Поэтому он и решил провести ночь у Вивианы, хотя ничего ей не сказал. Интересно, а она вспомнила? Вполне вероятно.
Возможно, даже почуяла, что он едет на кладбище: у нее просто дар чуять, особенно всякие неприятности. Но она никогда не говорит об этом. В отличие от его мамочки и Жермены она не строит из себя всезнайку. Он сам, когда чувствует себя неловко, начинает приставать к ней и в конце концов все рассказывает, хотя она ни о чем не спрашивает.
«Женщины всю жизнь относятся к нам как к детям и заставляют нас вечно чувствовать себя виноватыми перед ними», — заметил как-то Рауль.
,У ворот кладбища Франсуа купил цветы: были только хризантемы. Сторож порылся в книгах и объяснил, как найти могилу на участке, который уже весь заполнен. Да, в Иври это быстро. Кладбище выглядело светлым и чистым, как современные дома. В такой обстановке, право, очень трудно испытать печаль. Франсуа, отсчитывая поперечные дорожки, разыскал наконец могилу и с неприятным изумлением обнаружил около надгробия букет свежих роз.
Цветы положены ранним утром. Кто-то вспомнил, что Жермена любила крупные розы с сильным, немножко вульгарным запахом, каких не продают в цветочных магазинах: их можно привезти из деревни или купить на улице с тележки. А эти, видимо, были куплены на улице Деламбра. Значит, Боб приходил сюда перед занятиями.
Возможно, даже опоздал в коллеж. Интересно, назвал он там подлинную причину или что-нибудь придумал?
Первый год мальчик часто говорил о матери, вспоминал ее по любому поводу. «Как ты думаешь, маме понравился бы мой новый костюм?» Или: «А когда мама была жива, я отказывался есть шпинат. Помнишь? Я говорил, что он похож на коровьи лепешки». Надгробие произвело на мальчика большое впечатление, и в тот вечер Франсуа слышал, как он плачет в постели. Ночью Бобу приснился страшный сон, он вскочил и с ужасом в глазах закричал:
«Папочка! Папочка! Посмотри, я тоже умер! Мы все умерли!»
Впоследствии Франсуа тщетно пытался припомнить поводы, по каким мальчик мог бы говорить о матери.
Они с сыном были друзья, добрые друзья. Боб рассказывал ему про коллеж и товарищей даже то, что дети обычно стараются скрывать от родителей.
А в прошлом году он приносил розы на могилу?
Франсуа купил цветы у входа, а не окажись их там, пришел бы с пустыми руками. Впрочем, он никогда не помнил о таких вещах, и в детстве мать выговаривала ему, когда он забывал поздравить ее с днем рождения.
По правде сказать, он толком не понимал, почему пришел сюда. Может, потому, что он эгоист? Из-за Довиля? Ведь сегодня не только годовщина смерти Жермены.
В этот день три года назад он купил свой первый дорогой костюм. А назавтра после похорон они с Бобом в автобусе, выглядевшем так, словно он только что вышел с завода, на сумасшедшей скорости катили через поля в Довиль.
— Пап, а ты уже был в Довиле?
— Один раз.
— С мамой?
— Да. Это было наше свадебное путешествие.
Они с Жерменой приехали туда в апреле. В Париже уже было тепло, вовсю цвели яблони, а на побережье их встретил холод, шквальный ветер, дождь, по морю шли грязно-серые волны. Франсуа решил, несмотря ни на что, искупаться. Кроме них с Жерменой, на пляже никого не было; кабинки стояли пустые, забитые песком и водорослями, их дверцы хлопали на ветру. Жермена надела светло-голубой свитер, который сама связала, но и в нем мерзла; Франсуа видел, что она, как цапля, поджимает то одну, то другую ногу, а лицо ее, словно ореолом, было окружено разлетающимися от ветра волосами. Она с ужасом смотрела, как муж, борясь с волнами, плывет в ледяной воде.
— Франсуа, ты же весь посинел! Немедленно оденься!
Потом они пили кофе, подлив туда скверной местной водки, «горлодеровки», как ее там называли, и это название ошеломило Жермену. К счастью, за мостом в Трувиле были кинотеатр и ресторанчик, открытый круглый год, где они ели креветок и лангустов.
Как же отличалась тогдашняя поездка от их с Бобом триумфального прибытия в разгар сезона: уже на вокзале их ослепила толпа в цветастых платьях и светлых костюмах; по улицам веселой вереницей катили машины. Все выглядело так ярко и празднично, что у Франсуа даже выступили слезы и ему пришлось отвернуться, когда Боб попросил прямо сейчас же пойти на море. При виде корабельных мачт, торчащих над нормандскими крышами, мальчик задрожал от возбуждения. И отец, и сын были прекрасно одеты. Франсуа был при деньгах, в руке держал новенький чемодан приятного светло-коричневого цвета с карточкой, на которой была выведена его фамилия.
Конечно! Он вылез из ямы. Он долго ждал. Долгие годы мучился, гнул спину, писал письма, от которых у него до сих пор горечь во рту. И надеялся, не веря, в сущности, в удачу. Но все-таки этот день настал, пусть даже по чистой случайности.
И вот он приехал на море. Они с Бобом не собирались останавливаться в шикарном отеле. В Трувиле напротив рыбачьего порта, недалеко от стоянки яхт и плавательного бассейна, они нашли маленькую белую гостиницу, всю в герани; у хозяина было веселое лицо, на голове белый поварской колпак, хозяйка выглядела приветливой и заботливой.
— Разумеется, у нас найдется комната для такого славного мальчугана! — воскликнула она, склоняясь над Бобом.
Она заметила креп на рукаве мальчика, и когда тот отвернулся, соболезнующе улыбнулась Франсуа. Боба она взяла под свое крылышко, баловала, кормила всякими лакомствами.
— Можете спокойно отправляться по своим дедам, мсье Франсуа. Мальчик останется с нами. Мы с ним уже подружились. Правда, Боб?
Франсуа с сыном оказались среди тысяч тех, кто не со вчерашнего или позавчерашнего дня, а постоянно вел жизнь, полную удовольствий. Ведь если уж не для всех, то для многих в этом пестром скоплении людей, сновавших между Трувилем и Довилем, плававших в море, загоравших на пляже, пивших коктейли, игравших на скачках или в казино, эти каникулы были похожи на прошлые и на будущие, потому что жизнь их была сплошными каникулами. А для Франсуа они были первыми в жизни. Они означали избавление. Это было чудо, и поначалу глаза Франсуа нередко оказывались на мокром месте.
— Ну как. Боб, красивое море?
— Очень, папочка!
— А хочешь прокатиться по нему?
— На корабле?
Боб не верил своим глазам и ушам, но они действительно поплыли на рыбачьем судне, которое катало туристов. И даже помогали выбирать сети в открытом море, откуда берег казался туманной, неразличимой полоской.
— А когда мы пойдем в гости к кузинам?
— Не знаю.
Бедный мальчуган, вероятно, надеялся поразить двоюродных сестер рассказом о том, как участвовал в ловле рыбы. Видел он их всего один раз — на первом причастии младшей.
Марсель и Рене приобрели виллу на склоне холма у дороги, которая никуда не вела; обсаженная по обеим сторонам старыми деревьями, она смахивала скорее на парковую аллею. Вся окрестность занята виллами богачей; в зелени торчат лишь крыши домов, да иногда можно случайно увидеть шофера, надраивающего автомобиль.
Франсуа оставил Боба в гостинице и поехал к Марселю на такси; в ту пору он и думать не думал, что скоро у него будет собственная машина. В парке, где, разбрызгивая струи, медленно крутился водомет, Франсуа увидел племянниц: они играли под присмотром гувернантки и не узнали его. Для этих девочек Франсуа был обычным посетителем, может быть поставщиком. Могло ли им прийти в голову, что однажды он станет любовником их матери?
— Господин Лекуэн в библиотеке. Вам назначено? Не знаю, сможет ли господин Лекуэн принять вас. Сегодня утром он очень занят.
— Скажите ему, что пришел его брат Франсуа.
— Хорошо, мсье.
На лакее был полосатый жилет: в таких ходят слуги на сцене и в особняках Сен-Жерменского предместья. На первом этаже взгляду открывалась анфилада из трех гостиных, широкая лестница вела из холла наверх. Но Франсуа не пригласили подняться. Буквально по пятам за лакеем спустился Марсель. Он, очевидно, решил проявить сердечность — улыбнулся и протянул руку. Тем не менее выглядел он хмурым и обеспокоенным. На нем были светлые брюки, яхтсменский пиджак и галстук цветов какого-то клуба. У Рене с ним, несомненно, был долгий разговор насчет Франсуа. Интересно только, что она ему рассказала?
Было одиннадцать утра. Они с Бобом только вчера приехали сюда. Франсуа позавтракал на террасе в гостинице, отведал еще горячих креветок и выпил стакан белого вина. Боба он оставил на кухне, где мальчик помогает лущить зеленый горошек.
— Давай побеседуем в парке, — предложил на крыльце Марсель и, увидев сквозь зелень такси, нахмурил брови. — Машину можешь отпустить. Мой шофер отвезет тебя.
А когда Франсуа, расплатившись, вернулся. Марсель поинтересовался:
— Ты где остановился?
— В Трувиле, в гостинице около порта. Кажется, она так и называется «Порт». Очень чисто, уютно и кормят прекрасно.
— Один приехал?
— Нет, с сыном.
Марсель был явно обеспокоен и хотел выяснить, не решил ли брат, что дела его наладились, и не начал ли безумствовать. Вероятно, его грыз вопрос, как долго Франсуа намерен пробыть в Довиле. Он все кружил вокруг да около и, как обычно в таких ситуациях, демонстрировал собеседнику свой профиль. Это всегда было у него в характере. Может быть, поэтому они так спелись с мамочкой. Правда, это не мешало Марселю, когда он был уверен, что мать не услышит, называть ее старой дурой и даже старой ведьмой.
— Мы с Рене, разумеется, поговорили после ее возвращения из Парижа, — повернув в аллею, противоположную той, где играли его дочери, перешел наконец Марсель к делу. — Это просто случай, что ты встретился с ней. Она не собиралась заезжать на набережную Малаке.
— Мне кажется, что мы с твоей женой нашли общий язык.
Сейчас, спустя три года, Франсуа с удовольствием вспоминает, до чего осмотрительно и ловко он вел себя тогда, хотя, начиная новую жизнь, ничего, можно сказать, еще не понимал. Позднее он удивлялся, откуда у него взялось столько уверенности в себе. Он был невозмутим, не нагличал, и хотя чувствовалось, что еще совсем недавно ему приходилось рассчитывать только на себя, на этот раз он тут не для того, чтобы выклянчивать мелкие подачки и умолять о помощи. Правда, перестань Марсель упорно демонстрировать свой профиль да повернись к брату, он увидел бы, что на протяжении всего разговора у Франсуа все время вздрагивали губы.
— Ты, вероятно, знаешь, что я издаю газету?
— Я даже знаю, что она называется «Вестник Сен-Жермен-де-Пре», и прочел первых два номера.
— Буссу, которого я поставил во главе ее, разумеется, не орел, но тем не менее старый журналист, профессионал. Вчера я звонил ему насчет тебя. Ты, конечно, представляешь, что такое предвыборные газеты. Как только выборы прошли, они перестают выходить. Ну и, естественно, там не надорвешься, особенно на редактировании.
Франсуа невозмутимо молчал, и это нервировало Марселя.
— Буссу, разумеется, рад, что ты ему поможешь. Он рассчитывает, что ты возьмешь на себя хронику и время от времени будешь писать статьи. Ты ведь не собираешься их подписывать своей фамилией?
— Само собой, нет.
— Я тоже считаю, что так будет лучше. Нельзя забывать, что ты мой брат и мы носим одинаковую фамилию.
— Я тоже думал об этом. И как раз поэтому считаю, что все надо сделать иначе.
— То есть?
— Все равно станет известно, что я твой брат и работаю в газете. А ты человек богатый, на виду. Я не собираюсь отрицать достоинств Буссу, которого пока не знаю, но он же всего-навсего третьеразрядный журналист. Кое-кому может показаться странным, что твой брат работает под его началом.
— Но я не представляю, как мы можем это изменить.
— Рене, должно быть, говорила тебе, что в одном месте мне предлагают издавать газету и я пока что не отказался. Предложение крайне соблазнительное: там я буду делать газету целиком по своему усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25