— Знаю — к дяде Брюсу. Он еще страдал каким-то недостатком речи и собирался оставить тебе цепочку от часов.
— И оставил, но это сюда не имеет отношения. Обращался дядя со мной как с любым своим рабочим — такого уж принципа он держался, — и зарабатывал я столько, что еле на комнату с пансионом хватало. Тем не менее я завел подружку, и мне случалось выходить с ней кое-куда. Однажды я решил пустить пыль в глаза и свел ее в один шикарный, очень закрытый ночной клуб, единственный в городе, куда, по крайней мере в те годы, не пускали ни цветных, ни евреев.
— Твоя подружка была еврейка?
— Нет. Не спеши. Я и сейчас вижу, как мы сидим с ней в уголке зала за столиком, освещенном лампой под розовым абажуром.
«Ты не находишь, Чес, что вон тот тип позволяет себе чересчур много? — говорит малышка. — Он все время на меня смотрит. Прямо-таки глаз не сводит. А что я не одна — ему и дела нет».
Через два столика от нас сидел какой-то молодой человек, незаметный, неказистый, болезненного вида и, должен признать, ничего неподобающего не позволивший.
Ты знаешь, как ведут себя девчонки, когда начинают погуливать. Алиса была твердо убеждена, что все мужчины пялятся на нее.
«Ей-Богу, Чес, просто не представляю, куда отвернуться. Это становится неприлично».
Сегодня я убежден, что молодого человека, вероятно бедняка, впервые попавшего в ночной клуб, волновало, как и меня, только одно — счет.
«Конечно, ему повезло: ты ведь не из тех, кто и за меньшее дает по роже».
Представляешь себе, какова потаскушка!.. Так вот, я смалодушничал и совершил самый подлый поступок в своей жизни. Мне захотелось покрасоваться перед девчонкой, хотя она мне была никто — я даже еще не поцеловал ее. Разумеется, я мог бы потребовать объяснений, и незнакомец наверняка извинился бы. Но несколькими днями раньше я слышал разговор о том, что в это заведение не пускают евреев.
«Вот увидишь, долго он тут у меня не просидит!» — уверенно заявил я.
Затем подозвал метрдотеля и как можно более развязно, как можно более надменно представился: племянник известного в городе человека, владельца газеты.
«Удивляюсь, почему вы пустили сюда еврея. Меня уверяли, что ваш клуб — самый закрытый в городе, даже во всем Техасе».
Концом меню я указал на одинокого молодого человека.
«Вы полагаете, он еврей?»
Ничего я не полагал. Правда, он был брюнет с желтоватым цветом лица и довольно крупным носом, но ничто не доказывало, что он принадлежит к другой расе, отличной от моей.
«Всего лишь вчера я видел, как он выходил из синагоги», — отрезал я.
Все было просто, только очень некрасиво, бедная моя Эвелина. Метрдотель подошел к молодому человеку, учтиво наклонился и что-то прошептал на ухо. Незнакомец тут же посмотрел на меня, и в глазах у него я прочел не упрек, а безграничное изумление.
Он никогда не видел меня. Не слышал обо мне.
И спрашивал себя, за что его сверстник так беспричинно жесток к нему.
Теперь я склоняюсь к мысли, что он был не еврей: тот наверняка поднял бы шум. А этот лишь потянулся к карману за бумажником — то ли хотел доказать, что у него христианское имя, то ли собирался расплатиться за ужин, который ему помешали доесть.
Но он не успел этого сделать. Его вывели в вестибюль, и через минуту дверь за ним закрылась.
— Это все?
— Было бы все, если бы на днях я не увидел его через окно типографии. Сотни раз, засыпая, я с раскаянием вспоминал о нем. Я знаю по крайней мере в лицо всех жителей города, тех, кто ходит по моей улице, — подавно; поэтому прямо-таки подскочил, заметив, что он стоит у доски и читает последние известия.
Он пришел в другой раз, в третий, стал появляться каждое утро, словно живой упрек.
Я завернул к Чарли и расспросил его, потому что неоднократно наблюдал, как незнакомец выходит из бара. Чарли ответил, что, насколько ему известно, фамилия приезжего Уорд и он, вероятно, бывал в Техасе.
Тогда я дождался его появления, вышел на улицу и заговорил с ним прямо на тротуаре, чему он, кажется, не удивился. Я поинтересовался, не узнает ли он меня; он ответил, что сомневается в этом: у него нет памяти на лица.
«Неужели не припоминаете Даллас?..»
Он медлил с ответом. Я продолжал:
«И один оскорбительный для вас вечер? Если это действительно вы, убедительно прошу принять мои извинения, которые я давно должен был принести. Буду счастлив быть вам полезен, и если могу пригодиться вам в городе, где я знаю всех, а вы — чужой, полностью отдаю себя в ваше распоряжение».
— А он что?
— Сказал только, что недавно приехал и планы его еще не определились.
— Денег не потребовал?
— Что ты! И знаешь, теперь, когда у меня за плечами известный опыт, я уверен: если это тот самый молодой человек, никакой он не еврей.
— А если ты ошибся?
Возразить Нордел не успел.
— Пора спать, Чес, — мирно прошептала ему жена, поудобней пристраивая голову на подушке.
Как всегда, через полминуты она уже спала.

— Знаете, кого он мне напоминает? — выпалил, глядя на улицу, Джеф Саундерс, штукатур и заядлый охотник. — Человека, который поставил капкан и потирает руки, предвкушая, как в него угодит добыча.
Верно подмечено! Хотя Джастин и потирал руки в буквальном смысле слова, порой, когда он считал, что за ним не наблюдают, лицо его выражало тайное ликование, плохо сочетавшееся с его обычным обликом.
Разумеется, бильярдная — не такое место, которое привлекает сливки молодежи. Ее — особенно днем — посещают те, у кого нет постоянной работы. Не следует забывать и то, что игра идет на деньги, ставки бывают довольно крупными, и вдобавок ко всему зрители заключают пари.
Именно в бильярдной Скроггинса шериф Брукс частенько брал подростков, уличенных в карманном воровстве, а то и в краже со взломом.
Не вознамерился ли Джастин сколотить шайку из сопляков? Но почему тогда ФБР порекомендовало Кеннету оставить Уорда в покое?
Чарли решил не пожалеть времени, но докопаться до сути.
Он разузнал еще одну мелочь, которая могла оказаться небесполезной. Как-то вечером брюнетка Аврора зашла в бар выпить стаканчик без подруги: у той наверняка было свидание в городе. Чарли словно невзначай осведомился:
— Ваш сосед еще не приударяет, за вами?
— За мной, слава Богу, нет, — отозвалась она, подкрашивая губы.
— Тогда за кем? За Мейбл?
— Дела Мейбл меня не касаются, ясно?
Чарли понял: за всем этим что-то есть, но хотя и сгорал от любопытства, расспрашивать не стал. Аврора сама, правда обиняком, вернулась к затронутой теме, когда он угостил ее стопочкой.
— Если мужчина любит, чтобы женщина ходила на очень высоких каблуках, — это случайно или что-нибудь означает?
— Господи, конечно, означает. Он либо находит ее слишком низенькой, либо ему нравится появляться на людях с рослой девушкой.
— Я не то хочу сказать. Я спрашиваю; что это означает не на улице!
Чарли нахмурился: вопрос пробудил в нем кое-какие воспоминания.
В Детройте он несколько месяцев заправлял табачной лавкой, где продавалась и литература известного сорта.
Сам он, по правде говоря, ни разу не полюбопытствовал заглянуть в эти запакованные в целлофан книги и журналы, на обложках которых обязательно фигурировало слово «секс». Фраза Авроры неожиданно воскресила перед ним иллюстрации, изображавшие женщин, обутых, даже когда они были полуголыми, в туфли с непомерно высокими каблуками, а то и в ботинки со шнуровкой по старинной моде, что тогда сильно удивило его.
— Маньяки бывают всех сортов, малышка, — уклончиво отозвался он в надежде, что Аврора сама продолжит разговор.
Однако она задумалась, словно чем-то обеспокоенная, допила стопку, посмотрелась в зеркальце, поправила кудряшки на висках и распрощалась.
Эпизод, смутивший Аврору, произошел прошлой ночью. С давних пор девушки из экономии занимали одну комнату и нередко обе сразу уходили с парнями.
Случалось даже, ехали вчетвером, с двумя кавалерами, и машина их подолгу стояла где-нибудь на лоне природы. Тем не менее были темы, которые они избегали затрагивать.
Насчет вчерашнего Мейбл довольно ясно дала понять, что не желает входить ни в какие объяснения.
Она была, в общем, миловидная, несмотря на длинное, чуточку лошадиное лицо с жесткими чертами: как у всех рыжих, оно отличалось свежестью. Со временем ей предстояло, вероятно, стать похожей на Элинор, но мужчины этого не знали — их не интересовало, какой она будет в пятьдесят лет.
Аврора ездила обедать в Кале с одним приятелем, у которого была машина, и вернулась лишь к часу ночи.
Обычно она возвращалась еще позже, что на этот раз почувствовала себя плохо после коктейлей, выпитых в баре на границе.
Войдя в комнату, она удивилась: Мейбл нет, постель подруги не разобрана. Затем, уже раздеваясь, заметила, что дверца ее, Авроры, шкафа приоткрыта, и подумала, что эта потаскушка Мейбл опять стащила одно из ее платьев, хотя роста обе были не совсем одинакового.
Однако все платья оказались на месте. Не хватало другого — пары вечерних туфель на очень высоких каблуках, купленных несколько недель назад по случаю вечера с танцами.
Проходя по уснувшему дому, где свет в коридорах никогда не выключался полностью, Авроре не пришло в голову посмотреть под двери и поинтересоваться, спят остальные жильцы или нет.
Этим вопросом она задалась, лишь убедившись, что в шкафу Мейбл все на месте. Следовательно, она в том же, что и днем, — в голубой шерстяной юбке и красном свитере. Но ведь трудно поверить, что при всем своем безвкусии она все же решилась бы выйти в красном свитере и вечерних туфлях!
К тому же пальто и сумочка ее на месте.
Аврора в трусиках и лифчике открыла дверь, выглянула в коридор, и как раз в эту минуту Мейбл в одних чулках и с пресловутыми вечерними туфлями в руке вынырнула из комнаты Джастина Уорда. Она была полностью одета, но бледнее, чем всегда, и явно не в своей тарелке.
— Как дела, крошка?
— Заткнись, пожалуйста!
— Ого! Сама берет мои туфли, а я заткнись!
— На, держи свои туфли! Я не проносила их даже четверть часа и не могла их испортить: на улицу не выходила. К тому же они мне жмут.
— А зачем тогда брала? Думаешь, они идут к твоему свитеру и юбке на каждый день?
— Это мое дело.
— В любом случае поздравляю: у тебя тонкий вкус…
От вони тебя там не тошнило?
— Замолчишь ты или нет?
Неожиданно Мейбл, обычно такая невозмутимая, бросилась на кровать, но не разрыдалась, а лишь уставилась в стенку, стиснув зубами скомканный носовой платок.
— Он зашел за тобой сюда?
— Аврора, умоляю…
— Как тебе угодно. Дело действительно не мое: ты вольна спать с кем захочешь.
— Я не… — начала Мейбл, но, увидев, что подруга удивленно воззрилась на нее, прикусила губу и замолчала.
— Но чем же вы занимались, если не этим?
Мейбл взяла себя в руки и поднялась. Лицо у нее стало упрямое, напряженное, но взгляд был по-прежнему какой-то неподвижный. Она начала раздеваться, потом спохватилась, быстро запустила руку за пазуху, что-то вытащила и сунула в сумочку. Аврора, стоявшая к подруге спиной, но наблюдавшая за ней в зеркало, была почти уверена, что это пятидесятидолларовая бумажка.
Утром, когда Аврора звонила из холла по телефону, а Мейбл ожидала ее, сидя на банкетке, вниз спустился Джастин Уорд. Он даже не взглянул на Мейбл. По своему обыкновению, не сказал ни слова и удовольствовался тем, что пальцем коснулся шляпы.
Знал ли Чарли, для чего нужны высокие каблуки?
Случайно или нарочно умолчал об этом?
Как бы то ни было, Мейбл и в следующие дни не выдала своего секрета, но однажды вечером, когда она отлучилась, Аврора покопалась в шкафу подруги и обнаружила под бельем пару ненадеванных черных лаковых туфель с каблуками еще выше, чем у нее самой.

— Капкан скоро будет готов, — ехидничал каждый вечер Джеф Саундерс, нечасто обновлявший свои остроты.
Наконец он смог объявить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20