А он должен прибраться в баре — там в этот день особенно грязно. И ему не хватает приятелей-завсегдатаев, чьи физиономии с самого утра мельтешат перед ним по будням.
Как бы то ни было, он ошибся, хотя на его месте ошибся бы любой горожанин, не исключая Брукса: Кеннет знает людей в десять раз хуже Чарли. Его только на второй срок переизбрали шерифом, а ему уже под пятьдесят, и раньше он возглавлял артель лесорубов.
Правда, в ранней молодости Брукс провел пять лет в Провиденсе — был служащим страховой компании, но этим и исчерпывается его знакомство с большими городами.
А Чарли в разгар «сухого закона» работал, к примеру, в Чикаго в ночном клубе, где собирались чуть ли не все гангстеры, и ему случалось обслуживать самого Аль Капоне.
В Нью-Йорке, в одном из не слишком спокойных кварталов Бронкса, он принимал ставки для букмекера, и как-то ночью типа, которому он минутой раньше налил двойное виски, пришили прямо у выхода из бара.
В Детройте… Чарли мог бы часами рассказывать подобные истории в доказательство того, что разбирается в людях, особенно в людях известного сорта.
Собственником, а им он теперь был, не станешь без некоторого знания людей, и Чарли по-прежнему верил, что ошибся не так уж непростительно. Прежде всего, как удалось приезжему сразу же отыскать их квартал? Это не совсем обычный квартал, и даже подойдя к нему вплотную, нужен известный нюх, чтобы не проскочить мимо.
В этом смысле он похож на бар Чарли: тот тоже не имеет ничего общего с остальными барами.
Его посещают шериф и другие приличные люди: заведующий почтой, местные ремесленники, один адвокат-холостяк. Все, кого это интересует, знают, что здесь единственное место в городе, где принимают ставки во время скачек и бейсбольных чемпионатов. На выборах Чарли продает до двухсот голосов. Иногда, часам к десяти вечера, сюда заворачивают, мирно пропустить стаканчик и поболтать девочки вроде Мейбл и Авроры.
Это не проститутки. Проституток в городе вообще не водится, если не считать пожилой пьянчужки, живущей поблизости от кожевенного завода; по субботам к ней, сунув в карман плоскую бутылку виски, закатываются рабочие.
Мейбл и Аврора — маникюрши и живут на одной улице с Чарли, снимая меблированные комнаты в доме Элинор Адаме, вечно разглагольствующей о своих хворобах, слабом здоровье и потихоньку попивающей джин для поддержания сил.
Но что значат эти детали для постороннего человека?
Холм, Вязовая улица, квартал коттеджей, окруженных лужайками и кленами, — тут все понятно с первого взгляда. Любой сразу сообразит, что здесь живут «белые воротнички» — врачи, юристы, управляющие и заместители управляющих, многодетные семьи с прислугой, приходящей один или несколько раз в неделю.
Достаточно прочесть надписи на почтовых ящиках, чтобы знать, чьи фамилии упоминаются местной газетой в связи с балами, благотворительными базарами, свадебными торжествами.
А вот район кожевенного завода кишит людьми, понаехавшими отовсюду; это пять-шесть сотен мужчин и женщин, многие из которых говорят на никому не понятных языках.
Последние двадцать лет фермеры, коренные жители края, осевшие здесь, как правило, еще несколько поколений назад, добиваются, чтобы завод снесли; на каждых выборах этот вопрос обсуждается особенно оживленно.
Эти богатые фермеры редко появляются на людях, а уж в барах — почти никогда, предпочитая встречаться в своем клубе, каменном здании напротив городского сада. Зимой, когда их угодья покрыты снегом, они уезжают на солнце — во Флориду или Калифорнию.
На улице, где живет Чарли, находятся, во-первых, его бар, затем, прямо напротив, бильярдная — мрачный, не очень опрятный зал с почерневшими картинами на стенах; из-за них вид у помещения еще более сомнительный.
Через несколько домов — лавка старьевщика, ссужающего деньги под заклад. Он — один из немногих городских евреев. В одной витрине выставлены ружья и фотоаппараты с бору по сосенке, в другой — бижутерия; сама лавка завалена старыми чемоданами и саквояжами.
На той же улице располагаются меблированные комнаты Элинор Адаме и в самом конце, чуть в глубине, кинотеатрик, тоже не такой, как обычно: невзрачный, с соблазнительными афишами неизменно сексуального содержания. Чарли в него не ходит. Есть там еще склад похоронного бюро, столярная мастерская и павильон аттракционов, набитый автоматами; за несколько никелей можно загнать полдюжины шаров в лунки, пострелять из пулемета по картонным кораблям, сыграть партию в автоматический бейсбол или записать свой голос на пластинку.
Так вот, приезжий разобрался во всем этом. Заранее знал, что он здесь найдет, и пришел прямо сюда, не задерживаясь на Главной улице и ни у кого не спрашивая дорогу.
Накануне Чарли, может быть, и ошибся. Слишком поторопился. Поддался общему настроению. Тем не менее он готов поставить десять против одного, что приезжий все равно остановится у мамаши Адаме.
Зато подробности того, что произошло у шерифа, Чарли узнал только в одиннадцать утра. Звонить Бруксу он не стал — был слишком обижен, но тот в конце концов сам вошел в бар через черный ход, когда хозяин, выстроив бутылки на стойке, принялся наводить блеск на зеркальные полки.
Кеннет Брукс — мужчина шести футов росту и соответственной комплекции, любит ходить в расстегнутом пиджаке, выставляя напоказ серебряную звезду, приколотую зимой к жилету, летом — к рубашке, и не снимает с пояса револьвер самого крупного калибра. Жена у него болеет, и живется ему нелегко. Когда Брукс не в настроении, он заворачивает к Чарли пропустить стаканчик — преимущественно по утрам: в это время в баре либо вообще никого, либо одни завсегдатаи.
Сегодня они дуются друг на друга, и Брукс, сдвинув шляпу на затылок, лишь ворчливо бросает:
— Привет!
— Привет! — отвечает Чарли, который в нормальной обстановке, по давно заведенному обычаю, придвинул бы шерифу стакан — пусть нальет себе выпить, хотя по закону бар еще должен быть закрыт.
Кеннет с минуту расхаживает вдоль стойки, потом принимается вертеть бутылки и вздыхает:
— Ну и ночку ты мне устроил, Чарли! Век не забуду.
— А ты мне — рекламу что надо! Прикатил с включенной сиреной и револьвером наизготовку, как в гангстерском фильме.
— Будь это убийца, дело могло бы стать опасным.
— А он оказался безобидным честным парнем, так, что ли?
— Почем я знаю, кто он?
Откровенно говоря, обоим было малость стыдно, и они украдкой сконфуженно поглядывают друг на друга.
Да и впоследствии они постараются пореже вспоминать о сегодняшнем разговоре. До того, как заглянуть в бар, Брукс приготовил завтрак жене — она опять слегла, что отнюдь не улучшило его настроения. Потом он прибрался. Они живут над офисом шерифа, и как раз под их спальней расположены две арестантские, забранные черными решетками и обычно пустующие.
— Во всяком случае, личность он не из приятных, и я буду рад, если он обоснуется не у нас.
— Он что, собирается осесть в городе?
— Не знаю. Спросил у меня только адрес какой-нибудь меблирашки в этом квартале, словно заранее был уверен, что такая существует.
— Ты послал его к Элинор?
— Да, к ней.
Итак, Чарли не ошибся. Это было ему приятно, и он пододвинул к шерифу стакан.
— Кто он?
— Не знаю. Я спросил, как его зовут: он ответил — Джастин Уорд; а когда я стал добиваться, настоящее ли это имя, он сказал, что имеет право называть себя, как ему вздумается.
Я попробовал выспросить, откуда он приехал; он ответил, что, будучи гражданином Соединенных Штатов, по Конституции не обязан отчитываться в своих передвижениях.
— Вызвать адвоката не потребовал?
— Ему адвокат не нужен: он знает законы получше, чем я, да и любой в нашем городе. Не успел войти ко мне в офис, как сразу заявил, что последовал за мной добровольно и — опять-таки добровольно — ответит на те вопросы, какие сочтет уместными. Потом попросил стакан воды и устроился в кресле. Как назло, жена несколько раз стучала в потолок, и мне приходилось подниматься к ней — то дай ей попить, то одеяло поправь, то окно приоткрой — словом, обычная история.
Он спокойно ждал, не показывая виду, что потешается надо мной. Ну и тип! Ты ни за что не угадаешь, сколько у него в кармане. Без малого пять тысяч долларов!
И не в бумажнике, а навалом, перетянутые резинкой.
«Чьи деньги?» — спрашиваю я.
«Мои, коль скоро не доказано противное», — отрезает он и вытаскивает из кармана сигарету.
Я проверяю номера кредиток по последним сводкам о кражах, проверил список лиц, на которых объявлен розыск. Он смотрит на меня вежливо, внимательно, ни капельки не смущаясь.
«Я полагаю, вы возьмете у меня отпечатки пальцев и пошлете их в Вашингтон?»
— Ты их взял?
— Да. Ответ придет завтра.
— И будет отрицательным.
— Знаю. Он ни разу не улыбнулся и не занервничал.
Я спрашиваю:
«Откуда приехали?»
«С юга».
«Из какого города?»
«Вас интересует, из какого города я выехал утром?»
«Хотя бы это».
«Из Портленда. Вы, разумеется, хотите знать и название гостиницы, где я ночевал?»
«Если вас не затруднит».
Я делаю знак Бриггсу, моему заместителю, — давай на соседний телефон, проверь правильность сведений.
«Из Портленда уехали автобусом?»
«Нет. Добрался на машине до Бангора, позавтракал там в ресторане, что рядом с муниципалитетом».
«Взяли машину напрокат?»
«Нет, сел в попутную».
«Короче, добирались с помощью автостопа?»
«Подвернулась оказия».
«А после Бангора?»
«Опять попутной. Машина, которая подвезла меня утром, — старый Понтиак», принадлежит канадцу из Нью-Брансуика, номерной знак канадский, цвет темно-желтый».
— Номер спросил?
— Номер этой машины он забыл. Зато помнит номер той, что подвезла его под вечер.
— Запомнил тоже случайно?
— Да.
— Ты не сказал ему, что это странно?
— Сказал.
— Что он ответил?
— Что ему не внове разъезжать по стране и он привык принимать меры предосторожности.
— К тому, что его задерживают шерифы, он тоже привык?
— Возможно. Вторая машина, как он утверждает, высадила его, как раз когда начался снегопад, около пяти, на перекрестке, откуда виден весь город, — То есть у «Четырех ветров».
— Вез его черный «Шевроле», принадлежащий рыботорговцу-оптовику из Кале. Ее номер он назвал.
— Записал его, что ли?
— Запомнил. Бриггс позвонил туда, и полиция тут же дала справку. В полночь я позвонил рыботорговцу. Он, должно быть, с вечера надрался — еле языком ворочал.
«Не удивляюсь», — пробурчал он, захлопнув за собой дверь так, что в трубку было слышно.
«Чему вы не удивляетесь?»
«Тому, что он вами задержан. Я подвез его, чтоб было с кем поболтать по дороге. Два часа старался завязать разговор, но этот тип не дал себе труда ни слова сказать, ни кивнуть. Когда поднимались на холмы, окна запотели и я опустил стекло, а он его преспокойно поднял — дескать, боится сквозняков. Время от времени доставал из кармана новую сигарету и прикуривал от окурка, мне даже не предложил. На прощание не сказал ни „благодарю“, ни „до свидания“!
«Он сам показал, где его высадить?»
«Нет, только назвал город, куда едет; я не захотел делать крюк ради такого субчика и высадил его на перекрестке».
Бутылки заняли свои места на полках, Чарли пора было переодеваться.
— Я бился над ним до двух ночи. Принес даже бутылку и два стакана в надежде его умаслить и, по-моему, сам под конец набрался.
Словом, парень не желает сказать ни кто он, ни откуда и зачем приехал. Не возражает, когда ему дают понять, что Джастин Уорд — не настоящее его имя. Имеет при себе чуть ли не пять тысяч и едет не поездом, не автобусом, а на попутных машинах, как бродяга какой-нибудь.
В чемоданчике у него грязное белье, смена чистого, пара носков и домашние туфли. Я заговаривал с ним о том, о сем, но так и не выяснил, чем он занимается.
Руки у него белые и пухлые;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Как бы то ни было, он ошибся, хотя на его месте ошибся бы любой горожанин, не исключая Брукса: Кеннет знает людей в десять раз хуже Чарли. Его только на второй срок переизбрали шерифом, а ему уже под пятьдесят, и раньше он возглавлял артель лесорубов.
Правда, в ранней молодости Брукс провел пять лет в Провиденсе — был служащим страховой компании, но этим и исчерпывается его знакомство с большими городами.
А Чарли в разгар «сухого закона» работал, к примеру, в Чикаго в ночном клубе, где собирались чуть ли не все гангстеры, и ему случалось обслуживать самого Аль Капоне.
В Нью-Йорке, в одном из не слишком спокойных кварталов Бронкса, он принимал ставки для букмекера, и как-то ночью типа, которому он минутой раньше налил двойное виски, пришили прямо у выхода из бара.
В Детройте… Чарли мог бы часами рассказывать подобные истории в доказательство того, что разбирается в людях, особенно в людях известного сорта.
Собственником, а им он теперь был, не станешь без некоторого знания людей, и Чарли по-прежнему верил, что ошибся не так уж непростительно. Прежде всего, как удалось приезжему сразу же отыскать их квартал? Это не совсем обычный квартал, и даже подойдя к нему вплотную, нужен известный нюх, чтобы не проскочить мимо.
В этом смысле он похож на бар Чарли: тот тоже не имеет ничего общего с остальными барами.
Его посещают шериф и другие приличные люди: заведующий почтой, местные ремесленники, один адвокат-холостяк. Все, кого это интересует, знают, что здесь единственное место в городе, где принимают ставки во время скачек и бейсбольных чемпионатов. На выборах Чарли продает до двухсот голосов. Иногда, часам к десяти вечера, сюда заворачивают, мирно пропустить стаканчик и поболтать девочки вроде Мейбл и Авроры.
Это не проститутки. Проституток в городе вообще не водится, если не считать пожилой пьянчужки, живущей поблизости от кожевенного завода; по субботам к ней, сунув в карман плоскую бутылку виски, закатываются рабочие.
Мейбл и Аврора — маникюрши и живут на одной улице с Чарли, снимая меблированные комнаты в доме Элинор Адаме, вечно разглагольствующей о своих хворобах, слабом здоровье и потихоньку попивающей джин для поддержания сил.
Но что значат эти детали для постороннего человека?
Холм, Вязовая улица, квартал коттеджей, окруженных лужайками и кленами, — тут все понятно с первого взгляда. Любой сразу сообразит, что здесь живут «белые воротнички» — врачи, юристы, управляющие и заместители управляющих, многодетные семьи с прислугой, приходящей один или несколько раз в неделю.
Достаточно прочесть надписи на почтовых ящиках, чтобы знать, чьи фамилии упоминаются местной газетой в связи с балами, благотворительными базарами, свадебными торжествами.
А вот район кожевенного завода кишит людьми, понаехавшими отовсюду; это пять-шесть сотен мужчин и женщин, многие из которых говорят на никому не понятных языках.
Последние двадцать лет фермеры, коренные жители края, осевшие здесь, как правило, еще несколько поколений назад, добиваются, чтобы завод снесли; на каждых выборах этот вопрос обсуждается особенно оживленно.
Эти богатые фермеры редко появляются на людях, а уж в барах — почти никогда, предпочитая встречаться в своем клубе, каменном здании напротив городского сада. Зимой, когда их угодья покрыты снегом, они уезжают на солнце — во Флориду или Калифорнию.
На улице, где живет Чарли, находятся, во-первых, его бар, затем, прямо напротив, бильярдная — мрачный, не очень опрятный зал с почерневшими картинами на стенах; из-за них вид у помещения еще более сомнительный.
Через несколько домов — лавка старьевщика, ссужающего деньги под заклад. Он — один из немногих городских евреев. В одной витрине выставлены ружья и фотоаппараты с бору по сосенке, в другой — бижутерия; сама лавка завалена старыми чемоданами и саквояжами.
На той же улице располагаются меблированные комнаты Элинор Адаме и в самом конце, чуть в глубине, кинотеатрик, тоже не такой, как обычно: невзрачный, с соблазнительными афишами неизменно сексуального содержания. Чарли в него не ходит. Есть там еще склад похоронного бюро, столярная мастерская и павильон аттракционов, набитый автоматами; за несколько никелей можно загнать полдюжины шаров в лунки, пострелять из пулемета по картонным кораблям, сыграть партию в автоматический бейсбол или записать свой голос на пластинку.
Так вот, приезжий разобрался во всем этом. Заранее знал, что он здесь найдет, и пришел прямо сюда, не задерживаясь на Главной улице и ни у кого не спрашивая дорогу.
Накануне Чарли, может быть, и ошибся. Слишком поторопился. Поддался общему настроению. Тем не менее он готов поставить десять против одного, что приезжий все равно остановится у мамаши Адаме.
Зато подробности того, что произошло у шерифа, Чарли узнал только в одиннадцать утра. Звонить Бруксу он не стал — был слишком обижен, но тот в конце концов сам вошел в бар через черный ход, когда хозяин, выстроив бутылки на стойке, принялся наводить блеск на зеркальные полки.
Кеннет Брукс — мужчина шести футов росту и соответственной комплекции, любит ходить в расстегнутом пиджаке, выставляя напоказ серебряную звезду, приколотую зимой к жилету, летом — к рубашке, и не снимает с пояса револьвер самого крупного калибра. Жена у него болеет, и живется ему нелегко. Когда Брукс не в настроении, он заворачивает к Чарли пропустить стаканчик — преимущественно по утрам: в это время в баре либо вообще никого, либо одни завсегдатаи.
Сегодня они дуются друг на друга, и Брукс, сдвинув шляпу на затылок, лишь ворчливо бросает:
— Привет!
— Привет! — отвечает Чарли, который в нормальной обстановке, по давно заведенному обычаю, придвинул бы шерифу стакан — пусть нальет себе выпить, хотя по закону бар еще должен быть закрыт.
Кеннет с минуту расхаживает вдоль стойки, потом принимается вертеть бутылки и вздыхает:
— Ну и ночку ты мне устроил, Чарли! Век не забуду.
— А ты мне — рекламу что надо! Прикатил с включенной сиреной и револьвером наизготовку, как в гангстерском фильме.
— Будь это убийца, дело могло бы стать опасным.
— А он оказался безобидным честным парнем, так, что ли?
— Почем я знаю, кто он?
Откровенно говоря, обоим было малость стыдно, и они украдкой сконфуженно поглядывают друг на друга.
Да и впоследствии они постараются пореже вспоминать о сегодняшнем разговоре. До того, как заглянуть в бар, Брукс приготовил завтрак жене — она опять слегла, что отнюдь не улучшило его настроения. Потом он прибрался. Они живут над офисом шерифа, и как раз под их спальней расположены две арестантские, забранные черными решетками и обычно пустующие.
— Во всяком случае, личность он не из приятных, и я буду рад, если он обоснуется не у нас.
— Он что, собирается осесть в городе?
— Не знаю. Спросил у меня только адрес какой-нибудь меблирашки в этом квартале, словно заранее был уверен, что такая существует.
— Ты послал его к Элинор?
— Да, к ней.
Итак, Чарли не ошибся. Это было ему приятно, и он пододвинул к шерифу стакан.
— Кто он?
— Не знаю. Я спросил, как его зовут: он ответил — Джастин Уорд; а когда я стал добиваться, настоящее ли это имя, он сказал, что имеет право называть себя, как ему вздумается.
Я попробовал выспросить, откуда он приехал; он ответил, что, будучи гражданином Соединенных Штатов, по Конституции не обязан отчитываться в своих передвижениях.
— Вызвать адвоката не потребовал?
— Ему адвокат не нужен: он знает законы получше, чем я, да и любой в нашем городе. Не успел войти ко мне в офис, как сразу заявил, что последовал за мной добровольно и — опять-таки добровольно — ответит на те вопросы, какие сочтет уместными. Потом попросил стакан воды и устроился в кресле. Как назло, жена несколько раз стучала в потолок, и мне приходилось подниматься к ней — то дай ей попить, то одеяло поправь, то окно приоткрой — словом, обычная история.
Он спокойно ждал, не показывая виду, что потешается надо мной. Ну и тип! Ты ни за что не угадаешь, сколько у него в кармане. Без малого пять тысяч долларов!
И не в бумажнике, а навалом, перетянутые резинкой.
«Чьи деньги?» — спрашиваю я.
«Мои, коль скоро не доказано противное», — отрезает он и вытаскивает из кармана сигарету.
Я проверяю номера кредиток по последним сводкам о кражах, проверил список лиц, на которых объявлен розыск. Он смотрит на меня вежливо, внимательно, ни капельки не смущаясь.
«Я полагаю, вы возьмете у меня отпечатки пальцев и пошлете их в Вашингтон?»
— Ты их взял?
— Да. Ответ придет завтра.
— И будет отрицательным.
— Знаю. Он ни разу не улыбнулся и не занервничал.
Я спрашиваю:
«Откуда приехали?»
«С юга».
«Из какого города?»
«Вас интересует, из какого города я выехал утром?»
«Хотя бы это».
«Из Портленда. Вы, разумеется, хотите знать и название гостиницы, где я ночевал?»
«Если вас не затруднит».
Я делаю знак Бриггсу, моему заместителю, — давай на соседний телефон, проверь правильность сведений.
«Из Портленда уехали автобусом?»
«Нет. Добрался на машине до Бангора, позавтракал там в ресторане, что рядом с муниципалитетом».
«Взяли машину напрокат?»
«Нет, сел в попутную».
«Короче, добирались с помощью автостопа?»
«Подвернулась оказия».
«А после Бангора?»
«Опять попутной. Машина, которая подвезла меня утром, — старый Понтиак», принадлежит канадцу из Нью-Брансуика, номерной знак канадский, цвет темно-желтый».
— Номер спросил?
— Номер этой машины он забыл. Зато помнит номер той, что подвезла его под вечер.
— Запомнил тоже случайно?
— Да.
— Ты не сказал ему, что это странно?
— Сказал.
— Что он ответил?
— Что ему не внове разъезжать по стране и он привык принимать меры предосторожности.
— К тому, что его задерживают шерифы, он тоже привык?
— Возможно. Вторая машина, как он утверждает, высадила его, как раз когда начался снегопад, около пяти, на перекрестке, откуда виден весь город, — То есть у «Четырех ветров».
— Вез его черный «Шевроле», принадлежащий рыботорговцу-оптовику из Кале. Ее номер он назвал.
— Записал его, что ли?
— Запомнил. Бриггс позвонил туда, и полиция тут же дала справку. В полночь я позвонил рыботорговцу. Он, должно быть, с вечера надрался — еле языком ворочал.
«Не удивляюсь», — пробурчал он, захлопнув за собой дверь так, что в трубку было слышно.
«Чему вы не удивляетесь?»
«Тому, что он вами задержан. Я подвез его, чтоб было с кем поболтать по дороге. Два часа старался завязать разговор, но этот тип не дал себе труда ни слова сказать, ни кивнуть. Когда поднимались на холмы, окна запотели и я опустил стекло, а он его преспокойно поднял — дескать, боится сквозняков. Время от времени доставал из кармана новую сигарету и прикуривал от окурка, мне даже не предложил. На прощание не сказал ни „благодарю“, ни „до свидания“!
«Он сам показал, где его высадить?»
«Нет, только назвал город, куда едет; я не захотел делать крюк ради такого субчика и высадил его на перекрестке».
Бутылки заняли свои места на полках, Чарли пора было переодеваться.
— Я бился над ним до двух ночи. Принес даже бутылку и два стакана в надежде его умаслить и, по-моему, сам под конец набрался.
Словом, парень не желает сказать ни кто он, ни откуда и зачем приехал. Не возражает, когда ему дают понять, что Джастин Уорд — не настоящее его имя. Имеет при себе чуть ли не пять тысяч и едет не поездом, не автобусом, а на попутных машинах, как бродяга какой-нибудь.
В чемоданчике у него грязное белье, смена чистого, пара носков и домашние туфли. Я заговаривал с ним о том, о сем, но так и не выяснил, чем он занимается.
Руки у него белые и пухлые;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20