаешь, недопустимо.
Деньги, полученные от красавца, я употребил на то, чтобы уплатить за тот чердак, где оборудовал мастерскую, приобрести краски и кисти. Потом я целый месяц делал пейзажи, о которых бредил последние три года, но их никто не покупает, оттого что я не так тщательно выписываю листья пальм, как этого бы хотелось здешним ценителям прекрасного.
Я был счастлив, когда писал пейзажи. Они понравятся тебе, я надеюсь.
Сейчас я малюю портрет жены мэра. Кикимора. Сначала сказала, какой она должна быть: «Глаза скорбные, рот чувственный, кожа матовая, но ни в коем случае не изображайте веснушки». Кстати, веснушки - это единственно милое, что в ней есть. Потом потребовала, чтобы глаза были голубыми, а они у нее кошачьи. Все хотят видеть в своих портретах то, что им кажется красивым, а ты понимаешь, каковы их представления о красоте!
Что мне делать?
Буду рад получить от тебя хоть маленькую весточку.
Твой друг, вечно преданный тебе
художник Эндрю".
49
"Дорогая Дора!
Мне позволили написать тебе из полиции, куда я попала после того, как подошла на улице к Филиппу Тимоти-Аустину и попросила его дать немного денег для нашего новорожденного сына.
Я объяснила ему, что мальчик болен, а мои сбережения кончились. Я ни разу не просила и не прошу его ни о чем. Я молила только, чтобы он оплатил счета за доктора и лекарства, иначе малютка может погибнуть.
Я объяснила ему, что я - южанка, поэтому и мать и сестра отказались от меня, считая, что я покрыла их позором. Средств никаких, помощи ждать не от кого.
Филипп же позвал полицейского и сказал, что я попрошайничаю и шантажирую его.
Так что будет суд. Умоляю тебя, родная Дора, сделай что-нибудь для маленького Филиппа! Не бросай его! Я вернусь, устроюсь в хор и верну тебе все деньги, которые ты на него истратишь. Больше всего я боюсь, если маленький попадет в приют. Ведь никто, кроме матери, не сможет понять, что у него болит. Ты была так добра ко мне, любезная Дора, только благодаря тебе я не погибла, поэтому прояви, молю тебя, божью милость и спаси маленького!
Я так плачу, что у меня распухло лицо, и голос от этого стал хриплым. А ведь это мой хлеб, что же мне делать?!
Скорее бы суд! Я верю в справедливость тех людей, которые призваны стоять на страже закона!
Дорогая Дора, все мои надежды я возлагаю на тебя.
Преданная тебе и благодарная
Салли Кэльстон".
50
"Дорогой Эндрю!
Если ты хочешь заработать десять тысяч баков зараз, отложи работу над веснушчатой ведьмой и приезжай ко мне.
Дело в том, что секретарем у местного диктатора (он же президент, единогласно «выбранный» народом после расстрела всех соперников и захвата войсками почты, банка и порта) служит наш хитрющий соплеменник. Он-то и рассказал мне, что его босс провел через кабинет министров решение об увековечении его памяти. Он хочет, чтобы благодарный народ Гондураса в каждом городе и селении имел перед глазами его образ, выполненный лучшими художниками мира.
Будучи человеком скромным, отдающим все свои силы делу служения несчастному народу, диктатор полагает возможным видеть себя на портрете вместе с Вашингтоном, Линкольном и Лафайетом. Три эти человека должны стоять у него за спиной и смотреть на его лысину с нежными улыбками. Он же, в мундире, расшитом золотом, и с сорока тремя крестами на груди, с муаровой лентой через плечо и при серебряных погонах, будет восседать на полутроне, протягивая подданным «Хартию вольностей».
Я понимаю, что тебе придется завязать свой норов жгутом, но ведь десять тысяч долларов (а он их уплатит сразу же - не из своего кармана, а из государственной казны, подданные так хотят видеть на каждом углу изображение несравненного избранника) дадут тебе возможность писать после этого все то, что ты хочешь.
Я бы не решился внести тебе это предложение, но я всегда стараюсь представить, согласился бы я на то или иное дело, не помешало бы оно мне смотреть на свое изображение в зеркале без презрительного содрогания, и я ответил себе, что нет, не помешало бы.
Право, если бы он уплатил мне десять тысяч баков и предложил написать историю его героической жизни, отданной во благо народа, я бы согласился, потому что деньги, вырученные от этой белиберды, я бы обратил на то, чтобы написать Правду.
Так или иначе этого идиота погонят, здесь это происходит довольно часто, книги о нем сожгут, портреты порвут или изрежут на куски, а вот то, что ты сможешь нарисовать на его деньги, останется для человечества навечно.
Подумай над моим предложением.
Жду ответа, дорогой художник Эндрю.
Твой Билл Сидней Портер".
51
"Дорогая и любимая Салли!
Наберись мужества, несчастная девочка! Вознеси свои мольбы к Всевышнему! Я продала свое кольцо и уплатила за визит доктора. Аптекарь поверил мне в долг, дав те лекарства, которые были нужны для твоего крошки, но болезнь зашла слишком далеко.
Такие создания, как маленький Филипп, попадают в рай, где птицы и благоухающие кущи, где вечное спокойствие и справедливость, дорогая Салли!
Помолись о его душе, он услышит тебя!
Твоя Дора".
52
"Дорогой Ли!
Если я скажу тебе, что я невезун , то это будет половиной правды, даже ее четвертью. На конкурсе невезунов всего мира я бы занял второе место, такой я невезун! Суди сам: помнишь, я писал тебе об одном моем знакомце, художнике Эндрю? Так вот, я придумал грандиозный бизнес: поскольку здешние диктаторы, они же президенты, они же премьеры, они же главнокомандующие, они же отцы, дяди и дедушки нации, они же корифеи науки и искусства, они же меценаты (за счет государственной казны), выдающиеся ценители прекрасного и большие скромники, то как им не согласиться с просьбами граждан и не увековечить свой образ?! Я вызвал сюда Эндрю, прозондировав почву перед этим в кругах, близких к «отцу нации», и договорился, что он сделает портрет образины за десять тысяч баков (краски, холст и рама, естественно, за счет диктатора).
Эндрю приехал, я отвел его к заместителю помощника президента (как ты догадываешься, это наш человек, делающий свой бизнес на том, что расторговывает здешние земли Морганам и Рокфеллерам по дешевке), тот представил североамериканскую звезду «отцу нации», обговорили, каким должен быть портрет, ударили по рукам, начали работу, бедняга Эндрю начал попивать, оттого что ему пришлось из Люцифера делать апостола Павла, я понимал его страдания, нет ничего ужаснее, чем насиловать кисть, никто так не боится ошейника, как художник, однако дело есть дело, помучившись неделю, можно обеспечить себе три года прекрасной творческой жизни.
Я сделал для Эндрю эскиз, объяснил ему, чего хочет здешний болван в золоте, дело пошло, но в день окончания работы мой художник возвратился домой с безумными глазами. Я поинтересовался, где золото (по условию договора, я должен был получить две с половиной тысячи баков, чтобы вернуть мои долги мужу миссис Роч и тебе), он отвечает «ха-ха», потом падает в истерике и рассказывает, что порезал картину, потому что лучше жить в нищете, чем изображать пророком гада и тирана.
Что на это скажешь?!
Розог у меня под рукой не оказалось, художник по-прежнему плакал, как ребенок, клял тиранов, просил дать ему кольт, чтобы он пристрелил президента и освободил народ несчастного Гондураса от рабства, а я горестно думал про то, что бизнес не моя стихия. В конце концов я впал в черную меланхолию, но несчастного художника ругать не стал, оттого что понимал его изначальную правоту. (Но попробуй заставь меня написать об этом рассказ с плохим концом! Не выйдет. Надо быть бессердечным и холодным дельцом от литературы, чтобы безжалостно отбирать у несчастных Надежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33