Для них он явно был выдающейся личностью, воплощал легендарную храбрость; немаловажную роль играл и его неповторимый внешний облик: например шелковый галстук, который он всегда завязывал узлом, чтобы скрыть свой Рыцарский крест.
Когда я разговаривал по-немецки с саперами Брауном и Шмидтом, которые приносили мне подарки от Эзры – ужасные французские сигареты, – то понимал, что у каждого на уме свое. Эти люди видели «Черномазого» в действии, видели Штейнера и его людей, отважно выходивших на задание на невообразимых «подводных колесницах». Видели, как группа таяла день ото дня. Мужество всегда в цене. Почтительное отношение людей к Штейнеру выводило Радля из себя, а может, он просто по-человечески не любил его. Штейнер был нарушением привычного Радлю порядка. Имея возможность стать офицером, он им не стал – не захотел. Будучи человеком высшего общества, предпочел служить в нижних чинах. Среди всех унтер-офицеров в мире Штейнер был единственным и неповторимым.
Когда мы работали со Штейнером и его людьми, Радль неоднократно появлялся на своей штабной машине, с телохранителями из числа вооруженных до зубов эсэсовцев. Он подзывал Штейнера и спрашивал, как идут дела, и в их разговоре под служебной сдержанностью чувствовалось напряжение.
Первого мая ход мировых событий достиг апогея. Никто из нас не знал тогда, как близок конец войны, хотя кое-что о делах в Европе знали почти все, и не только от Эзры, слушавшего свой припрятанный радиоприемник. Немецкие солдаты из узла связи рядом с плац-комендатурой в Шарлоттстауне тоже были в этом повинны, хотя и могли схлопотать пулю за болтовню о вражеских радиопередачах.
Но на острове Сен-Пьер все шло своим чередом: продолжали возводиться фортификационные сооружения, ставились мины, как и на других островах пролива Ла-Манш. Командующий был намерен продолжать борьбу и после того, как закончится война в Европе.
Как я уже сказал, в первый день мая (это был вторник) нас отвезли в Гранвиль и заставили работать на берегу, рядом со спасательной станцией. Когда мы прибыли, там уже находились около двадцати рабочих «Тодта», а Штейнер и бранденбуржцы появились вскоре после нас. Участок берега рядом со спусковым эллингом был разбомблен в ночь немецкого вторжения, и наша задача заключалась в том, чтобы разровнять площадку для постройки дополнительного блокгауза.
Бранденбуржцы работали по другую сторону колючей проволоки, устанавливая новые мины, хотя берег и так уже был смертельной ловушкой. Именно здесь было одно из немногих удобных мест для морского десанта, пригодных для выгрузки на берег бронетехники.
Неожиданно один из рабочих «Тодта» поднял тревогу: заметил что-то в море и заорал во всю глотку. Я взглянул в ту сторону и увидел в воде, футах в трехстах от берега, беспомощно барахтающегося человека в надувном спасательном жилете. Скорость отлива достигла уже четырех-пяти узлов; плывущего кружило и вертело в несущихся, как лавина, потоках. Беда была в том, что на противоположной стороне залива встречное течение подхватило бы его и унесло в открытое море. Нужно было что-то срочно предпринять, но не со стороны Гранвиля – к берегу нельзя было спуститься из-за минных полей и проволоки. Услышав шум, из своего дома вышел Эзра Скалли.
Он все понял с одного взгляда и сказал Штейнеру:
– Самое верное – выслать лоцманский бот из Шарлоттстауна, но мне понадобится помощь. Пусть ваши парни отвезут меня туда на машине и помогут на борту.
Штейнер вызвал Ланца и Шрейбера; не успел он дать указания, как на узкой улочке появился штабной «мерседес» и остановился у эллинга.
Вышедший Радль разглядел незадачливого беднягу в заливе.
– Кто это?
– Точно не знаю, – сказал ему Штейнер. – Вероятно, летчик. Похоже, на нем летная куртка. Я высылаю Ланца и Шрейбера вместе с мистером Скалли на лоцманском боте.
– Удивляюсь вам, Штейнер, – со вздохом сказал Радль. – Сколько раз вам говорить, что я распоряжаюсь в пределах бухты? Все, что происходит за волноломом, – дело моряков.
Он был прав и не прав, как всякий службист, упершийся лбом в устав и инструкцию. Вряд ли он жаждал спасти утопающего – ему хотелось подтолкнуть Штейнера, заставить его сделать ложный шаг, подставиться.
– Осмелюсь напомнить господину полковнику, – тихо сказал Штейнер, – что проект «Черномазый» подпадает под непосредственное управление военно-морской группы «Запад».
– Дорогой Штейнер! «Черномазый» больше не существует. Вы и ваши люди – снова солдаты. Доводы ваши неубедительны.
Наступило зловещее молчание, и я услышал, как Хаген шепнул Фитцджеральду:
– Бога ради, сэр, скажите, что происходит? Неужели никто не хочет ничего сделать для того несчастного?
Фитцджеральд пропустил вопрос мимо ушей и подошел ко мне. Он побледнел, смотрел напряженно и смятенно.
– Сделайте хоть что-нибудь! Кажется, вас здесь слушают.
Раньше он так не говорил.
– Что именно? – серьезно спросил я.
Думаю, он меня вмиг возненавидел и даже собрался ударить, но ему претило драться. Вместо этого он направился нетвердой походкой к Радлю, то и дело спотыкаясь, – никак не мог рассчитать длину шага при скованных ногах.
– Полковник Радль, – четко сказал он по-немецки, – должен предупредить вас, сэр, что я намерен доложить о вашем поведении соответствующим властям при первой же возможности.
Радль не обратил на него внимания, прошел мимо так, будто его и не было. Вынув портсигар, он аккуратно достал сигарету, зажал в зубах и взглянул на Штейнера. Штейнер вынул старую зажигалку, которой он обычно пользовался, ту, которая была сделана из винтовочного патрона, и поднес к сигарете огонь.
– Спасибо, Штейнер.
Наступило безмолвие, только ветер посвистывал в проволочных заграждениях. Небо быстро затягивали тучи, серые и набухшие от дождя. Человека в воде, подхваченного течением, быстро относило к дальней оконечности залива. И вдруг что-то произошло там, в таинственных глубинах вод, – фигура в спасательном жилете по большой дуге начала приближаться к берегу.
Кто-то пронзительно вскрикнул, по-моему, рабочий «Тодта», – и все затаили дыхание одновременно.
Прибоя не было; утопающего повлекло к берегу, а затем выбросило на сушу в полусотне ярдов под нами.
Это был летчик. Штейнер не ошибся. На нем были летные сапоги и кожаная куртка. Он упал лицом вниз на отмель, а потом перекатился на спину.
– С Божьей помощью, Штейнер. Теперь он наш, это наша проблема, – сказал Радль.
«Проблема» – точнее слова было не подобрать. Полоса белого песка по ту сторону колючей проволоки была нафарширована смертью. Мне вспомнился холодный рассвет на берегу залива Лошадиная Подкова.
– Какие будут приказания, господин полковник? – спросил Штейнер.
– Дорогой мой Штейнер, – удивленно поднял брови Радль, – подобные дела – ваша специальность. Не смею указывать. – Он пожал плечами. – Надеюсь, что вы не проделаете такую дыру в заграждениях, как там, в заливе. Ясно?
– Так точно, – щелкнув каблуками, ответил Штейнер. – Разрешите приступить?
Радль небрежно махнул рукой, и Штейнер направился к своим четверым товарищам, стоявшим небольшой отдельной группой. Он что-то сказал им, и они немедленно стали расширять проход в проволочных заграждениях, которым пользовались раньше. Штейнер повернулся и подошел к нам с Эзрой.
– Здесь не то что на Лошадиной Подкове, Оуэн. Пройти сквозь проволоку легко. По песку – черта с два.
– Он хочет прикрыться тобой, Манфред, – тихо, но твердо сказал Эзра. – Не попадись.
На лице Штейнера появилась странная ироническая улыбка.
– Мне придется выиграть или проиграть на его условиях, Эзра, разве ты не понимаешь? – Он посмотрел на меня. – А вы, Оуэн, понимаете?
Я кивнул.
– Что я должен сделать?
– Если мне конец, пусть он не выживет. Могу я попросить о таком одолжении?
– Охотно, – согласился я. – Вот вам моя рука. Обещаю, что сделаю это не позже, чем через пятнадцать минут.
– И передайте Симоне, что я ее люблю.
Это прозвучало как требование, а не как просьба. Он круто повернулся и пошел вниз, к проволоке. Его парни уже почти заканчивали: Ланц обрубил последнюю секцию проволоки и откинул ее в сторону. Открылся двадцатифутовый проход к берегу шириной около ярда.
Что он собирается делать? Все молча спрашивали себя об этом; и когда он сделал то, что задумал, люди оцепенели в молчании – это было немыслимо.
Штейнер закурил сигарету, сделал пару глубоких затяжек, отбросил окурок и двинулся сквозь проволоку к берегу так спокойно, словно прогуливался по парку в воскресный день. Послышался невольный вздох ужаса и многоязычный ропот смятения, а потом, словно по общему согласию, снова наступила полная тишина.
Он прошел к воде прямо, как по ниточке. Эзра вцепился мне в руку и простонал:
– Это невероятно, Оуэн! Это чудо...
– Нет, просто везение, – ответил я.
Меня тоже прошиб озноб и по коже пошли мурашки, но я знал, что Штейнеру повезет – он уцелеет. Мы все уцелеем – пока, ибо игра еще не закончена, крупные ставки впереди.
Не слышно было ни звука: мы смотрели в спину Штейнеру, идущему к воде. Он добрался до летчика и опустился рядом с ним на колени. Сзади меня послышался глухой стон. Я обернулся и увидел, что взмокший Хаген крестится.
– Держись, парень, не скули, – сказал ему Грант. – Он должен непременно вернуться.
Штейнер тем временем одним махом взвалил летчика на плечи и повернулся к нам. На таком расстоянии мне не видно было выражения его лица, но казалось, будто оно мне знакомо. Я бросил взгляд на усмехавшегося Радля, подковылял поближе к проволоке и захлопал в ладоши.
– Давай, Манфред! – крикнул я по-английски. – Тебе полагается королевская награда.
Он двинулся обратно. Шел медленно, с тяжестью на плечах, ступни глубоко тонули в мягком песке. Толпа за моей спиной хлынула вперед; солдаты, рабочие «Тодта», рейнджеры и бранденбуржцы – все смешались в одну кучу. Тишина сменилась сдавленным гомоном.
Мне послышался шум машины, но я не отрывал глаз от Штейнера. В толпе произошло движение, и я услыхал голос Падди Райли:
– Матерь Божья!
Рядом возникла Симона. Вцепившись мне в руку, мертвенно-бледная, она сказала:
– Кто-то с батареи позвонил в госпиталь. Мы приехали на санитарной машине.
– Дайте пройти, черт возьми! – крикнул Райли на своем скверном немецком, и толпа расступилась, пропуская двух санитаров с носилками.
Штейнер был уже в двадцати ярдах; вдруг он замер, подняв правую ногу, лицо его застыло. Мы увидели, что он наступил на мину. В толпе кто-то испуганно вскрикнул, люди в страхе начали пятиться, а некоторые бросились на землю в ожидании взрыва.
Взрыва не последовало. Штейнер продолжал стоять, стараясь сохранять равновесие, и лицо его выражало лишь напряженную сосредоточенность. Я оттолкнул Симону и пошел сквозь колючую проволоку, гремя цепью, как сказочное привидение.
Когда я подошел уже достаточно близко, он сказал с улыбкой:
– Что ж так долго?
Я опустился на колени – это удалось мне не сразу из-за цепи на ногах – и аккуратно разгреб песок вокруг мины. Потом бережно вынул ее и поставил набок.
– Бесчувственная скотина, – проговорил он.
Я мотнул головой и огрызнулся:
– Не совсем. Я еще хочу пожить, хоть и готов подохнуть, если надо. Но не здесь и не сейчас. Что-то будет, а что – Бог знает.
Редкие крупные капли дождя застучали по песку. Я поднялся и пошел по проходу под рев толпы, слышный, наверное, даже в Шарлоттстауне. Люди расступились, и Штейнер передал летчика в руки санитаров. Летчик, парень лет девятнадцати – двадцати, был в беспамятстве: из простреленной в нескольких местах ноги текла кровь.
Райли сам пошел впереди носилок сквозь толпу, безжалостно расталкивая всех, кто оказывался на пути. Симона коснулась ладонью руки Штейнера, едва сдерживая слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Когда я разговаривал по-немецки с саперами Брауном и Шмидтом, которые приносили мне подарки от Эзры – ужасные французские сигареты, – то понимал, что у каждого на уме свое. Эти люди видели «Черномазого» в действии, видели Штейнера и его людей, отважно выходивших на задание на невообразимых «подводных колесницах». Видели, как группа таяла день ото дня. Мужество всегда в цене. Почтительное отношение людей к Штейнеру выводило Радля из себя, а может, он просто по-человечески не любил его. Штейнер был нарушением привычного Радлю порядка. Имея возможность стать офицером, он им не стал – не захотел. Будучи человеком высшего общества, предпочел служить в нижних чинах. Среди всех унтер-офицеров в мире Штейнер был единственным и неповторимым.
Когда мы работали со Штейнером и его людьми, Радль неоднократно появлялся на своей штабной машине, с телохранителями из числа вооруженных до зубов эсэсовцев. Он подзывал Штейнера и спрашивал, как идут дела, и в их разговоре под служебной сдержанностью чувствовалось напряжение.
Первого мая ход мировых событий достиг апогея. Никто из нас не знал тогда, как близок конец войны, хотя кое-что о делах в Европе знали почти все, и не только от Эзры, слушавшего свой припрятанный радиоприемник. Немецкие солдаты из узла связи рядом с плац-комендатурой в Шарлоттстауне тоже были в этом повинны, хотя и могли схлопотать пулю за болтовню о вражеских радиопередачах.
Но на острове Сен-Пьер все шло своим чередом: продолжали возводиться фортификационные сооружения, ставились мины, как и на других островах пролива Ла-Манш. Командующий был намерен продолжать борьбу и после того, как закончится война в Европе.
Как я уже сказал, в первый день мая (это был вторник) нас отвезли в Гранвиль и заставили работать на берегу, рядом со спасательной станцией. Когда мы прибыли, там уже находились около двадцати рабочих «Тодта», а Штейнер и бранденбуржцы появились вскоре после нас. Участок берега рядом со спусковым эллингом был разбомблен в ночь немецкого вторжения, и наша задача заключалась в том, чтобы разровнять площадку для постройки дополнительного блокгауза.
Бранденбуржцы работали по другую сторону колючей проволоки, устанавливая новые мины, хотя берег и так уже был смертельной ловушкой. Именно здесь было одно из немногих удобных мест для морского десанта, пригодных для выгрузки на берег бронетехники.
Неожиданно один из рабочих «Тодта» поднял тревогу: заметил что-то в море и заорал во всю глотку. Я взглянул в ту сторону и увидел в воде, футах в трехстах от берега, беспомощно барахтающегося человека в надувном спасательном жилете. Скорость отлива достигла уже четырех-пяти узлов; плывущего кружило и вертело в несущихся, как лавина, потоках. Беда была в том, что на противоположной стороне залива встречное течение подхватило бы его и унесло в открытое море. Нужно было что-то срочно предпринять, но не со стороны Гранвиля – к берегу нельзя было спуститься из-за минных полей и проволоки. Услышав шум, из своего дома вышел Эзра Скалли.
Он все понял с одного взгляда и сказал Штейнеру:
– Самое верное – выслать лоцманский бот из Шарлоттстауна, но мне понадобится помощь. Пусть ваши парни отвезут меня туда на машине и помогут на борту.
Штейнер вызвал Ланца и Шрейбера; не успел он дать указания, как на узкой улочке появился штабной «мерседес» и остановился у эллинга.
Вышедший Радль разглядел незадачливого беднягу в заливе.
– Кто это?
– Точно не знаю, – сказал ему Штейнер. – Вероятно, летчик. Похоже, на нем летная куртка. Я высылаю Ланца и Шрейбера вместе с мистером Скалли на лоцманском боте.
– Удивляюсь вам, Штейнер, – со вздохом сказал Радль. – Сколько раз вам говорить, что я распоряжаюсь в пределах бухты? Все, что происходит за волноломом, – дело моряков.
Он был прав и не прав, как всякий службист, упершийся лбом в устав и инструкцию. Вряд ли он жаждал спасти утопающего – ему хотелось подтолкнуть Штейнера, заставить его сделать ложный шаг, подставиться.
– Осмелюсь напомнить господину полковнику, – тихо сказал Штейнер, – что проект «Черномазый» подпадает под непосредственное управление военно-морской группы «Запад».
– Дорогой Штейнер! «Черномазый» больше не существует. Вы и ваши люди – снова солдаты. Доводы ваши неубедительны.
Наступило зловещее молчание, и я услышал, как Хаген шепнул Фитцджеральду:
– Бога ради, сэр, скажите, что происходит? Неужели никто не хочет ничего сделать для того несчастного?
Фитцджеральд пропустил вопрос мимо ушей и подошел ко мне. Он побледнел, смотрел напряженно и смятенно.
– Сделайте хоть что-нибудь! Кажется, вас здесь слушают.
Раньше он так не говорил.
– Что именно? – серьезно спросил я.
Думаю, он меня вмиг возненавидел и даже собрался ударить, но ему претило драться. Вместо этого он направился нетвердой походкой к Радлю, то и дело спотыкаясь, – никак не мог рассчитать длину шага при скованных ногах.
– Полковник Радль, – четко сказал он по-немецки, – должен предупредить вас, сэр, что я намерен доложить о вашем поведении соответствующим властям при первой же возможности.
Радль не обратил на него внимания, прошел мимо так, будто его и не было. Вынув портсигар, он аккуратно достал сигарету, зажал в зубах и взглянул на Штейнера. Штейнер вынул старую зажигалку, которой он обычно пользовался, ту, которая была сделана из винтовочного патрона, и поднес к сигарете огонь.
– Спасибо, Штейнер.
Наступило безмолвие, только ветер посвистывал в проволочных заграждениях. Небо быстро затягивали тучи, серые и набухшие от дождя. Человека в воде, подхваченного течением, быстро относило к дальней оконечности залива. И вдруг что-то произошло там, в таинственных глубинах вод, – фигура в спасательном жилете по большой дуге начала приближаться к берегу.
Кто-то пронзительно вскрикнул, по-моему, рабочий «Тодта», – и все затаили дыхание одновременно.
Прибоя не было; утопающего повлекло к берегу, а затем выбросило на сушу в полусотне ярдов под нами.
Это был летчик. Штейнер не ошибся. На нем были летные сапоги и кожаная куртка. Он упал лицом вниз на отмель, а потом перекатился на спину.
– С Божьей помощью, Штейнер. Теперь он наш, это наша проблема, – сказал Радль.
«Проблема» – точнее слова было не подобрать. Полоса белого песка по ту сторону колючей проволоки была нафарширована смертью. Мне вспомнился холодный рассвет на берегу залива Лошадиная Подкова.
– Какие будут приказания, господин полковник? – спросил Штейнер.
– Дорогой мой Штейнер, – удивленно поднял брови Радль, – подобные дела – ваша специальность. Не смею указывать. – Он пожал плечами. – Надеюсь, что вы не проделаете такую дыру в заграждениях, как там, в заливе. Ясно?
– Так точно, – щелкнув каблуками, ответил Штейнер. – Разрешите приступить?
Радль небрежно махнул рукой, и Штейнер направился к своим четверым товарищам, стоявшим небольшой отдельной группой. Он что-то сказал им, и они немедленно стали расширять проход в проволочных заграждениях, которым пользовались раньше. Штейнер повернулся и подошел к нам с Эзрой.
– Здесь не то что на Лошадиной Подкове, Оуэн. Пройти сквозь проволоку легко. По песку – черта с два.
– Он хочет прикрыться тобой, Манфред, – тихо, но твердо сказал Эзра. – Не попадись.
На лице Штейнера появилась странная ироническая улыбка.
– Мне придется выиграть или проиграть на его условиях, Эзра, разве ты не понимаешь? – Он посмотрел на меня. – А вы, Оуэн, понимаете?
Я кивнул.
– Что я должен сделать?
– Если мне конец, пусть он не выживет. Могу я попросить о таком одолжении?
– Охотно, – согласился я. – Вот вам моя рука. Обещаю, что сделаю это не позже, чем через пятнадцать минут.
– И передайте Симоне, что я ее люблю.
Это прозвучало как требование, а не как просьба. Он круто повернулся и пошел вниз, к проволоке. Его парни уже почти заканчивали: Ланц обрубил последнюю секцию проволоки и откинул ее в сторону. Открылся двадцатифутовый проход к берегу шириной около ярда.
Что он собирается делать? Все молча спрашивали себя об этом; и когда он сделал то, что задумал, люди оцепенели в молчании – это было немыслимо.
Штейнер закурил сигарету, сделал пару глубоких затяжек, отбросил окурок и двинулся сквозь проволоку к берегу так спокойно, словно прогуливался по парку в воскресный день. Послышался невольный вздох ужаса и многоязычный ропот смятения, а потом, словно по общему согласию, снова наступила полная тишина.
Он прошел к воде прямо, как по ниточке. Эзра вцепился мне в руку и простонал:
– Это невероятно, Оуэн! Это чудо...
– Нет, просто везение, – ответил я.
Меня тоже прошиб озноб и по коже пошли мурашки, но я знал, что Штейнеру повезет – он уцелеет. Мы все уцелеем – пока, ибо игра еще не закончена, крупные ставки впереди.
Не слышно было ни звука: мы смотрели в спину Штейнеру, идущему к воде. Он добрался до летчика и опустился рядом с ним на колени. Сзади меня послышался глухой стон. Я обернулся и увидел, что взмокший Хаген крестится.
– Держись, парень, не скули, – сказал ему Грант. – Он должен непременно вернуться.
Штейнер тем временем одним махом взвалил летчика на плечи и повернулся к нам. На таком расстоянии мне не видно было выражения его лица, но казалось, будто оно мне знакомо. Я бросил взгляд на усмехавшегося Радля, подковылял поближе к проволоке и захлопал в ладоши.
– Давай, Манфред! – крикнул я по-английски. – Тебе полагается королевская награда.
Он двинулся обратно. Шел медленно, с тяжестью на плечах, ступни глубоко тонули в мягком песке. Толпа за моей спиной хлынула вперед; солдаты, рабочие «Тодта», рейнджеры и бранденбуржцы – все смешались в одну кучу. Тишина сменилась сдавленным гомоном.
Мне послышался шум машины, но я не отрывал глаз от Штейнера. В толпе произошло движение, и я услыхал голос Падди Райли:
– Матерь Божья!
Рядом возникла Симона. Вцепившись мне в руку, мертвенно-бледная, она сказала:
– Кто-то с батареи позвонил в госпиталь. Мы приехали на санитарной машине.
– Дайте пройти, черт возьми! – крикнул Райли на своем скверном немецком, и толпа расступилась, пропуская двух санитаров с носилками.
Штейнер был уже в двадцати ярдах; вдруг он замер, подняв правую ногу, лицо его застыло. Мы увидели, что он наступил на мину. В толпе кто-то испуганно вскрикнул, люди в страхе начали пятиться, а некоторые бросились на землю в ожидании взрыва.
Взрыва не последовало. Штейнер продолжал стоять, стараясь сохранять равновесие, и лицо его выражало лишь напряженную сосредоточенность. Я оттолкнул Симону и пошел сквозь колючую проволоку, гремя цепью, как сказочное привидение.
Когда я подошел уже достаточно близко, он сказал с улыбкой:
– Что ж так долго?
Я опустился на колени – это удалось мне не сразу из-за цепи на ногах – и аккуратно разгреб песок вокруг мины. Потом бережно вынул ее и поставил набок.
– Бесчувственная скотина, – проговорил он.
Я мотнул головой и огрызнулся:
– Не совсем. Я еще хочу пожить, хоть и готов подохнуть, если надо. Но не здесь и не сейчас. Что-то будет, а что – Бог знает.
Редкие крупные капли дождя застучали по песку. Я поднялся и пошел по проходу под рев толпы, слышный, наверное, даже в Шарлоттстауне. Люди расступились, и Штейнер передал летчика в руки санитаров. Летчик, парень лет девятнадцати – двадцати, был в беспамятстве: из простреленной в нескольких местах ноги текла кровь.
Райли сам пошел впереди носилок сквозь толпу, безжалостно расталкивая всех, кто оказывался на пути. Симона коснулась ладонью руки Штейнера, едва сдерживая слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29