Посему они решили сходить в милицию вместе.
Участкового на месте не было. Кшиштоф Цегна, получив информацию, чуть не расцеловал Янушека, который показался ему самым чудесным парнишкой на свете. Оттопыренные уши и веснушки на носу лишь усугубляли его неземное очарование. Кшиштоф Цегна расспросил мальчика, какого точно размера и формы были пакеты, вынимаемые из «фиата», где и когда это происходило, и у него словно крылья выросли. Явившийся через полчаса участковый тоже оценил важность сведений.
— Сдаётся, сильно не фартит ребятам, — довольно заметил он, когда Тереска с Янушеком удалились неспешным шагом. — Здорово они влипли. Перенесли свою «малину» с Жолибожа на Мокотов, а мы их в первый же день расшифровали. Надо сообщить майору.
— Думают, что нашли, наконец, безопасное место, — радостно отозвался Кшиштоф Цегна. — И Чёрный Метя! А майору лучше пока не сообщать, понаблюдать сперва, что у них там творится…
— Сынок, не торчать же тебе день и ночь на Бельгийской, у нас других дел полно. Знаю, тебе хочется самому всех повыловить и ухватить за это пару звёздочек одним махом, но опомнись! Мы и так уже отличились!
Кшиштоф Цегна не выглядел убеждённым. В глубине души он надеялся, что сведения, которые поступают через Тереску и Шпульку, позволят им разгрызть этот орех самим. Тайну, которая никак не даётся Главному управлению, он должен раскрыть сам. Не возразив начальнику, он решил сделать для этого все возможное, и даже немножко больше.
Время шло, а от Богуся никаких вестей не поступало. Последней надеждой оставались именины, и Тереска пыталась скрасить долгие часы и дни ожидания мечтами о торжестве. Впрочем, «скрасить» — не то слово — предвиделись сплошные трудности. Именины её всегда праздновались в семейном кругу, значит, будут родители, бабуля, Янушек, тётка Магда, разумеется с Петрусем, противная толстуха тётка Хелена, кошмарный кузен Казик и Шпулька — в качестве единственного утешения. Как бы такой компанией навеки не оттолкнуть Богуся от себя. Он будет настроен на молодёжную вечеринку с интересными гостями и с танцами, и, наверняка ужаснётся, угодив за нудный семейный стол.
Можно, конечно, настоять, чтобы именины отмечались в два тура, сперва семейный обед, а потом молодёжный вечер, но Тереску удерживали от этого две причины. Во-первых, отсутствие материальной базы, то есть музыки и денег, а во-вторых, страх перед вмешательством высших сил. Если она начнёт суетиться — одалживать деньги, делать закупки, приглашать гостей — и все это ради Богуся, яснее ясного, что она своё счастье сглазит. Богусь, разумеется, не приедет. Судьба — штука коварная, чем больше стараешься, тем хуже выходит. Из двух зол она выбрала меньшее: решила включить Богуся в семейное застолье из опасения, что иначе он вообще не придёт.
Отправляясь в тот день на Бельгийскую улицу, на свой последний урок, Тереска чувствовала, как внутри неё нарастает бунт. Если бы не вечная нехватка денег, все устроилось бы легко и просто, само собой. Почему именно на её долю выпадает столько трудностей и хлопот? И в школе и дома… Ведь в их семье всего двое детей, а не шестеро, и все равно никак не удаётся свести концы с концами. Почему отец — обыкновенный бухгалтер, а не директор крупного предприятия или, скажем, посол? Почему у бабушки после двух войн от всего имущества осталось лишь обручальное кольцо? Другие сумели сохранить картины, антиквариат, драгоценности, царские рубли, а бабушка? Почему именно её дом рушился под бомбами и становился жертвой огня? Может, над ними тяготеет проклятие? Ведь если бы не дядя, давший деньги на ремонт дома, неведомо, где бы они сейчас жили. Ну почему её угораздило родиться в такой безнадёжной семье?
Сквозь Терескино недовольство пыталось пробиться чувство справедливости, напоминавшее ей, что Шпульке живётся ещё хуже, но это её мало утешило. Другим было лучше, гораздо лучше.
Кризис наконец разразился, превратившись в категорическое решение не поддаваться. Проклятие или нет, но она сумеет одолеть все невзгоды и устроить свою жизнь по-другому — легче, интереснее, привлекательнее… Сумеет, хотя бы назло глупой судьбе! Она уже даёт уроки, и сейчас получит свои заработанные деньги, которые решат часть её проблем…
Тереске платили за уроки раз в месяц, после первого числа, и она даже завела для учёта особую бухгалтерскую книгу, куда вписывала продолжительность урока и, во избежание недоразумений, заставляла своих двоечников расписываться рядом. Самой ей до этого было бы не додуматься, но она послушалась отца, который неведомо почему чуть ли не приказал ей поступать именно так. В результате подсчёт её заработка не составлял труда, и родители маленьких оболтусов очень одобряли такой способ расчёта.
Ученица на Бельгийской набрала восемнадцать часов. Сразу после урока в комнатке появилась её мать.
— Сколько я тебе должна? — спросила она не очень уж любезно.
— Пятьсот сорок злотых, — с тайной радостью сказала Тереска.
— За что же так много?
Удивлённая Тереска открыла свою бухгалтерскую тетрадочку.
— За восемнадцать часов… Тридцать помножить на восемнадцать…
— Какие ещё восемнадцать часов! — разгневалась хозяйка дома. — Столько не может быть!
Тереска своим ушам не поверила. До сих пор никто ещё не обвинял её в подтасовке. Она вытаращила глаза на недоверчивую мамашу, заглянула в тетрадь и подсчитала ещё раз.
— Все правильно, — сказала она, приходя все в большее недоумение. — Пожалуйста, можете сами проверить. Четыре недели по четыре раза и два дополнительных урока…
— Ничего подобного! Уроков по два часа ты ей вообще не давала, уходила раньше, занятия были по полтора часа, никак не больше. А на прошлой неделе, помнится, ты вообще с ней не занималась…
— На прошлой неделе вас не было дома… — Начала Тереска и осеклась. До неё вдруг дошло, что происходит, все внутри неё перевернулось и кровь ударила в голову. Как раз с этой ученицей ей очень не повезло, Тереска неоднократно занималась с ленивицей сверх записанного, прослеживая, чтобы были сделаны до конца все уроки. Она билась с ней, можно сказать, из чистого самолюбия, чтобы достичь хоть какого-то результата. Никогда не уходила она раньше времени! Каким-то все ещё способным соображать уголком сознания она порадовалась своей бухгалтерской тетрадочке.
— Какое вам ещё доказательство нужно? — возмущённо спросила она, подсовывая под нос даме финансовый документ и чувствуя, что это дело непременно надо прояснить до конца. — К счастью, я все записывала очень точно, а Малгося подтверждала это своей подписью. Вот, пожалуйста!
Хозяйка дома пренебрежительно отмахнулась от тетради.
— Написать можно что угодно, — наглым тоном заявила она, — а Малгося подтвердит это своей подписью, если ей велят. Она и не смотрит, что подписывает. Ты себе насчитала слишком много. Я тебе заплачу за десять часов, и ни копейки больше!
Тереска почувствовала что-то вроде удушья и, потрясённая, обернулась к своей ученице.
— Малгося! ..
— Малгося, деточка, ты же не смотрела, под чем подписываешься.
Малгося, сидевшая за столом, глядела на Тереску смущённо, но и не без злорадства.
— Я… не помню… конечно же, не смотрела!
У Терески пропал голос. Обвинение в мошенничестве было столь чудовищным и неправдоподобным, что ей не верилось в происходящее. Малгося и её мать показались ей вдруг противными до невыносимости. Она боялась, что её хватит удар, оскорблённая честь не позволяла рассуждать здраво, и отвращение победило все остальные чувства.
Дама вынула деньги из кошелька.
— Триста злотых, — твёрдо объявила она. — За десять часов триста злотых. Больше не было никаких занятий.
Тереска гордо выпрямилась.
— Плевать я хотела на ваши триста злотых! — ледяным тоном проговорила она, не думая о последствии. — Я знаю, сколько было уроков, и знаю, что больше не будет ни одного. Поищите себе другой объект для оскорблений.
Руки у неё тряслись, когда она торопливо собирала свои вещи, решив плюнуть и на эти паршивые деньги, и на эту паршивую семейку. Как можно быстрее покинуть этот зачумлённый дом! Пускай они этими злотыми подавятся, какое свинство, какое страшное свинство…
Малгося по-прежнему сидела у стола, встревоженно глядя на Тереску. Её мамаша на диво быстро упрятала деньги в кошелёк.
— Как хочешь, — сказала она, даже не пытаясь скрыть удовольствия. — Но ты бы могла вести себя повежливее.
Тереска, уже приблизившаяся к дверям, разгневанно остановилась. Она собиралась гордо покинуть этот дом, не сказав ни единого слова, но алчная радость хозяйки дома заставила её поступить по-другому. Она вдруг поняла, что бережливая дама как раз и рассчитывала на её оскорблённую гордость. Нет, этот номер не пройдёт…
— Повежливее? — переспросила она с безграничным презрением. — Хорошо. Извините, я передумала.
Я возьму эти триста злотых, а двести сорок буду считать платой за преподанный мне урок. Благодарю вас. Дама, слегка покраснев, заколебалась и снова вынула деньги из кошелька.
— Вот, бери…
— Прощайте, — ледяным тоном произнесла Тереска и вышла.
Мать и дочь, посмотрев ей вслед, переглянулись.
— Ну вот, сэкономили двести сорок злотых, — с показной беспечностью проворковала она. — Отец перестанет к нам цепляться и скандалить. По правде сказать, я надеялась, что она обидится и не возьмёт ничего.
— Больше она к нам не придёт, — пробурчала дочь. — А отец вовсе не из-за меня скандалил, а из-за тебя. Кричал, что ты слишком много тратишь на всякие глупости. О моих уроках и речи не было.
— Мои траты никого не касаются. На твои уроки идёт слишком много денег, а они мне очень нужны.
— Ты её обманула!
— Вот ещё! Деточка, не морочь мне голову. Я просто не позволила обмануть себя, это в жизни самое главное…
— Конечно, — ехидно поддакнула Малгося, — без обмана не проживёшь. Если не ты, то тебя…
Тереска в бешенстве выскочила на улицу, стыд и гнев душили её. И омерзение — такого омерзения она ещё не испытывала никогда. Она никак не могла совладать со своими чувствами, все бурлило внутри неё — обида и отвращение, презрение и жажда мести. Оскорблённое чувство справедливости требовало выхода, ей вдруг захотелось поджечь ненавистный дом или совершить что-нибудь не менее грандиозное, чтобы разрядить бурю, бушующую внутри… Лишённая способности рассуждать здраво, Тереска продвигалась вперёд, приближаясь к зданию, перед которым её братишка неделю назад любовался машинами…
Она, конечно, не могла знать, что на четвёртом этаже этого здания, в двухкомнатной квартирке имела место дружеская сходка, которая весьма заинтересовала бы и Кшиштофа Цегну и многих других его собратьев по ремеслу. В одной из комнат играли в покер за четырьмя столами, в другой вовсю крутились три рулетки. Квартирка была битком набита. В кухне играли в кости те, кому не досталось места в комнатах. На буфете, на комоде, на книжных полках были расставлены тарелки с бутербродами столетней давности. Повсюду стояли наполненные рюмки, к которым никто не прикасался. Возле игроков в покер лежали карты для бриджа и блокноты для записи, а в комнате с рулеткой магнитофон гремел танцевальной музыкой.
В прихожей разговаривали два человека. В одном из них Тереска и Шпулька без труда узнали бы гостеприимного психа, гонявшего их по своему дому. Принарядившись, он выглядел вполне цивилизованным горожанином. Другим был тощий, слишком усердно выстиранный блондин.
— С прежним местом нам очень не повезло, — говорил блондин, — посему, пан Шимон, пришлось принять дополнительные меры предосторожности. У нас есть своя система сигнализации, а наш человек безотлучно стоит у входа внизу. Чуть что, прозвенит звонок, пан Шимон.
— И тогда что? — спросил пан Шимон, слушавший с напряжённым вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38