Над всей красотой и вокруг меня витала сюрреальная атмосфера; вещи имели резкие очертания, как на фотографии. Где же я на самом деле? Здесь, в раю, или там, в «яме»?
Я быстро закрыл глаза, а когда открыл их, обнаружил, что за мной внимательно наблюдал Бёрк. Он стоял в выцветшей полевой рубашке, широких брюках цвета хаки, в старой фетровой шляпе и в руках держал карабин «мартини» двадцать второго калибра.
– Стараешься держать форму? – спросил я.
Он кивнул:
– Стрелял во все, что движется. Утренняя разминка. Как ты себя чувствуешь?
– Значительно лучше. Твой доктор накачивает меня одним лекарством за другим. Между прочим, спасибо за завтрак. Ты все помнишь.
– Просто я давно тебя знаю. – Он улыбнулся той редкой для него улыбкой, когда кажется, вот-вот растает что-то замерзшее у него внутри, но ничего так и не происходило.
Его фетровая шляпа и охотничья рубашка вновь напомнили мне нашу первую встречу в Мозамбике. Он оставался прежним: прекрасная физическая подготовка, как у борца тяжелого веса, энергичность человека, вдвое моложе его лет, – но все же в нем появились какие-то едва заметные изменения. Мешки под глазами, небольшой жирок на теле – раньше их не было. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я решил бы, что он пьет или сильно увлекается женщинами, но Бёрк никогда не проявлял интереса ни к тому, ни к другому и выказывал мало терпимости к моим потребностям на этот счет.
Когда же он сел и снял солнечные очки, меня сразило окончательно. Его глаза – замечательные серые глаза – были пусты, подернуты пеленой безразличия. Только на короткое мгновение, когда гнев при воспоминании о лагере в Порт-Фуаде озарил их, я увидел прежнего Шона Бёрка. Теперь же передо мной сидел человек, незнакомый самому себе.
Он налил чашку чая, достал пачку сигарет и закурил, чего раньше я не мог себе даже представить, его рука, державшая сигарету, слегка дрожала.
– У меня прибавилась пара недостатков, пока мы не виделись, Стаси, мальчик мой, – грустно улыбнулся он.
– Кое-что я уже заметил.
– Там тебе досталось?
– Сначала нет. Тюрьма в Каире не хуже, чем где-нибудь еще. Вот в каторжном лагере действительно чуть не загнулся. Хуссейни, наверное, свихнулся после Шоная. Ему чудились евреи под каждой кроватью.
Он удивленно посмотрел на меня, и я стал ему рассказывать. Когда кончил, Бёрк утвердительно кивнул.
– Я уже как-то видел человека, с которым произошло то же самое.
На некоторое время за столом воцарилась тишина, будто он не знал, что сказать. Я налил себе еще чаю и взял сигарету из его пачки. Дым перехватил мне горло, словно вдохнув кислоту, я на минуту задохнулся.
Он поднялся с весьма озабоченным видом.
– Что с тобой? Что случилось?
С трудом переведя дыхание, я указал на сигарету.
– Есть кое-какая польза от пребывания в местах не столь отдаленных. Ощущение такое, словно закурил впервые в жизни. Не волнуйся, привыкну.
– Но зачем тебе привыкать?
Я затянулся еще раз. Мне стало гораздо лучше, и я улыбнулся.
– Согласен с Вольтером. Есть удовольствия, ради которых стоит укорачивать жизнь.
Он нахмурился и бросил окурок через балюстраду, как бы не в силах примирить то, что я только что сказал, со своими собственными убеждениями. Для него мужчина – настоящий мужчина – был полностью независимым, волевым субъектом, контролирующим свой внутренний и внешний мир, не имеющим страстей и пороков.
Теперь, когда он сидел неподвижно на стуле, слегка нахмурясь и устремив отсутствующий взгляд в пространство, мне удалось рассмотреть его лучше. Это был он, Шон Бёрк, лучший, совершеннейший из людей войны, какого я когда-либо знал, прирожденный солдат. Ахиллес с неуязвимой пятой. Но все же что-то с ним происходило. А что? Как я уже говорил, он никогда не улыбался, как будто нечто страшное случилось с ним в прошлом, оставив в его душе глубокий след. Уверен, армия, только армия настоящая – его истинное призвание. По всем меркам, его ждала головокружительная армейская карьера.
Во время короткого периода славы в Конго газетчики раскопали все подробности его прошлого. Ирландец по происхождению, Бёрк был сыном министра англо-ирландского протестантского правительства, в свое время страстного борца за республику. В семнадцать лет, во время Второй мировой войны, он пошел в ирландскую гвардию. Вскоре его перевели в воздушно-десантный полк. Позже, в Арнеме, он стал заместителем командира батальона в чине лейтенанта, затем командиром бригады в чине капитана во время малайских событий, после чего получил майора. Почему, будучи на подъеме, он вышел в отставку? Никаких официальных объяснений на сей счет не приводилось. Сам же Бёрк высказывался в том смысле, что армейская служба стала слишком пресной для него. Но еще одна статейка, в другой газете, осторожно намекала на другие обстоятельства. Над ним якобы висела угроза трибунала, который мог его разжаловать и уволить из армии с позором, если бы Шон не ушел в отставку добровольно. Я вспомнил нашу первую встречу в кафе «Огни Лиссабона». Что тогда Лола сказала о нем? Неполноценный. Гигант во всем, кроме самого главного. Возможно. Все что угодно возможно в этом испорченном мире.
Но все выглядело не так, я не мог поверить в иное тем теплым солнечным утром. Меня окружал умопомрачительно-прекрасный мир без «ямы», мир тепла, воздуха, света, чистых звуков, ярких красок и солнечных бликов.
Бёрк встал и оперся на балюстраду, устремив взгляд на море.
– Неплохое местечко, как считаешь?
Я кивнул.
– Чья это вилла?
– Одного человека по имени Хоффер – Карл Хоффер.
– Кто он такой?
– Финансист из Австрии.
– Ничего не слышал о нем.
– И не должен. Его не прельщает газетная шумиха.
– Он богат?
– По моим меркам, а не по вашим, американским, – миллионер. Между прочим, той ночью, когда тебя египтяне сцапали, ты переправлял его золото.
Информация становилась довольно интересной. Крупный финансист, занимающийся контрабандой золота в качестве хобби, казался столь же редким явлением, как смесь ежа и ужа. Герр Хоффер представлялся человеком неограниченных возможностей.
– Где же он сейчас?
– В Палермо, – сказал Бёрк с некоторой горячностью. Будто ответив на мой вопрос, почувствовал сильное облегчение.
Так вот что значило замечание Пьета о женщинах на Сицилии!
– В самолете я тебя спрашивал, куда мы летим, – напомнил я. – Ты ответил тогда, что первая остановка – Крит. Подозреваю, что вторая – Сицилия?
– Сто тысяч долларов на четверых плюс все расходы, Стаси. – Он опять сел и наклонился ко мне через стол, сцепив руки с такой силой, что костяшки пальцев у него побелели. – Как тебе это нравится?
– За контракт? – спросил я. – За работу на Сицилии?
Он кивнул:
– Работа на неделю. Мы с тобой легко с ней справимся.
Все наконец встало на свои места.
– Ты что имеешь в виду? Тебе нужен Стаси с Сицилии?
– Конечно, парень. – Когда он бывал возбужден, его ирландское происхождение проступало, как масло на молоке. – С твоим сицилийским воспитанием мы не сделаем ошибок. Честно говоря, я думаю, что без тебя у нас вообще ничего не получится.
– Весьма польщен, – ухмыльнулся я. – Но ответь мне на один вопрос, Шон. Где бы я сейчас сидел, если бы тебе не подвернулось это сицилийское дело? Если бы я тебе не понадобился?
Он замер, как бабочка, наколотая на иглу коллекционера, беспомощно уставившись на меня, как бы пытаясь что-то сказать, но не находил слов.
– Ну ты и ублюдок, – сказал я. – Можешь засунуть свои сто тысяч долларов себе в задницу. – (Его пальцы расцепились, кулаки сжались, лицо приобрело цвет молочной белизны, и что-то зашевелилось в глубине его серых глаз.) – Много воды утекло со времен «Огней Лиссабона», не так ли, полковник? – Я встал, не дожидаясь ответа, и вышел, оставив его одного.
В прохладной темноте спальни на меня, как некое живое существо, навалился гнев, руки задрожали, на лице выступил пот. В поисках носового платка я открыл верхний ящик туалетного столика. Вместо него я нашел там револьвер – легкое оружие, какое обычно носил, точная копия того, который египтяне изъяли у меня однажды темной ночью тысячу лет назад, – заказной «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра с двухдюймовым барабаном, в открывающейся сбоку кобуре на ремешках.
Я повесил кобуру себе на пояс чуть впереди правого бедра, натянул куртку кремового цвета, которую нашел возле двери, и опустил коробочку патронов в карман.
На столе в гостиной лежала колода карт – знак того, что Легран и Пьет где-то поблизости, я вышел на дорожку, спускавшуюся с холма, и отправился на белоснежный пляж. По дороге всегда есть время успокоиться, во всяком случае вспомнить, не пропустил ли ты чего-нибудь важное.
Глава 4
В условиях прямой видимости солдат непременно предпочитает иметь в руках ружье, а не револьвер. В жизни все не так, как показывают в вестернах, и ручной пистолет не эффективен при дальности более пятидесяти футов, а большинство людей не попадет в мишень даже с десяти шагов.
Утверждая это, следует иметь в виду, что в условиях городского боя настоящий профессионал не променяет револьвер ни на что другое.
Раньше моим любимым оружием был автоматический «Браунинг Р-35», бывший тогда на вооружении британской армии. Он позволял делать тринадцать выстрелов без перезарядки, хотя автоматическому оружию в принципе присущи некоторые недостатки. В его механизмах слишком много частей, которые могут выйти из строя, так что ни один из настоящих профессионалов, которых я встречал, не стал бы им пользоваться.
Как-то во время засады в Кинкала один из симба пер на меня, как курьерский поезд, сжимая в руках трехфутовую «пангу». Я попал в него один раз, но следующий патрон дал осечку. Это случается не так уж часто, и в револьвере барабан просто бы провернулся дальше. Но мой браунинг заклинило насмерть, а тем временем противник, видимо нанюхавшись по брови, продолжал на меня переть.
Мы повалились с ним на землю – память вернулась ко мне лишь несколько минут спустя. С того дня я стал большим поклонником револьверов. Всего пять попыток, если оставить одно гнездо пустым для контроля, но зато вполне надежно.
Я спустился на берег. В безветрии и тишине море мерцало зеленовато-голубым зеркалом, раскаленные камни обжигали. Отражаясь от белого песка, свет слепил глаза, так что объекты имели размытые контуры.
Я снял куртку и аккуратно зарядил «смит-и-вессон» пятью патронами, взвесив его сначала в левой, а затем в правой руке. Похоже, что прежняя магия возвращалась. Жар проходил сквозь тонкие подошвы моих ботинок и, разливаясь по спине, полностью заполнял меня изнутри, в то время как оружие накрепко сливалось с моей рукой, превращая меня в сложный аппарат для прицельной стрельбы. Ничем особенным револьвер не отличался: ни специальной рукояткой, ни сточенным бойком. Просто оружие первоклассного заводского изготовления, такое же смертельное, как сам Стаси Вайет.
Достав колоду, я вставил пять карт в щель базальтовой скалы и отмерил пятнадцать шагов. Когда-то успевал изготовиться и пять раз попасть в игральную карту с такого расстояния за полсекунды. Но с тех пор много воды утекло. Я нагнулся, стремительно выпрямился и выстрелил с прямой руки, вытянутой на уровне груди. Эхо замерло в морских просторах. Я перезарядил барабан и подошел к мишени.
Два попадания из пяти. Даже если остальные три прошли недалеко от карты, результат определенно неудовлетворительный. Я вернулся на линию огня. Отмерил то же расстояние до цели и, держа револьвер на уровне глаз, поразил каждую карту по очереди, следя за временем.
Выбил все пять карт, как и ожидал. Укрепил в щели новые и сделал вторую попытку. Хотя стрелял с того же расстояния, но разрядил револьвер гораздо быстрее.
Опять все попадания. Я решил еще раз вернуться на исходную позицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25