Так что эта свадьба, насколько я понимаю, всего, лишь отложена, не так ли, сударь? – продолжал настаивать начальник полиции.
– Надеюсь…
– Как! Вы в этом не уверены?
Г-н Станжерсон молчал. Г-н Робер Дарзак казался взволнованным, я заметил, как дрожала его рука, державшая цепочку часов, ибо от меня ничего не скроешь. Г-н Дакс кашлянул, как это делал г-н де Марке, когда бывал в замешательстве.
– Поймите меня, господин Станжерсон, – сказал он, – в таком запутанном деле мы ничего не должны упускать, мы должны знать все, вплоть до малейшей, самой незначительной детали, имеющей отношение к пострадавшей… Какая-нибудь мелочь, на первый взгляд сущий пустяк, и то… Что же заставляет вас сомневаться – и это теперь, когда мы почти уверены в возвращении к жизни мадемуазель Станжерсон, – что заставляет вас сомневаться в возможности этой свадьбы? Вы сказали: «Надеюсь». Надежда эта кроет, на мой взгляд, некое сомнение. Почему вы сомневаетесь?
Г-н Станжерсон сделал над собой видимое усилие.
– Да, сударь, – признался он в конце концов. – Вы правы. Лучше вам знать это. В противном случае, если я скрою этот факт, он может показаться значительным. Господин Робер Дарзак, я полагаю, придерживается того же мнения.
Г-н Дарзак, бледность которого в эту минуту показалась мне совершенно ненормальной, подал знак, что он согласен с профессором. Если г-н Дарзак ответил только знаком, то это, думается, потому, что он не в силах был произнести ни слова.
– Так знайте, господин начальник полиции, – продолжал г-н Станжерсон, – что моя дочь поклялась никогда не оставлять меня и держала свое слово, несмотря на все мои уговоры, так как я не раз пытался склонить ее к замужеству, ибо видел в этом свой долг. Мы знаем господина Робера Дарзака с давних пор. Господин Робер Дарзак любит мою дочь. Мне казалось, по крайней мере какое-то время, что он тоже любим, ибо не так давно из уст самой дочери я с радостью узнал, что она наконец согласилась на замужество, которого я желал всей душой. Я уже немолод, сударь, и признаюсь, то был благословенный час, когда мне довелось узнать, что после моей смерти рядом с мадемуазель Станжерсон останется человек большого сердца, которого я люблю и уважаю за его знания, что он будет любить ее и продолжать вместе с ней нашу общую работу. И вот, господин начальник полиции, за два дня до преступления моя дочь объявила мне, что она не выйдет замуж за господина Робера Дарзака. В чем тут дело, я не знаю.
Повисло тягостное молчание. Минута была решающая. Г-н Дакс продолжал:
– И мадемуазель Станжерсон никак не объяснила вам своего решения, не сказала, по какой причине?..
– Она сказала мне, что теперь слишком стара, чтобы выходить замуж… что она слишком долго ждала… что, хорошенько подумав… Сказала, что она уважает и даже любит господина Робера Дарзака… но что лучше, если все останется, как было… Будем продолжать жить по-старому… что она будет счастлива, если узы чистой дружбы, связывающие нас с господином Робером Дарзаком, соединят нас еще теснее, но что, само собой разумеется, о замужестве и речи больше быть не может.
– Все это довольно странно! – прошептал г-н Дакс.
– Странно, – повторил г-н де Марке.
– Уверяю вас, с этой стороны, сударь, вы не найдете мотива преступления, – с тусклой, ледяной улыбкой произнес г-н Станжерсон.
– Во всяком случае, – не допускающим возражения тоном сказал г-н Дакс, – не воровство же является мотивом преступления!
– О! Мы в этом не сомневаемся! – воскликнул судебный следователь.
В этот момент дверь лаборатории распахнулась, и бригадир жандармерии подал судебному следователю визитную карточку. Г-н де Марке прочитал, что на ней было написано, и что-то глухо проворчал, затем сказал вслух:
– Ну нет, это уж слишком!
– В чем дело? – спросил начальник полиции.
– Визитная карточка какого-то репортера из «Эпок» – Жозефа Рультабия. На ней написано: «Одним из мотивов преступления была кража!»
Начальник полиции улыбнулся:
– A-a! Молодой Рультабий… Я уже слышал о нем… Он слывет ловкачом… Пускай войдет, господин судебный следователь.
И г-на Жозефа Рультабия пригласили войти.
Я познакомился с ним в поезде, на котором сегодня утром мы приехали в Эпине-сюр-Орж. Он чуть ли не силой ворвался к нам в купе и, должен признаться, своими манерами, своей развязностью и самомнением – ему, видите ли, казалось, будто он что-то понимает в деле, в котором и правосудие-то не может разобраться, – сразу вызвал у меня раздражение. Я не люблю журналистов. Это большие путаники, отчаянные головы, которых следует бежать, как чумы. Такого сорта люди считают, что им все позволено, и ни к чему не питают уважения. Стоит только, на свое несчастье, дать им малейшую поблажку и подпустить к себе, и уже не знаешь, как от них избавиться, так и жди какой-нибудь неприятности. Этому на вид было никак не больше двадцати, и бесцеремонность, с которой он осмелился расспрашивать нас и спорить с нами, вызвала у меня самое настоящее отвращение. Короче говоря, его манера разговаривать свидетельствовала о том, что он без всякого стеснения издевается над нами. Я отлично знаю, что «Эпок» – орган весьма влиятельный, с которым надо уметь ладить, однако газета эта вполне могла бы обойтись без младенцев в своем редакторском составе.
Итак, г-н Жозеф Рультабий вошел в лабораторию, поклонился нам, дожидаясь, пока г-н де Марке потребует от него объяснений.
– Вы утверждаете, сударь, – начал тот, – что знаете мотив преступления, и против всякой очевидности таковым мотивом считаете кражу?
– Нет, господин судебный следователь, – я вовсе не утверждал этого. Я не говорил, что мотивом преступления была кража, и я этого не думаю .
– В таком случае что означает ваше послание?
– Оно означает, что одним из мотивов преступления была кража.
– И что же навело вас на эту мысль?
– А вот что! Соблаговолите пройти со мной.
И молодой человек пригласил нас проследовать за ним в прихожую, что мы и сделали. Там он направился к туалету и попросил г-на судебного следователя встать рядом с ним на колени. Свет в туалет проникал через застекленную дверь, а при открытой двери было и вовсе светло, так что можно было разглядеть все. Г-н де Марке и г-н Жозеф Рультабий опустились на колени у порога. Молодой человек показал одно место на полу, выложенном плиткой.
– Пол в туалете папаша Жак не мыл довольно давно, – сказал он, – о чем свидетельствует слой пыли на нем. А в этом месте, как видите, остался отпечаток двух широких подошв и черной сажи, сопровождающей повсюду следы убийцы. Сажа эта – не что иное, как угольная пыль, покрывающая тропинку, по которой надо пройти, чтобы лесом добраться из Эпине в Гландье. Вам известно, что в этом месте есть шалаш угольщиков и что там в большом количестве заготавливают древесный уголь. А произошло, должно быть, вот что: убийца проник сюда после полудня, когда во флигеле никого не было, и совершил эту кражу.
– Но какую? Где вы ее обнаружили? И где доказательства этой кражи? – воскликнули мы в один голос.
– На мысль о краже, – продолжал журналист, – меня натолкнуло…
– Вот это! – прервал его г-н де Марке, все еще стоявший на коленях.
– Разумеется, – молвил г-н Рультабий.
И г-н де Марке объяснил, что на покрытом пылью полу рядом с отпечатками двух подошв в самом деле осталась свежая отметина от тяжелого прямоугольного пакета и что нетрудно было различить следы веревок, которыми он был связан…
– Но вы, стало быть, приходили сюда, г-н Рультабий, а между тем я приказал папаше Жаку никого не впускать, ему поручено было охранять флигель.
– Не ругайте папашу Жака, я приходил сюда вместе с г-ном Робером Дарзаком.
– Ах вот как! – воскликнул г-н де Марке с явным неудовольствием, бросив при этом взгляд в сторону г-на Дарзака, который по-прежнему хранил молчание.
– Когда я увидел отпечаток пакета рядом со следами ног, я уже не сомневался в краже, – продолжал Рультабий. – Вор пришел сюда не с пакетом… Пакет этот он сделал здесь, несомненно сложив туда краденые вещи, и поставил его в этот угол, намереваясь захватить его с собой в момент бегства. Рядом с пакетом он поставил и свои тяжелые башмаки , ибо, посмотрите, к отпечаткам этих башмаков не ведут никакие следы, да и сами башмаки стоят рядышком, – сразу видно: отдыхают пустые . Теперь понятно, почему убийца, бежав из Желтой комнаты, не оставил за собой никаких следов ни в лаборатории, ни в прихожей. Войдя в Желтую комнату в своих башмаках , он, конечно, снял их там, потому что они мешали ему и еще потому, что он не хотел делать лишнего шума. Следы его, когда он входил через прихожую и лабораторию, были смыты впоследствии папашей Жаком – это свидетельствует о том, что убийца проник во флигель через открытое окно в прихожей во время первого отсутствия папаши Жака, до мытья полов, которое имело место в половине шестого!
Сняв, вне всякого сомнения, мешавшие ему башмаки, убийца относит их в туалет и ставит там, не переступая порога, потому что на полу не осталось никаких следов – ни от босых ног, ни от какой-либо обуви . Итак, он ставит свои башмаки рядом с пакетом. К этому моменту кража уже была совершена. Затем убийца возвращается в Желтую комнату и прячется под кроватью, где отчетливо виден его след на полу и даже на циновке, которая в этом месте немного сдвинута и сильно помята. Волокна соломы, оторванные совсем недавно, также свидетельствуют о пребывании убийцы под кроватью.
– Да, да, это нам известно, – сказал г-н де Марке.
– Возвращение убийцы под кровать доказывает, что кража была не единственным мотивом появления этого человека , – продолжал этот удивительный мальчишка-журналист. – Только не говорите мне, что он спрятался там, заметив в окно прихожей то ли папашу Жака, то ли господина Станжерсона с дочерью, возвращавшихся во флигель. Ему гораздо легче было бы забраться на чердак и, спрятавшись там, дождаться удобного случая, чтобы бежать, если бы в намерения его входил только побег . Нет и нет! Убийце необходимо было попасть в Желтую комнату …
Тут вмешался начальник полиции:
– Неплохо, совсем неплохо, молодой человек! Поздравляю… И если нам пока еще неизвестно, каким образом убийце удалось уйти, мы уже проследили шаг за шагом, как он попал сюда, и видим, что он здесь делал: совершил кражу. Но что же он украл?
– Вещи необычайно ценные, – ответил репортер.
В этот момент мы услыхали крик, раздавшийся в лаборатории. Мы бросились туда и увидели господина Станжерсона. С блуждающим взглядом и трясущимися руками он показал нам на нечто вроде книжного шкафа, который он только что открыл: там было пусто.
В ту же минуту профессор упал в кресло, придвинутое к письменному столу, и простонал:
– Опять, опять меня обокрали… – И крупная одинокая слеза скатилась по его щеке. – Только прошу вас, ни слова не говорите моей дочери… Ей это доставит еще большее огорчение, чем мне… – И, глубоко вздохнув, он продолжал горестным тоном, которого мне никогда не забыть: – Впрочем, какое это теперь имеет значение… Лишь бы она осталась жива!
– Она будет жить! – с удивительно трогательной интонацией промолвил Робер Дарзак.
– А мы обязательно найдем похищенные вещи, – добавил г-н Дакс. – Но что же все-таки хранилось в этом шкафу?
– Двадцать лет моей жизни, – едва слышно произнес знаменитый профессор, – или, вернее, нашей жизни: моей и дочери. Да, самая ценная документация, самые секретные описания наших опытов и трудов, собранные за двадцать лет, были заперты здесь. Это были поистине отборные, самые важные бумаги среди стольких других, хранящихся в этой комнате. Поверьте, это невосполнимая потеря не только для нас, но и для всей науки. Все этапы, через которые мне пришлось пройти, чтобы получить неопровержимое доказательство распада материи, были нами тщательнейшим образом описаны, классифицированы, аннотированы, проиллюстрированы фотографиями и рисунками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Надеюсь…
– Как! Вы в этом не уверены?
Г-н Станжерсон молчал. Г-н Робер Дарзак казался взволнованным, я заметил, как дрожала его рука, державшая цепочку часов, ибо от меня ничего не скроешь. Г-н Дакс кашлянул, как это делал г-н де Марке, когда бывал в замешательстве.
– Поймите меня, господин Станжерсон, – сказал он, – в таком запутанном деле мы ничего не должны упускать, мы должны знать все, вплоть до малейшей, самой незначительной детали, имеющей отношение к пострадавшей… Какая-нибудь мелочь, на первый взгляд сущий пустяк, и то… Что же заставляет вас сомневаться – и это теперь, когда мы почти уверены в возвращении к жизни мадемуазель Станжерсон, – что заставляет вас сомневаться в возможности этой свадьбы? Вы сказали: «Надеюсь». Надежда эта кроет, на мой взгляд, некое сомнение. Почему вы сомневаетесь?
Г-н Станжерсон сделал над собой видимое усилие.
– Да, сударь, – признался он в конце концов. – Вы правы. Лучше вам знать это. В противном случае, если я скрою этот факт, он может показаться значительным. Господин Робер Дарзак, я полагаю, придерживается того же мнения.
Г-н Дарзак, бледность которого в эту минуту показалась мне совершенно ненормальной, подал знак, что он согласен с профессором. Если г-н Дарзак ответил только знаком, то это, думается, потому, что он не в силах был произнести ни слова.
– Так знайте, господин начальник полиции, – продолжал г-н Станжерсон, – что моя дочь поклялась никогда не оставлять меня и держала свое слово, несмотря на все мои уговоры, так как я не раз пытался склонить ее к замужеству, ибо видел в этом свой долг. Мы знаем господина Робера Дарзака с давних пор. Господин Робер Дарзак любит мою дочь. Мне казалось, по крайней мере какое-то время, что он тоже любим, ибо не так давно из уст самой дочери я с радостью узнал, что она наконец согласилась на замужество, которого я желал всей душой. Я уже немолод, сударь, и признаюсь, то был благословенный час, когда мне довелось узнать, что после моей смерти рядом с мадемуазель Станжерсон останется человек большого сердца, которого я люблю и уважаю за его знания, что он будет любить ее и продолжать вместе с ней нашу общую работу. И вот, господин начальник полиции, за два дня до преступления моя дочь объявила мне, что она не выйдет замуж за господина Робера Дарзака. В чем тут дело, я не знаю.
Повисло тягостное молчание. Минута была решающая. Г-н Дакс продолжал:
– И мадемуазель Станжерсон никак не объяснила вам своего решения, не сказала, по какой причине?..
– Она сказала мне, что теперь слишком стара, чтобы выходить замуж… что она слишком долго ждала… что, хорошенько подумав… Сказала, что она уважает и даже любит господина Робера Дарзака… но что лучше, если все останется, как было… Будем продолжать жить по-старому… что она будет счастлива, если узы чистой дружбы, связывающие нас с господином Робером Дарзаком, соединят нас еще теснее, но что, само собой разумеется, о замужестве и речи больше быть не может.
– Все это довольно странно! – прошептал г-н Дакс.
– Странно, – повторил г-н де Марке.
– Уверяю вас, с этой стороны, сударь, вы не найдете мотива преступления, – с тусклой, ледяной улыбкой произнес г-н Станжерсон.
– Во всяком случае, – не допускающим возражения тоном сказал г-н Дакс, – не воровство же является мотивом преступления!
– О! Мы в этом не сомневаемся! – воскликнул судебный следователь.
В этот момент дверь лаборатории распахнулась, и бригадир жандармерии подал судебному следователю визитную карточку. Г-н де Марке прочитал, что на ней было написано, и что-то глухо проворчал, затем сказал вслух:
– Ну нет, это уж слишком!
– В чем дело? – спросил начальник полиции.
– Визитная карточка какого-то репортера из «Эпок» – Жозефа Рультабия. На ней написано: «Одним из мотивов преступления была кража!»
Начальник полиции улыбнулся:
– A-a! Молодой Рультабий… Я уже слышал о нем… Он слывет ловкачом… Пускай войдет, господин судебный следователь.
И г-на Жозефа Рультабия пригласили войти.
Я познакомился с ним в поезде, на котором сегодня утром мы приехали в Эпине-сюр-Орж. Он чуть ли не силой ворвался к нам в купе и, должен признаться, своими манерами, своей развязностью и самомнением – ему, видите ли, казалось, будто он что-то понимает в деле, в котором и правосудие-то не может разобраться, – сразу вызвал у меня раздражение. Я не люблю журналистов. Это большие путаники, отчаянные головы, которых следует бежать, как чумы. Такого сорта люди считают, что им все позволено, и ни к чему не питают уважения. Стоит только, на свое несчастье, дать им малейшую поблажку и подпустить к себе, и уже не знаешь, как от них избавиться, так и жди какой-нибудь неприятности. Этому на вид было никак не больше двадцати, и бесцеремонность, с которой он осмелился расспрашивать нас и спорить с нами, вызвала у меня самое настоящее отвращение. Короче говоря, его манера разговаривать свидетельствовала о том, что он без всякого стеснения издевается над нами. Я отлично знаю, что «Эпок» – орган весьма влиятельный, с которым надо уметь ладить, однако газета эта вполне могла бы обойтись без младенцев в своем редакторском составе.
Итак, г-н Жозеф Рультабий вошел в лабораторию, поклонился нам, дожидаясь, пока г-н де Марке потребует от него объяснений.
– Вы утверждаете, сударь, – начал тот, – что знаете мотив преступления, и против всякой очевидности таковым мотивом считаете кражу?
– Нет, господин судебный следователь, – я вовсе не утверждал этого. Я не говорил, что мотивом преступления была кража, и я этого не думаю .
– В таком случае что означает ваше послание?
– Оно означает, что одним из мотивов преступления была кража.
– И что же навело вас на эту мысль?
– А вот что! Соблаговолите пройти со мной.
И молодой человек пригласил нас проследовать за ним в прихожую, что мы и сделали. Там он направился к туалету и попросил г-на судебного следователя встать рядом с ним на колени. Свет в туалет проникал через застекленную дверь, а при открытой двери было и вовсе светло, так что можно было разглядеть все. Г-н де Марке и г-н Жозеф Рультабий опустились на колени у порога. Молодой человек показал одно место на полу, выложенном плиткой.
– Пол в туалете папаша Жак не мыл довольно давно, – сказал он, – о чем свидетельствует слой пыли на нем. А в этом месте, как видите, остался отпечаток двух широких подошв и черной сажи, сопровождающей повсюду следы убийцы. Сажа эта – не что иное, как угольная пыль, покрывающая тропинку, по которой надо пройти, чтобы лесом добраться из Эпине в Гландье. Вам известно, что в этом месте есть шалаш угольщиков и что там в большом количестве заготавливают древесный уголь. А произошло, должно быть, вот что: убийца проник сюда после полудня, когда во флигеле никого не было, и совершил эту кражу.
– Но какую? Где вы ее обнаружили? И где доказательства этой кражи? – воскликнули мы в один голос.
– На мысль о краже, – продолжал журналист, – меня натолкнуло…
– Вот это! – прервал его г-н де Марке, все еще стоявший на коленях.
– Разумеется, – молвил г-н Рультабий.
И г-н де Марке объяснил, что на покрытом пылью полу рядом с отпечатками двух подошв в самом деле осталась свежая отметина от тяжелого прямоугольного пакета и что нетрудно было различить следы веревок, которыми он был связан…
– Но вы, стало быть, приходили сюда, г-н Рультабий, а между тем я приказал папаше Жаку никого не впускать, ему поручено было охранять флигель.
– Не ругайте папашу Жака, я приходил сюда вместе с г-ном Робером Дарзаком.
– Ах вот как! – воскликнул г-н де Марке с явным неудовольствием, бросив при этом взгляд в сторону г-на Дарзака, который по-прежнему хранил молчание.
– Когда я увидел отпечаток пакета рядом со следами ног, я уже не сомневался в краже, – продолжал Рультабий. – Вор пришел сюда не с пакетом… Пакет этот он сделал здесь, несомненно сложив туда краденые вещи, и поставил его в этот угол, намереваясь захватить его с собой в момент бегства. Рядом с пакетом он поставил и свои тяжелые башмаки , ибо, посмотрите, к отпечаткам этих башмаков не ведут никакие следы, да и сами башмаки стоят рядышком, – сразу видно: отдыхают пустые . Теперь понятно, почему убийца, бежав из Желтой комнаты, не оставил за собой никаких следов ни в лаборатории, ни в прихожей. Войдя в Желтую комнату в своих башмаках , он, конечно, снял их там, потому что они мешали ему и еще потому, что он не хотел делать лишнего шума. Следы его, когда он входил через прихожую и лабораторию, были смыты впоследствии папашей Жаком – это свидетельствует о том, что убийца проник во флигель через открытое окно в прихожей во время первого отсутствия папаши Жака, до мытья полов, которое имело место в половине шестого!
Сняв, вне всякого сомнения, мешавшие ему башмаки, убийца относит их в туалет и ставит там, не переступая порога, потому что на полу не осталось никаких следов – ни от босых ног, ни от какой-либо обуви . Итак, он ставит свои башмаки рядом с пакетом. К этому моменту кража уже была совершена. Затем убийца возвращается в Желтую комнату и прячется под кроватью, где отчетливо виден его след на полу и даже на циновке, которая в этом месте немного сдвинута и сильно помята. Волокна соломы, оторванные совсем недавно, также свидетельствуют о пребывании убийцы под кроватью.
– Да, да, это нам известно, – сказал г-н де Марке.
– Возвращение убийцы под кровать доказывает, что кража была не единственным мотивом появления этого человека , – продолжал этот удивительный мальчишка-журналист. – Только не говорите мне, что он спрятался там, заметив в окно прихожей то ли папашу Жака, то ли господина Станжерсона с дочерью, возвращавшихся во флигель. Ему гораздо легче было бы забраться на чердак и, спрятавшись там, дождаться удобного случая, чтобы бежать, если бы в намерения его входил только побег . Нет и нет! Убийце необходимо было попасть в Желтую комнату …
Тут вмешался начальник полиции:
– Неплохо, совсем неплохо, молодой человек! Поздравляю… И если нам пока еще неизвестно, каким образом убийце удалось уйти, мы уже проследили шаг за шагом, как он попал сюда, и видим, что он здесь делал: совершил кражу. Но что же он украл?
– Вещи необычайно ценные, – ответил репортер.
В этот момент мы услыхали крик, раздавшийся в лаборатории. Мы бросились туда и увидели господина Станжерсона. С блуждающим взглядом и трясущимися руками он показал нам на нечто вроде книжного шкафа, который он только что открыл: там было пусто.
В ту же минуту профессор упал в кресло, придвинутое к письменному столу, и простонал:
– Опять, опять меня обокрали… – И крупная одинокая слеза скатилась по его щеке. – Только прошу вас, ни слова не говорите моей дочери… Ей это доставит еще большее огорчение, чем мне… – И, глубоко вздохнув, он продолжал горестным тоном, которого мне никогда не забыть: – Впрочем, какое это теперь имеет значение… Лишь бы она осталась жива!
– Она будет жить! – с удивительно трогательной интонацией промолвил Робер Дарзак.
– А мы обязательно найдем похищенные вещи, – добавил г-н Дакс. – Но что же все-таки хранилось в этом шкафу?
– Двадцать лет моей жизни, – едва слышно произнес знаменитый профессор, – или, вернее, нашей жизни: моей и дочери. Да, самая ценная документация, самые секретные описания наших опытов и трудов, собранные за двадцать лет, были заперты здесь. Это были поистине отборные, самые важные бумаги среди стольких других, хранящихся в этой комнате. Поверьте, это невосполнимая потеря не только для нас, но и для всей науки. Все этапы, через которые мне пришлось пройти, чтобы получить неопровержимое доказательство распада материи, были нами тщательнейшим образом описаны, классифицированы, аннотированы, проиллюстрированы фотографиями и рисунками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42