В конце концов, я не огнедышащий трехголовый змей и не злобный гном. И даже не ведьма, хотя из всех этих сравнений последнее — самое подходящее. Нет, тут даже ангел не выдержит, не только я.
— Сколько можно притворяться? — обрушилась я на девушку. — Ведь с самого начала даже дураку ясно — ты по уши завязла в этом деле.
Кончай увиливать и выкладывай все начистоту, будем вместе решать, как выпутываться. Или, может, ты и в самом деле боишься, что этот твой хахаль зарубил Веронику топором? Но даже если и так, возможно, найдём смягчающие вину обстоятельства. Давно пора расколоться, вон ведь как извелась. Ну, в чем дело?
Лицо несчастной девушки из синюшно-бледного стало пунцовым, она с трудом дышала. Того и гляди в обморок упадёт.
— Да нет.., ты не то думаешь.., это невозможно.., не так.., не так…
— А как? Сделай милость, уточни, я хоть и догадываюсь, но не обо всем. То есть он замешан, но без топора, так? Или пришиб её случайно, просто рука дрогнула…
— Ну знаешь, этого не может быть Я не согласна!
— Хорошо, я тоже могу не соглашаться, за компанию с тобой, что совсем не мешает как следует взвесить все известные нам обстоятельства. К чему он причастен? К маркам? К монетам?
К другим ценностям? Фарфор, серебро? — настырно допекала я Гражинку. — Ты же сама упоминала о какой-то безделушке времён Варшавского княжества…
Гражинка глядела на меня полными слез глазами раненой лани.
— Только слез нам сейчас и не хватает! — проворчала я. — Тогда весь зал обратит на нас внимание. Болеславец не Париж, сплетни здесь — страшная сила. Соберись с духом, в твоих же интересах обсудить все спокойно. И учти, в конце концов, пряжку нашла я, а не глины, хоть небольшое, но утешение, согласись.
— Но ведь ты, — выдавила из себя Гражинка, — но ведь ты им скажешь. Просто обязана сказать. А ведь он… О боже!
— И вовсе не обязана, — холодно проговорила я. — Если узнаю, что на самом деле происходило и какое значение имеет пряжка. А ты по-прежнему молчишь как гроб повапленный… тьфу! Ведь я сама по себе не могу обо всем догадаться. Этот твой хахаль там был, теперь знаю твёрдо, но в каком качестве? Что он там делал?
А может, и ты не знаешь? Подносик из-под монет — вещественное доказательство, факт, и этот факт я пока держу в своей машине. А может, твой парень лишь следил за преступниками и теперь намерен их шантажировать? Видишь, к каким выводам можно прийти, если некоторые будут молчать, как.., как не знаю кто. Я ведь могу выдвинуть и ещё парочку версий, одну лучше другой, ты меня знаешь, воображения хватит, вот фактов маловато, помоги же мне. Хочу услышать от тебя хоть одно, слышишь? Одно объяснение, вместо всех этих слезливых причитаний.
— Кажется, немного коньяка мне бы помогло, — дрожащими губами пролепетала Гражинка.
Я оглянулась на официантку. Ресторан почти полупустой, официантка работой не перегружена, и коньячок появился незамедлительно. И так же незамедлительно был принят страждущей.
Помолчав немного, она глубоко вздохнула и обречённо начала признаваться:
— Я и в самом деле не хотела тебе о нем говорить, вообще, ещё до всего… Знаешь ведь, как я подхожу к этому.., к этому…
— Сексу. Знаю. Валяй дальше.
— Сплошные сомнения… И вовсе не только секс, вот ты всегда так.., грубо…
— Молчу, молчу. Но похоже, в данном случае были не только сомнения? Судя по твоим душевным терзаниям.
— Знаю, у тебя я понимания не найду, нет в тебе тонкости.., но чего уж там скрывать. Влюбилась я. Очень.., очень влюбилась, есть в нем что-то такое, словом, без него я не представляю себе жизни. И в то же время что-то в нем меня настораживает…
— Судя по всему, настораживает совсем немного, да и то лишь тогда, когда его нет рядом.
А когда он с тобой, страсть застилает глаза.
— Точно! — подтвердила девушка и спохватилась:
— А ты откуда знаешь?
— Не ты первая, не ты последняя, — со вздохом отвечала я. — И мне довелось такое пережить. Но к делу, — поспешила отогнать я нахлынувшие было воспоминания. — Так вот, когда ты о нем думаешь на расстоянии и относительно спокойно, то взвешиваешь все за и против? Или не в состоянии этого делать, в голове полный сумбур?
— По-разному бывает. В основном сумбур.
Ах, я и сама не знаю, мотает меня из стороны в сторону. А в последнее время живу как на качелях, то лечу вверх, то опускаюсь на самое дно.
Я бы уж предпочла нечто среднее, чтобы земля была под ногами, а не такая пустота вокруг.
— Размечталась! — с укоризной фыркнула я и опять спохватилась: ну что у меня за характер.
В конце концов, эту девушку я знала уже несколько лет. Обычный, заурядный парень показался бы ей скучным и недостойным внимания.
Я даже могла припомнить ей одного такого, да чего уж растравлять сердце несчастной, и без того мучается.
Коньяк — отличная терапия, я всегда говорила. Гражина почти обрела душевное равновесие и уже спокойнее продолжала:
— Возможно, теперь я об этом жалею, но…
Нет, не стала бы ничего менять. Знаешь, в Патрике есть что-то, чего я не могу до конца понять.
А я с самого начала знала, что дело добром не кончится, подспудно чувствовала. Ты права была, говоря о секретах.
— О каких секретах?
— Ну, помнишь, однажды ты сказала., что если кто-то делает из чего-то секрет, это всегда нехорошо пахнет. Так ты выразилась.
— Надо же, какие умные вещи я иногда говорю.
— А он как раз именно такие штучки откалывал — все у него какие-то тайны. Никогда не скажет, куда едет и зачем, чем занимался во время долгого отсутствия и где был, а уж если приходит, то, как правило, с опозданием и ни за что не объяснит, почему опоздал. А то и вовсе не придёт, хотя мы договорились встретиться, и на все расспросы ответ один: не мог прийти. Понимаешь? А какого лешего не мог?!
— Разные бывают причины. Например, защёлкнулась задвижка, когда он сидел в нужнике, как любимой девушке признаться в таком? — не преминула съехидничать я.
Гражинка, слава богу, пропустила мою шпильку мимо ушей, продолжая исповедь с ещё большим отчаянием:
— И сюда тоже якобы за мной приехал. Ну ладно, в Дрезден — вслед за мной, но сюда?.. Мне неизвестно, знал ли он Веронику, но слышал о ней наверняка. Болеславец ему знаком. Откуда? Родился здесь или часто приезжал? Опять полнейшая неизвестность., — А где он родился?
— Понятия не имею. Он не желает об этом говорить.
— Может, в бывшем Советском Союзе? Теперь стыдно в этом признаваться, вот и не говорит. Воспитывался и рос в детском доме".
— Ничего подобного! У него были родители, я видела их свадебную фотографию. Похож на отца как две капли воды. Вылитый папочка.
Чем Патрик занимается — я не знаю. Посредник, менеджер, бизнесмен? Хоть бы намёк какой.
А когда о работе ни слова — мне все представляется подозрительным. Он ни о чем, что касается лично его, не желает говорить.
— А о чем желает?
— Обо мне. О нас. Причём обо мне все-все, потому что, видите ли, любит меня.
— Специальность какая-нибудь у него есть?
Хоть это-то тебе известно?
— Есть. Он специалист в области металловедения, как-то говорил об этом. И это правда, несколько раз убеждалась, что в железках он разбирается отлично.
— Стукнет по старой подкове и сразу выдаст, из чего она и когда сделана?
— Да, что-то в этом роде. И скорее технарь, а вот эрудицией не блещет. Ну, Шекспира или ещё кого из великих иногда цитирует наизусть, а вот о Мильтоне и не слыхивал. Опять же каждую химеру на соборе Парижской Богоматери назовёт и расскажет о ней целую историю, в джазе разбирается, зато Баха от Вагнера не отличит.
— Я тоже, — напомнила я девушке.
— Немузыкальная я, для меня вся их музыка — просто шум, а уж Вагнера я просто не выношу.
— О Сартре знает лишь то, что тот ходил в чёрном свитере…
— Уже неплохо.
— ..А Уортона считает биологом, открывшим потрясающий факт, что у голубки тёплая гузка.
— Тонкое наблюдение! — похвалила я.
— В живописи путает импрессионистов с абстракционистами. Пикассо для него величайший бабник столетия, Дали знаменит лишь своими усами, да и то он не уверен, усы на лице художника или на его картинах. Считает, что любая хорошая забегаловка выше самого знаменитого музея в мире.
— Не он один такой.
— И вообще для него духовные ценности не существуют, в людях он уважает лишь силу.
В наше время выживает сильный, слабый гибнет — это, считает он, в порядке вещей. А вообще — в этой жизни превыше всего материальное благосостояние.
Не слишком ли многого требует она от своего, поклонника? Он её любит, а это главное. На кой ей вся эта культура, тем более что эрудиция его какая-то.., в клеточку, а это даже интересно.
Гражинка легко может восполнить недостатки его образования. Нет, причина кроется в чем-то другом.
— Ну, с интеллектом все понятно, — попыталась перевести разговор в иное русло.
Но Гражина меня словно не слышала. Теперь она с головой погрузилась в область литературы, в которой её возлюбленный отличается просто возмутительной неграмотностью. Пруса никогда не держал в руках, его «Куклу» видел только на экране, да и то половину, о Сенкевиче знает лишь то, что проходили в школе, а Венява-Длугошевский существовал для него лишь как Венява, так звали кобылу, победившую на скачках. Я её тоже видела, кобылка что надо. Уверена, что генерал Венява-Длугошевский, стопроцентный мужчина, в гробу перевернётся, если узнает, что его именем назвали лошадь.
Мне надоело выслушивать её бесчисленные претензии к любимому мужчине, и я бесцеремонно прервала девушку:
— Слушай, кончай со своими духовными запросами, давай вернёмся на грешную землю.
Остановленная на всем скаку где-то в середине Пруста, Гражина не сразу поняла, о чем я говорю. Пришлось растолковать.
— Я тебя спрашиваю насчёт постели, — задала я вопрос со свойственной мне прямотой. — Знаешь такой предмет меблировки, как кровать?
— О, в постели он великолепен!
И, сконфузившись, сразу замкнулась. Она никогда не придавала большого значения сексу, была в этом отношении законченной пуританкой и не любила разговоров на подобные темы. А вот тут не сдержалась. Однако слово не воробей…
— Ну что ж, из того, что ты мне рассказала, я заметила в нем больше достоинств, чем недостатков, — попыталась я успокоить её. — Любит тебя, и ты относишься к нему с нежностью. А теперь перейдём к делу. Я же ясно вижу, тебя что-то мучает. Что общего у твоего Патрика с Вероникой, преступлением и пропавшими монетами? Что-то общее точно есть. Скажи мне в конце концов, что ты знаешь.
И Гражинка, тяжело вздохнув, заговорила:
— Ладно уж, скажу, что знаю. Он уже давно спрашивал меня, что мне нужно от Вероники, зачем я к ней хожу. Возможно, я сама ему об этом сказала, точно не помню. В прошлый раз, когда я возвращалась из Дрездена, он здесь ожидал меня, но жил не в гостинице.
— А где?
— Сказал, у знакомых. Не знаю, у каких знакомых.
— А в Варшаве он где живёт?
— В своей квартире. Полторы комнаты с кухней, на Окенче. Но его визитная карточка на дверях не приколота.
— Визитная карточка ещё ни о чем не говорит, я могу прицепить хоть с Гретой Гарбо, для меня это не имеет значения.
— А для меня имеет! — гневно возразила Гражина. — Для меня визитка — символ какой-то стабилизации, место человека на земле, место, добытое честным путём, когда нет необходимости ничего скрывать. Когда скрывают, это.., это подозрительно.
Что ж, может, она в чем-то и права, хотя и не совсем. Ведь по-разному бывает в жизни. А вдруг и меня разыскивает какой-нибудь нахал именно таким вот способом, просматривая все визитные карточки…
Нахал… Езус-Мария! А как же письмо? Вот, опять вспомнилось, и я критически спросила себя: а кто же я в таком случае? Не нахалка ли, когда вот так, безжалостно прижав девушку к стенке, можно сказать, схватив её за горло, выжимаю нужные мне сведения, которые она именно мне как раз и не хотела сообщать. Ни тактичности, ни понимания с моей стороны, а лишь грубая напористость и никакого снисхождения к тонкой натуре девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Сколько можно притворяться? — обрушилась я на девушку. — Ведь с самого начала даже дураку ясно — ты по уши завязла в этом деле.
Кончай увиливать и выкладывай все начистоту, будем вместе решать, как выпутываться. Или, может, ты и в самом деле боишься, что этот твой хахаль зарубил Веронику топором? Но даже если и так, возможно, найдём смягчающие вину обстоятельства. Давно пора расколоться, вон ведь как извелась. Ну, в чем дело?
Лицо несчастной девушки из синюшно-бледного стало пунцовым, она с трудом дышала. Того и гляди в обморок упадёт.
— Да нет.., ты не то думаешь.., это невозможно.., не так.., не так…
— А как? Сделай милость, уточни, я хоть и догадываюсь, но не обо всем. То есть он замешан, но без топора, так? Или пришиб её случайно, просто рука дрогнула…
— Ну знаешь, этого не может быть Я не согласна!
— Хорошо, я тоже могу не соглашаться, за компанию с тобой, что совсем не мешает как следует взвесить все известные нам обстоятельства. К чему он причастен? К маркам? К монетам?
К другим ценностям? Фарфор, серебро? — настырно допекала я Гражинку. — Ты же сама упоминала о какой-то безделушке времён Варшавского княжества…
Гражинка глядела на меня полными слез глазами раненой лани.
— Только слез нам сейчас и не хватает! — проворчала я. — Тогда весь зал обратит на нас внимание. Болеславец не Париж, сплетни здесь — страшная сила. Соберись с духом, в твоих же интересах обсудить все спокойно. И учти, в конце концов, пряжку нашла я, а не глины, хоть небольшое, но утешение, согласись.
— Но ведь ты, — выдавила из себя Гражинка, — но ведь ты им скажешь. Просто обязана сказать. А ведь он… О боже!
— И вовсе не обязана, — холодно проговорила я. — Если узнаю, что на самом деле происходило и какое значение имеет пряжка. А ты по-прежнему молчишь как гроб повапленный… тьфу! Ведь я сама по себе не могу обо всем догадаться. Этот твой хахаль там был, теперь знаю твёрдо, но в каком качестве? Что он там делал?
А может, и ты не знаешь? Подносик из-под монет — вещественное доказательство, факт, и этот факт я пока держу в своей машине. А может, твой парень лишь следил за преступниками и теперь намерен их шантажировать? Видишь, к каким выводам можно прийти, если некоторые будут молчать, как.., как не знаю кто. Я ведь могу выдвинуть и ещё парочку версий, одну лучше другой, ты меня знаешь, воображения хватит, вот фактов маловато, помоги же мне. Хочу услышать от тебя хоть одно, слышишь? Одно объяснение, вместо всех этих слезливых причитаний.
— Кажется, немного коньяка мне бы помогло, — дрожащими губами пролепетала Гражинка.
Я оглянулась на официантку. Ресторан почти полупустой, официантка работой не перегружена, и коньячок появился незамедлительно. И так же незамедлительно был принят страждущей.
Помолчав немного, она глубоко вздохнула и обречённо начала признаваться:
— Я и в самом деле не хотела тебе о нем говорить, вообще, ещё до всего… Знаешь ведь, как я подхожу к этому.., к этому…
— Сексу. Знаю. Валяй дальше.
— Сплошные сомнения… И вовсе не только секс, вот ты всегда так.., грубо…
— Молчу, молчу. Но похоже, в данном случае были не только сомнения? Судя по твоим душевным терзаниям.
— Знаю, у тебя я понимания не найду, нет в тебе тонкости.., но чего уж там скрывать. Влюбилась я. Очень.., очень влюбилась, есть в нем что-то такое, словом, без него я не представляю себе жизни. И в то же время что-то в нем меня настораживает…
— Судя по всему, настораживает совсем немного, да и то лишь тогда, когда его нет рядом.
А когда он с тобой, страсть застилает глаза.
— Точно! — подтвердила девушка и спохватилась:
— А ты откуда знаешь?
— Не ты первая, не ты последняя, — со вздохом отвечала я. — И мне довелось такое пережить. Но к делу, — поспешила отогнать я нахлынувшие было воспоминания. — Так вот, когда ты о нем думаешь на расстоянии и относительно спокойно, то взвешиваешь все за и против? Или не в состоянии этого делать, в голове полный сумбур?
— По-разному бывает. В основном сумбур.
Ах, я и сама не знаю, мотает меня из стороны в сторону. А в последнее время живу как на качелях, то лечу вверх, то опускаюсь на самое дно.
Я бы уж предпочла нечто среднее, чтобы земля была под ногами, а не такая пустота вокруг.
— Размечталась! — с укоризной фыркнула я и опять спохватилась: ну что у меня за характер.
В конце концов, эту девушку я знала уже несколько лет. Обычный, заурядный парень показался бы ей скучным и недостойным внимания.
Я даже могла припомнить ей одного такого, да чего уж растравлять сердце несчастной, и без того мучается.
Коньяк — отличная терапия, я всегда говорила. Гражина почти обрела душевное равновесие и уже спокойнее продолжала:
— Возможно, теперь я об этом жалею, но…
Нет, не стала бы ничего менять. Знаешь, в Патрике есть что-то, чего я не могу до конца понять.
А я с самого начала знала, что дело добром не кончится, подспудно чувствовала. Ты права была, говоря о секретах.
— О каких секретах?
— Ну, помнишь, однажды ты сказала., что если кто-то делает из чего-то секрет, это всегда нехорошо пахнет. Так ты выразилась.
— Надо же, какие умные вещи я иногда говорю.
— А он как раз именно такие штучки откалывал — все у него какие-то тайны. Никогда не скажет, куда едет и зачем, чем занимался во время долгого отсутствия и где был, а уж если приходит, то, как правило, с опозданием и ни за что не объяснит, почему опоздал. А то и вовсе не придёт, хотя мы договорились встретиться, и на все расспросы ответ один: не мог прийти. Понимаешь? А какого лешего не мог?!
— Разные бывают причины. Например, защёлкнулась задвижка, когда он сидел в нужнике, как любимой девушке признаться в таком? — не преминула съехидничать я.
Гражинка, слава богу, пропустила мою шпильку мимо ушей, продолжая исповедь с ещё большим отчаянием:
— И сюда тоже якобы за мной приехал. Ну ладно, в Дрезден — вслед за мной, но сюда?.. Мне неизвестно, знал ли он Веронику, но слышал о ней наверняка. Болеславец ему знаком. Откуда? Родился здесь или часто приезжал? Опять полнейшая неизвестность., — А где он родился?
— Понятия не имею. Он не желает об этом говорить.
— Может, в бывшем Советском Союзе? Теперь стыдно в этом признаваться, вот и не говорит. Воспитывался и рос в детском доме".
— Ничего подобного! У него были родители, я видела их свадебную фотографию. Похож на отца как две капли воды. Вылитый папочка.
Чем Патрик занимается — я не знаю. Посредник, менеджер, бизнесмен? Хоть бы намёк какой.
А когда о работе ни слова — мне все представляется подозрительным. Он ни о чем, что касается лично его, не желает говорить.
— А о чем желает?
— Обо мне. О нас. Причём обо мне все-все, потому что, видите ли, любит меня.
— Специальность какая-нибудь у него есть?
Хоть это-то тебе известно?
— Есть. Он специалист в области металловедения, как-то говорил об этом. И это правда, несколько раз убеждалась, что в железках он разбирается отлично.
— Стукнет по старой подкове и сразу выдаст, из чего она и когда сделана?
— Да, что-то в этом роде. И скорее технарь, а вот эрудицией не блещет. Ну, Шекспира или ещё кого из великих иногда цитирует наизусть, а вот о Мильтоне и не слыхивал. Опять же каждую химеру на соборе Парижской Богоматери назовёт и расскажет о ней целую историю, в джазе разбирается, зато Баха от Вагнера не отличит.
— Я тоже, — напомнила я девушке.
— Немузыкальная я, для меня вся их музыка — просто шум, а уж Вагнера я просто не выношу.
— О Сартре знает лишь то, что тот ходил в чёрном свитере…
— Уже неплохо.
— ..А Уортона считает биологом, открывшим потрясающий факт, что у голубки тёплая гузка.
— Тонкое наблюдение! — похвалила я.
— В живописи путает импрессионистов с абстракционистами. Пикассо для него величайший бабник столетия, Дали знаменит лишь своими усами, да и то он не уверен, усы на лице художника или на его картинах. Считает, что любая хорошая забегаловка выше самого знаменитого музея в мире.
— Не он один такой.
— И вообще для него духовные ценности не существуют, в людях он уважает лишь силу.
В наше время выживает сильный, слабый гибнет — это, считает он, в порядке вещей. А вообще — в этой жизни превыше всего материальное благосостояние.
Не слишком ли многого требует она от своего, поклонника? Он её любит, а это главное. На кой ей вся эта культура, тем более что эрудиция его какая-то.., в клеточку, а это даже интересно.
Гражинка легко может восполнить недостатки его образования. Нет, причина кроется в чем-то другом.
— Ну, с интеллектом все понятно, — попыталась перевести разговор в иное русло.
Но Гражина меня словно не слышала. Теперь она с головой погрузилась в область литературы, в которой её возлюбленный отличается просто возмутительной неграмотностью. Пруса никогда не держал в руках, его «Куклу» видел только на экране, да и то половину, о Сенкевиче знает лишь то, что проходили в школе, а Венява-Длугошевский существовал для него лишь как Венява, так звали кобылу, победившую на скачках. Я её тоже видела, кобылка что надо. Уверена, что генерал Венява-Длугошевский, стопроцентный мужчина, в гробу перевернётся, если узнает, что его именем назвали лошадь.
Мне надоело выслушивать её бесчисленные претензии к любимому мужчине, и я бесцеремонно прервала девушку:
— Слушай, кончай со своими духовными запросами, давай вернёмся на грешную землю.
Остановленная на всем скаку где-то в середине Пруста, Гражина не сразу поняла, о чем я говорю. Пришлось растолковать.
— Я тебя спрашиваю насчёт постели, — задала я вопрос со свойственной мне прямотой. — Знаешь такой предмет меблировки, как кровать?
— О, в постели он великолепен!
И, сконфузившись, сразу замкнулась. Она никогда не придавала большого значения сексу, была в этом отношении законченной пуританкой и не любила разговоров на подобные темы. А вот тут не сдержалась. Однако слово не воробей…
— Ну что ж, из того, что ты мне рассказала, я заметила в нем больше достоинств, чем недостатков, — попыталась я успокоить её. — Любит тебя, и ты относишься к нему с нежностью. А теперь перейдём к делу. Я же ясно вижу, тебя что-то мучает. Что общего у твоего Патрика с Вероникой, преступлением и пропавшими монетами? Что-то общее точно есть. Скажи мне в конце концов, что ты знаешь.
И Гражинка, тяжело вздохнув, заговорила:
— Ладно уж, скажу, что знаю. Он уже давно спрашивал меня, что мне нужно от Вероники, зачем я к ней хожу. Возможно, я сама ему об этом сказала, точно не помню. В прошлый раз, когда я возвращалась из Дрездена, он здесь ожидал меня, но жил не в гостинице.
— А где?
— Сказал, у знакомых. Не знаю, у каких знакомых.
— А в Варшаве он где живёт?
— В своей квартире. Полторы комнаты с кухней, на Окенче. Но его визитная карточка на дверях не приколота.
— Визитная карточка ещё ни о чем не говорит, я могу прицепить хоть с Гретой Гарбо, для меня это не имеет значения.
— А для меня имеет! — гневно возразила Гражина. — Для меня визитка — символ какой-то стабилизации, место человека на земле, место, добытое честным путём, когда нет необходимости ничего скрывать. Когда скрывают, это.., это подозрительно.
Что ж, может, она в чем-то и права, хотя и не совсем. Ведь по-разному бывает в жизни. А вдруг и меня разыскивает какой-нибудь нахал именно таким вот способом, просматривая все визитные карточки…
Нахал… Езус-Мария! А как же письмо? Вот, опять вспомнилось, и я критически спросила себя: а кто же я в таком случае? Не нахалка ли, когда вот так, безжалостно прижав девушку к стенке, можно сказать, схватив её за горло, выжимаю нужные мне сведения, которые она именно мне как раз и не хотела сообщать. Ни тактичности, ни понимания с моей стороны, а лишь грубая напористость и никакого снисхождения к тонкой натуре девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49