— Кто-то определенно рылся в моих вещах!
— Что-нибудь пропало?
— На первый взгляд нет. Точно сказать не могу, но чувствую, что кое-какие вещи лежат явно не на своих местах.
Все досье стоят в двух металлических картотеках, ключ от которых, как правило, кладут под бронзовый колокольчик, служащий пресс-папье. В горах такие колокольчики вешают коровам на шею, как ботало. Франсуа привез его из Савойи, когда отвозил дочку в санаторий, где, как ему сказали, есть небольшая надежда на то, что девочку вылечат.
— Мсье Франсуа, мне кажется, кто-то открывал картотеки. Насчет левой я просто уверена. Я закрываю ее на один оборот ключа, потому что, если повернуть два раза, замок иногда заедает. А сейчас она закрыта на два оборота.
Франсуа вдруг поймал взгляд Рауля, который неслышно вошел и теперь с любопытством уставился на брата.
— Слышал?
— Да, — ответил Рауль и невозмутимо, а может быть, со скрытой насмешкой добавил:
— Ты же сам мне вчера говорил. Они начали атаку.
— Вам что-нибудь известно? — спросила м-ль Берта у Франсуа. — Это полиция?
— Пойду попробую что-нибудь разузнать.
Возвратился Франсуа минут через пятнадцать.
— Позвонил ночному сторожу. Тот еще не лег. Утверждает, что ничего не видел и не слышал. Управляющий зданием был весьма холоден. Повидал я и женщин, которые вчера между шестью и семью убирали комнаты.
Они клянутся, что прошлись пылесосом всюду и не могли оставить пепла.
— А тем более окурок, который валяется у тебя в пепельнице, — пробурчал Рауль. — В твоей корзинке для бумаг пустая коробка спичек, а кто-то, сидя на твоем месте, точил карандаш.
— Мадмуазель Берта, соедините меня, пожалуйста, с экспедицией.
Франсуа бесило поведение брата. В Рауле было что-то от того англичанина, который всюду следовал за цирком в надежде увидеть, как лев сожрет укротителя.
— Алло! Экспедиция?.. Это Франсуа Лекуэн. Звоню вам, чтобы справиться, получили ли вы тираж «Хлыста»?.. В полдень будет в киосках?.. Нет, ничего. Просто типография вчера запаздывала, и я опасался, не будет ли каких-нибудь затруднений с доставкой. Всего хорошего. — И, повернувшись к м-ль Берте, он попросил:
— Вы не могли бы проверить, не пропало ли что-нибудь из папок?
— Могу, но это займет много времени, а я собиралась вместе с мсье Раулем заняться выплатной ведомостью.
— Ведомость потерпит.
— А вам не кажется, что если бы это была полиция, то она заявилась бы днем и с постановлением на обыск?
Внешне Франсуа выглядел спокойным, но в нем что-то произошло. Со вчерашнего вечера его что-то угнетало.
Утром за завтраком он почти не разговаривал с Бобом, в чем теперь раскаивался. У г-жи Годишон было плохое настроение. Из дома он вышел как в воду опущенный и по пути даже не обратил внимания на погоду.
— Послушай, — обратился он к Раулю, — ты хоть установил, кто передал тебе эту заметку?
Франсуа редко разговаривал с братом в таком тоне, и Рауль сделал вид, будто ничего не заметил. Он как раз извлек бутылку из очередного тайника и хлебнул прямо из горлышка, что всегда вызывало отвращение у м-ль Берты.
— Прости, Франсуа, что не ответил. Я думал о другом. Голову могу прозакладывать, что эти свиньи пили из моей бутылки. Что ты спросил? Нет, мой мальчик, я так и не вспомнил. Сам знаешь, сколько их нам приносят!
— И не узнал ни почерк, ни бумагу?
— Готов поспорить, что это пришло по почте. От постоянных сотрудников я требую, чтобы заметки и статьи были отпечатаны на машинке, за исключением разве что нескольких строк, написанных прямо тут, в редакции. Слушай, а ты не подумал, что, если Фердинан прав и у нас ночью действительно шарили, сегодняшний визит Шартье может скверно кончиться?
— Его не отменить — слишком поздно. Сейчас Шартье уже, наверное, там.
— В таком случае дай Бог, чтобы клиент его не принял.
— Чего ты, собственно, боишься?
— Не знаю. Просто какая-то неуверенность.
Да, утро выдалось неприятное: ощущение такое, словно с нетерпением ждешь грозы, а она все никак не разразится, или словно все тело у тебя облепили мухи.
И такой вот мухой в данном случае стал Рауль, которому оказалось нечего делать: м-ль Берта занята, а она нужна ему, чтобы подсчитать гонорары за последний номер.
Поэтому он, насвистывая, слонялся из комнаты в комнату, иногда останавливался перед братом и, почесывая голову, изучающе смотрел на него. Франсуа, чтобы скрыть беспокойство, разбирал почту, прочитывая каждое письмо от слова до слова и делая на полях бессмысленные пометки.
Буссу никогда не приходил в редакцию с утра, а уж в день после верстки и подавно. Утро выхода газеты всегда было пустым, и даже посетители, как сговорившись, почти не заглядывали. Зазвонил телефон.
— Мсье Франсуа, вас Пресбурская улица.
Видимо, Вивиана только что позавтракала в постели.
После этого она любит поболтать по телефону с Франсуа.
— Как ты? Как сын?
— Благодарю, хорошо.
— Ты обязательно должен сходить на этой неделе в «Марбеф». Там идет потрясающий фильм. Возможно, я даже посмотрю его вместе с тобой второй раз.
— Ладно.
— Что с тобой?
— Ничего. Совершенно ничего.
— У тебя кто-то сидит в кабинете? Перезвонить потом?
— Нет.
— Пообедаем вместе?
— Боюсь, что нет. Сегодня утром у меня куча дел.
— Ты позвонишь мне?
Ему не в чем упрекнуть Вивиану. Напротив. Она славная, ничуть не обременительная. Не вводит его в расходы, более того, удерживает от них. Целые дни проводит, ожидая его, и никогда не выказывает неудовольствия, даже если он в последний момент отменяет назначенное свидание. И все-таки, может быть, Рене была права?

Пьебеф поставил одним из условий своего сотрудничества, чтобы с ним не пытались связываться: увидеть его можно было только на встречах, о которых он извещал разными окольными путями. А до Буссу, который все еще не пришел, вообще невозможно добраться — ни по телефону, ни любым другим способом. Этот человек, который может болтать с первым встречным о самых интимных сторонах своей жизни, молчал как каменный, когда речь заходила о том, где он квартирует. Даже спустя три года Франсуа не представляет, в каком квартале живет его главный редактор.
Но почему он подумал о Рене? Франсуа попытался восстановить ход мыслей, наведших его во время звонка Вивианы на невестку.
Началось с адвоката. Франсуа решил, что осторожности ради надо бы посоветоваться с ним. Его адвокат такой же неудачник, как Буссу, Рауль, Шартье и экс-инспектор Пьебеф. В пятьдесят пять лет он в засаленной мантии бродит по коридорам Дворца правосудия в поисках какого-нибудь двадцатифранкового дела. Как у них всех, у него, должно быть, тоже есть какой-нибудь порок. Но не пьянство. И, в отличие от Франсуа, не слабость к женскому полу.
Если бы только Рауль перестал свистеть! Но Франсуа не решается попросить его об этом, боясь, как бы просьба не прозвучала слишком раздраженно.
Итак, он подумал, что в таком деликатном деле идеальным советчиком был бы человек вроде Марселя. Старик Эберлен обладал прекрасным нюхом. Возможно, Марсель и не способен на блистательную защитительную речь, но уж зато знает кодекс вдоль и поперек, особенно самые извилистые его закоулки. Стоит задать ему юридический вопрос, и он напряженно замирает, ну в точности хищная птица в полете, и через секунду находит решение, какое большинству его коллег и не снилось.
Отсюда вывод: очень жаль, что он поссорился с Марселем. А поскольку причиной ссоры была Рене, он стал думать о ней. Итак, круг замкнулся, а его холодность в телефонном разговоре с Вивианой опять же навела на мысль о Рене.
«Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать!»
Он залился краской, когда Рене произнесла эти слова, и потом неоднократно мысленно пережевывал их, вникая в их тревожный смысл. Происходило это в ту пору, когда в связи с «Вестником Сен-Жермен-де-Пре» Франсуа часто виделся с невесткой. По возможности он старался приходить на набережную Малаке, когда точно знал, что брата нет дома, а девочки гуляют с гувернанткой в саду Тюильри.
Рене очень скоро заметила, что волнует его. В то время — а может, оно еще не прошло? — она представляла собой откровенную самку, и в ее присутствии Франсуа не мог удержаться и начинал рисовать себе самые разнузданные картины. Он жадно впивался взглядом в каждый кусочек не скрытого одеждой тела, следил за каждым ее движением, до боли вонзая ногти в ладони, когда под облегающим шелком платья явственно обрисовывался ее зад.
— Это правда, Франсуа, что у вас есть тайные пороки?
Даже голос ее и тот наводил на мысль об алчной плоти, о теле, распростертом на белизне простынь.
— Кто вам это сказал?
— Марсель. Он утверждает, что вы уже в юности были распутны. И еще он мне рассказал, что любовница у вас уличная девка и что вы спокойно дожидаетесь, когда она освободится после очередного клиента.
Вивиана уже с неделю жила на улице Дарю.
— Она больше не занимается этим, — объяснил Франсуа.
— Вот как? Значит, спит только с вами?
— У меня все основания так полагать.
— А знаете, Франсуа, по-моему, это огорчительно.
— Огорчительно? Для кого? Для нее?
— И для нее, и для вас. Особенно для вас. Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать. Наверно, вас возбуждало, что кто-то прямо перед вами обрабатывал ее.
Это словцо «обрабатывал» врезалось ему в память и лучше всякого другого вызывало в воображении соблазнительные картины.
— Ну признайтесь: вы всегда были распутны.
— Я не знаю, что вы под этим подразумеваете.
— Расскажите, как вы начали.
И Франсуа включился в игру. Он понял, что она очень возбудима. Чаще всего Рене принимала его в будуаре, соседствующем с ее спальней. Там, неподалеку от красивого инкрустированного секретера, стояла кушетка, обтянутая желтым атласом, на которой и располагалась Рене в достаточно вольной позе.
— Рассказывайте же!
— О чем?
— Как у вас это произошло в первый раз?
— Мне было семнадцать.
— И до этого вы не знали женщин?
— Нет.
— Даже пальцем не касались? А я уже в тринадцать лет забавлялась с младшим братом моей подруги по пансиону. Кто же была эта особа?
— Вашего возраста и даже немножко похожа на вас, может, чуть худощавей. Она была женой моего хозяина, издателя с улицы Жакоб, который вскоре обанкротился.
— Она вас соблазнила?
— Пожалуй.
Франсуа рассказывал Рене про свои похождения с Эме и видел, как вздрагивает у нее живот, как нервно сжимаются бедра.
— Она тоже была распутна?
— Пожалуй. Она выбирала самые неожиданные места для занятий любовью.
— Какие, например?
— Однажды это было у меня в кабинете, и мы слышали за дверью голос ее мужа, который мог бы увидеть нас сквозь стекло, потому что была зима и горел свет. А в другой раз в Булонском саду, в кустах.
— В такси тоже?
— И даже в старинном фиакре. Очень часто в ложе кинотеатра «Макс Линдер», где я с тех пор ни разу не был.
— А где еще?
— Мне кажется, ее возбуждала мысль, что нас могут застать. Дома она намеренно не запирала дверь.
— Муж знал?
— Я сам часто думал об этом. Его приговорили к трем годам тюрьмы. Что с ними стало дальше, не знаю.
Рене задавала все более конкретные, почти технические вопросы. На один из них Франсуа ответил:
— Она вообще не носила панталон.
Рене рассмеялась жарким гортанным смехом и вдруг быстрым движением задрала платье.
— Я тоже. Смотрите!
Франсуа била дрожь. Он не мог оторвать взгляда от ног Рене и чувствовал, что не в силах совладать с собой.
Мельком подумал, удержало ли бы его присутствие в доме Марселя или кого угодно, и внезапно понял, почему люди решаются на изнасилование. Рене почти закрыла глаза, влажные губы ее были полуоткрыты; возбужденная до последней крайности, она продолжала поддразнивать Франсуа:
— Обратите внимание, дверь здесь тоже не заперта, есть трое слуг, и один из них сейчас в доме.
Франсуа никогда еще не испытывал столь мучительно острого наслаждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25