Чем больше говорит Бессон, тем сильнее Могра чувствует, что отдаляется от них.
Они ухватили самый кончик проблемы, для них все началось в туалете «Гран-Вефура», они даже не подозревают, что следует вернуться гораздо дальше назад, начать с Фекана.
Точно так же корни нынешнего Бессона следует искать в Алье.
— Я не утверждаю, что не бывает специфических случаев, что все больные реагируют одинаково. Тем не менее для человека вроде тебя полезно знать проявления болезни. Это поможет тебе избавиться от неверных представлений, которые ты себе составил… Итак, на первом этапе тревога, даже депрессия, убежденность в неминуемой гибели… Это должно было случиться… Почти все проходят через этот кризис и, вопреки заверениям врачей, убеждены, что фатальный исход неизбежен. У многих этой уверенности сопутствует нечто вроде облегчения, какая-то неестественная покорность судьбе. Сам понимаешь, я — бы не говорил тебе этого, будь ты для меня обычным больным…
Могра злится, что его приятель попал в точку или почти в точку, — так, во всяком случае, кажется на первый взгляд. Пусть оно вроде бы так и есть, но только не в его случае.
— У меня бывали больные, которые считали, что понесли заслуженное наказание и расплачиваются за совершенные ими ошибки…
Они продолжают думать за него. Разбирают его по косточкам. Пытаются осветить самые темные уголки его совести.
— Итак, ты теперь знаешь, что не являешься исключением и клинически твоя болезнь протекает как обычно. Пора перестать предаваться мрачному наслаждению, ты должен начать с нами сотрудничать… Тебе уже дали апельсинового сока. Через несколько дней ты будешь питаться практически нормально. Пассивные упражнения, которые кажутся тебе ребячеством, очень важны для восстановления нарушенных функций. С сегодняшнего дня, будь у тебя такое желание, ты мог бы начать произносить целые фразы, пусть даже пока не слишком отчетливо. Я не говорю, что от тебя не потребуется много терпения, но уже в понедельник ты с удивлением обнаружишь, что стоишь, держась за спинку кровати. Но ты обязательно должен нам верить, а не смотреть на нас настороженно, как сейчас. Только от тебя зависит, станешь ли ты таким, как прежде…
Бедняга Бессон! Лоб его покрылся испариной, он даже позабыл закурить сигарету, которую держит в пальцах.
— К концу недели прогресс становится вполне ощутимым, порой даже потрясающим. Как врач и как твой друг я прошу тебя довериться нам с Одуаром.
Обессиленный, Бессон встает и заканчивает тем же тоном, каким начал:
— Это все, что я хотел тебе сказать, милый мой Рене. Все наши друзья ждут не дождутся, когда смогут тебя навестить, непрерывно звонят мне, спрашивают, как ты… Тебе кажется, что ты один. Это не так. Все мы на тебя очень рассчитываем, начиная с Лины, которой ты очень нужен, и тебе это известно.
Улыбаясь, Бессон протягивает руку. Он, похоже, растроган. Скорее всего, так оно и есть. Актеры на сцене тоже волнуются.
Зачем его огорчать? Могра вытаскивает из-под одеяла левую руку и протягивает ее приятелю.
— Я не требую от тебя никаких обещаний, но очень тебя прошу: не усугубляй свое состояние умышленно.
Умышленно!
Выходя из палаты, Бессон замер на мгновение, держась за дверную ручку. Он стоял спиной, но Рене и так понимал, что его друг растерян. Могра рассердился на себя за это. И продолжает сердиться. Если бы он мог, то окликнул бы Бессона и попросил у него прощения за свое поведение.
В коридоре врач, по-видимому, ни о чем не говорил с м-ль Бланш, потому что она сразу вошла в палату. Им достаточно было жеста или взгляда, чтобы понять друг Друга.
Несколько мгновений она вглядывается в его лицо, желая удостовериться в неудаче Бессона. Она тоже огорчена. Ходит без нужды по палате, что-то прибирает, высыпает окурки из пепельницы, готовит очередной укол.
Какая фраза Бессона поразила его сильнее всего?
«ТЫ нам не помогаешь. Мы не можем вылечить тебя вопреки твоей воле».
Слова, кажется, были немного другие, но смысл верен, и это напоминает Могра его учителя математики в лицее Ги де Мопассана.
— Где вы, господин Могра?
Он вздрагивал, и это замечание всегда вызывало смех в классе. Учитель, г-н Марангро, был прав. Он снова незаметно для себя отвлекся. И самое удивительное, что не смог бы сказать, о чем только что думал.
— Вы нас удостаиваете, так сказать, своим физическим присутствием, но включиться в работу вместе со всем классом не желаете. При всем моем желании я не сумею научить вас математике вопреки вашей воле.
Но Могра ничего не мог с собой поделать. В начале урока он всякий раз обещал себе внимательно слушать учителя и удивлялся даже больше, чем остальные, вновь слыша неизбежное:
— Где вы, господин Могра?
Его школьный дневник пестрел записями: «Невнимателен», «Недостаточно старателен», «Сообразителен, но рассеян»…
Он в отчаянии, что огорчил м-ль Бланш. Что бы такое написать на листке блокнота, как бы ее успокоить?
— Вы не отводите от меня взгляда… Вы следите за движениями моих губ, но я ручаюсь, что вы не сможете повторить последнюю произнесенную мною фразу…
Это уже учитель английского языка, который его не любил и бранил за дерзкий вид.
«Безволен». Еще одна запись в школьном дневнике. Но разве всею своею жизнью он не доказал, что у него есть воля? И разве сегодня он не имеет права выразить свою волю иначе, сопротивляясь им всем?
Если бы сейчас кто-нибудь зашел в палату, то мог бы подумать, что они с м-ль Бланш-супруги, которые дуются друг на друга из-за какого-то пустяка.
Впервые за этот день он слышит колокола, на которые в обычной больничной суете не обращает внимания. А они ведь гудят во всю мочь.
Поскольку среди дня обычно не венчаются, он предполагает, что идет отпевание или крещение. Но звонят ли на крещении в колокола? Он этого не помнит.
Бессон тоже подумал об их общем друге Жюблене. Понимая, что Могра нашел роковое сходство между собой и поэтом, он решил заранее принять меры.
Не важно, что у Жюблена-то как раз была опухоль мозга. Речь идет не об этом. Существенно то, что Жюблен прожил пять исключительных лет, и Рене готов в этом ему позавидовать.
К сожалению, даже если он останется наполовину парализованным и обретет дар речи лишь частично, у него все равно все будет по-другому.
Кажется, Жюблен присоединился к их кружку примерно в 1928 году, чуть раньше Бессона д'Аргуле — во всяком случае, тогда они, еще были завсегдатаями кафе Графа. Это был длинный костлявый парень, который на костюмированном балу у одного художника в его мастерской на бульваре Рошешуар изображал Валентина-Без-Костей, знаменитого танцовщика из «Мулен-Руж», запечатленного на одном из полотен Тулуз-Лотрека.
Он отпускал несуразнейшие замечания, но его бледное как мел лицо оставалось при этом бесстрастным. Он был старше Могра на четыре или пять лет, впоследствии участвовал в движении дадаистов, потом примкнул к сюрреалистам.
Он проводил все время в разных кафе, не примыкал ни к какой группе, не ограничивался каким-либо одним кварталом Парижа: его можно было встретить как в ресторанчиках Сен-Жермена, так и в барах на Елисейских полях или в бистро на Монмартре; сам он знал всех, а вот его никто толком не знал.
Никто, к примеру, не мог сказать, где и на что он живет, и однажды Могра по чистой случайности встретил его в биржевой типографии, где он зарабатывал себе на жизнь корректором.
Жюблен никогда не говорил о своих сочинениях, хотя к тому времени в свет вышли несколько книжек его стихов. Уже позднее, когда критика обратила внимание на его творчество, один издатель с Левого берега пригласил его к себе редактором, чтобы тот имел постоянный заработок.
Каким образом он оказался после войны в кружке, собиравшемся в «Гран-Вефуре»? Хотя разве и сам кружок не образовался, в общем-то, случайно?
Бессон д'Аргуле, сам того не подозревая, заложил его основу. Могра только что был пожалован орденом Почетного легиона, и Бессон, который уже был кавалером этого ордена, добился, чтобы вручение награды доверили ему.
Это было сильнее его. Он обожал церемонии, почести, титулы, медали и в своей роли большого начальника больше всего ценил те минуты, когда проходил по залам Бруссе в окружении множества почтительных учеников.
Они уже давно перестали ходить на площадь Бланш в кафе Графа. Никакой стабильной компании у них не существовало. Каждый шел своим путем, и сводили их вместе лишь случайности парижской жизни. Так вышло и на этот раз.
— Ну, как дела, что поделываешь?
Большинство из прибывших на церемонию захаживали в «Гран-Вефур», что под аркадами Пале-Рояля. Став главным редактором, Могра частенько завтракал там на первом этаже, где у него был свой столик. Однажды Бессон позвонил ему на службу.
— Ты можешь позавтракать со мной в следующую среду?
Могра согласился и больше об этом не думал, но, приехав в среду в ресторан, очень удивился, когда метрдотель сказал ему:
— Господа ждут вас наверху.
Ему приготовили сюрприз. Пьер Бессон собрал несколько старых друзей, из тех, что удержались на плаву, чтобы отпраздновать его орден. Было решено, что присутствовать будут только мужчины.
По чистой случайности драматург Марель, который никому ни в чем не мог отказать, выходя из такси, столкнулся с одной из самых кровожадных и уродливых французских журналисток. Дорой Зиффер, занимавшейся в крайне левой газете судебными отчетами и одновременно театральными рецензиями.
— Торопитесь? — бросила она ему.
Он рассказал ей о завтраке-сюрпризе. Она была примерно их возраста и в свое время сотрудничала в «Бульваре».
— Можно я поднимусь ненадолго вместе с вами?
В результате Дора, понятное дело, уселась за стол. Когда уже подали ликеры, кто-то заметил:
— Кстати, нас за столом тринадцать человек.
Дальше началась полная неразбериха. Настал момент, когда после обильной трапезы и не менее обильных возлияний все розовеют и начинают говорить одновременно.
— А почему бы нам не собираться здесь каждый месяц?
— Завтрак тринадцати!
Никто тогда особенно не верил, что эта мысль воплотится в жизнь. И тем не менее традиция сохранилась на долгие годы. Был среди них и Жюблен — тот самый Жюблен, который всегда то ли говорил серьезно, то ли шутил, был то ли гением, то ли паяцем. Так, во всяком случае, полагали в «Гран-Вефуре», пока с ним не случился удар.
Все полагали, что он не женат, ведет богемный образ жизни где-нибудь в меблированных комнатах или в живописном беспорядке холостяцкой квартиры.
В больнице, куда его доставили, все были крайне удивлены, когда откуда-то появилась толстушка лет сорока, скромно одетая, и спросила:
— Где мой муж?
Оказалось, что Жюблен не только был женат, но жил во вполне буржуазной квартире на улице Рен, недалеко от Монпарнасского вокзала.
Могра заходил туда раза два, не больше. В первый раз он пришел слишком рано. Жюблен, который еще не свыкся со своим положением, не хотел никого видеть, тем более старых друзей.
Могра до сих пор помнит маленькую гостиную, оклеенную обоями в цветочек, какое-то растение в кадке в углу и г-жу Жюблен, которая вполголоса объясняла:
— Не нужно его сердить. Он очень признателен, что вы справляетесь о нем, но предпочитает находиться в одиночестве. Ничего, потихоньку привыкнет.
Она произнесла это с необъяснимой безмятежностью.
— Быть может, позже он снова начнет испытывать потребность в общении…
Жюблен был женат уже двадцать лет, и никто об этом даже не подозревал. У этого полуночника, завсегдатая кафе Графа, Липпа, «Двух макак», было тихое прибежище, квартира, которая прекрасно подошла бы какому-нибудь скромному служащему. Была у него и жена — из тех, что ходят по утрам за покупками в ближайшие магазинчики и с виду ничем не примечательны.
Второй раз Могра пришел на улицу Рен со вполне определенной целью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32