Все это, господин начальник полиции и господин судебный следователь, доказывает, на мой взгляд… Да успокойтесь же, старина… – обратился он к папаше Жаку, едва державшемуся на ногах. – Все это доказывает, на мой взгляд, что убийца хотел скрыть свое истинное лицо. Сделал он это достаточно грубыми средствами – или, во всяком случае, они нам представляются таковыми, так как мы уверены в том, что папаша Жак не убийца, ибо он не отходил от господина Станжерсона . Но вообразите себе, что было бы, если бы господин Станжерсон не задержался в тот вечер так долго, если бы, простившись с дочерью, он вернулся бы в замок, если бы мадемуазель Станжерсон убили в то время, когда в лаборатории никого уже не было, и если бы папаша Жак спал у себя на чердаке! Никто бы не усомнился, что папаша Жак и есть убийца! Своим спасением он обязан тому обстоятельству, что трагедия разразилась слишком рано: из-за полнейшей тишины, царившей в лаборатории, убийца наверняка подумал, что там уже никого нет и что пришел момент действовать. Человек, который смог столь таинственным образом проникнуть сюда, тщательно все подготовив, чтобы бросить тень подозрения на папашу Жака, несомненно, был своим человеком в доме. В котором часу он смог пробраться сюда? После полудня? Вечером? Не могу вам сказать… Человек, хорошо знающий и людей, и обстановку в этом флигеле, должен был проникнуть в Желтую комнату в нужное ему время .
– Не мог же он все-таки войти сюда, когда в лаборатории кто-то был! – воскликнул г-н де Марке.
– Полноте, откуда мы знаем? – возразил Ларсан. – В лабораторию подавали ужин, ходила взад-вперед прислуга… К тому же вы забываете о химическом опыте, который проводился между десятью и одиннадцатью часами; господин Станжерсон, его дочь и папаша Жак находились тогда возле печи… вот в этом углу, у камина… Кто знает, может, убийца… свой, свой человек… воспользовался этим моментом и проскользнул в Желтую комнату, сняв предварительно обувь в туалете?
– Это маловероятно! – заметил г-н Станжерсон.
– Разумеется, но не невозможно… Поэтому я ничего не утверждаю. Что же касается его ухода, то это совсем другое дело! Каким образом он смог бежать? Самым что ни на есть естественным!
На какое-то мгновение Фредерик Ларсан умолк. Мгновение это показалось нам вечностью. И с вполне понятным лихорадочным нетерпением мы ожидали, когда он заговорит снова.
– Я не входил в Желтую комнату, – продолжал Фредерик Ларсан, – но, полагаю, вы убедились в том, что выйти из нее можно только через дверь . Убийца и вышел через дверь. Ведь если невозможно, чтобы было иначе, значит, было именно так! Он совершил преступление и вышел через дверь! Когда? А тогда, когда это было легче всего сделать: в тот момент, когда это наиболее объяснимо , настолько объяснимо, что иного объяснения и быть не может. Рассмотрим же моменты, последовавшие за преступлением. Момент первый, когда возле двери находятся господин Станжерсон и папаша Жак, готовые преградить дорогу убийце. Момент второй, когда папаша Жак отсутствует некоторое время и господин Станжерсон находится возле двери один. Третий момент, когда к господину Станжерсону присоединяется сторож. Четвертый момент, когда возле двери находятся господин Станжерсон, сторож, его жена и папаша Жак. Пятый момент, когда дверь выбита и Желтая комната наполнена людьми. Момент, когда бегство наиболее объяснимо, является в то же время моментом, когда возле двери остается самое малое количество людей. И есть момент, когда остается только один человек, тот самый момент, когда возле двери стоит один господин Станжерсон . Если, конечно, не принимать во внимание возможность молчаливого соучастия папаши Жака, причем я лично такую возможность исключаю, ибо папаша Жак не стал бы покидать флигель и проверять окно Желтой комнаты, если бы видел, как дверь открывалась и из нее выходил убийца. Значит, дверь открылась, только когда господин Станжерсон остался один, и человек этот вышел . Здесь мы должны признать, что у господина Станжерсона были весьма веские причины, чтобы самому не преградить дорогу убийце или не позвать кого-то остановить его, ибо он позволил ему дойти до окна в прихожей и сам закрыл за ним это окно!.. А так как папаша Жак вот-вот должен был вернуться и надо было, чтобы к этому моменту все оставалось в прежнем виде , получившая ужасные ранения мадемуазель Станжерсон нашла в себе силы, наверняка выполняя просьбу отца, и снова закрыла дверь Желтой комнаты на ключ и на задвижку, прежде чем при последнем издыхании рухнуть на пол… Мы не знаем, кто совершил преступление, мы не знаем, жертвами какого негодяя стали господин и мадемуазель Станжерсоны, но нет ни малейшего сомнения в том, что они-то это знают! Тайна эта должна быть ужасной, раз отец без колебаний оставил умирающую дочь за дверью, которую она сама за собой и закрыла, действительно ужасной, раз он позволил уйти убийце… Но другой возможности объяснить бегство убийцы из Желтой комнаты попросту не существует!
В тишине, которая воцарилась после столь драматического и предельно ясного объяснения случившегося, было что-то ужасное. Все мы страшно переживали за прославленного профессора, загнанного таким образом в тупик безжалостной логикой Фредерика Ларсана и вынужденного либо признаться и рассказать нам о своих муках, либо молчать, что было бы еще более страшным признанием. И тут мы стали свидетелями того, как человек этот, похожий на изваяние скорби, встал и поднял руку с таким торжественным видом, что мы склонили головы, словно при виде чего-то священного. Громовым голосом, который, казалось, отнял у него последние силы, он произнес следующие слова:
– Клянусь головой моей умирающей дочери, что я не отходил от этой двери с того самого момента, как услышал отчаянный крик моей девочки, что дверь эта не открывалась, пока я оставался в лаборатории один, и что когда мы, наконец, проникли в Желтую комнату – трое моих слуг и я, – убийцы там уже не было! Клянусь, что я не знаю убийцу!
Надо ли говорить, что, несмотря на всю торжественность этой клятвы, мы ни на минуту не поверили словам г-на Станжерсона? Фредерик Ларсан только что приоткрыл нам истину, и мы не собирались так скоро расставаться с ней.
Когда после этого г-н де Марке объявил нам, что разговор окончен, и мы уже собирались покидать лабораторию, юный репортер, тот самый мальчишка Жозеф Рультабий, подошел к г-ну Станжерсону, с величайшим почтением взял его руку, и я слышал, как он сказал:
– Я верю вам, сударь!»
На этом я заканчиваю цитировать описание г-на Малена, судейского секретаря из Корбе, о котором считал своим долгом упомянуть. Надо ли говорить читателю, что все случившееся в лаборатории было мне сразу же, причем с предельной точностью, изложено самим Рультабием.
Глава XII, ТРОСТЬ ФРЕДЕРИКА ЛАРСАНА
Я собирался покинуть замок не раньше шести часов вечера, намереваясь взять с собой статью, которую мой друг писал наспех в маленькой гостиной, предоставленной в наше распоряжение г-ном Робером Дарзаком. Репортер должен был ночевать в замке, пользуясь совершенно необъяснимым гостеприимством г-на Робера Дарзака, на которого г-н Станжерсон переложил в эти тяжкие минуты все домашние хлопоты. И тем не менее мой друг во что бы то ни стало хотел проводить меня на вокзал в Эпине. Когда мы шли парком, он сказал мне:
– Фредерик Ларсан и в самом деле очень силен и полностью заслужил свою репутацию. Знаете, как ему удалось отыскать башмаки папаши Жака? Возле того места, где мы заметили «элегантные» следы и исчезновение отпечатков грубых башмаков, прямоугольная вмятина в рыхлой земле говорила о том, что там недавно лежал камень. Ларсан стал искать этот камень, но так и не нашел и сразу же сообразил, что убийца воспользовался им для того, чтобы утопить на дне пруда башмаки, от которых хотел избавиться. Расчет Фреда оказался правильным, и его поиски увенчались успехом. Я это упустил; правда, мысли мои к тому времени уже были заняты другим, ибо чрезмерное количество ложных следов, оставленных убийцей , а также размер черных отпечатков, соответствующих размеру ноги папаши Жака, – а это мне удалось проверить незаметно для него на полу в Желтой комнате, – все это убеждало меня в том, что убийца хотел навлечь подозрение на старого слугу. Потому-то, если помните, я и сказал ему, что раз в этой роковой комнате найден берет, он непременно должен быть похожим на его собственный, и описал носовой платок, в точности такой же, каким, я видел, пользовался он. В этом мы с Ларсаном полностью согласны, но дальше расходимся во взглядах, и ЭТО, ВЕРНО, БУДЕТ УЖАСНО, так как он от чистого сердца собирается совершить ошибку – и мне придется вести борьбу с ним, но какими средствами?
Меня поразил крайне серьезный тон моего юного друга, когда он произносил эти последние слова.
А он еще раз повторил:
– ДА, УЖАСНО, УЖАСНО!.. Только разве и в самом деле нет никаких средств для борьбы, если есть идея?
В этот момент мы проходили мимо замка с задней его стороны. Близилась ночь. Одно окно на втором этаже было приоткрыто. Оттуда струился слабый свет и доносились неясные звуки, которые привлекли наше внимание. Мы подошли поближе и спрятались в дверном проеме, находившемся как раз под самым окном. Рультабий тихо сказал мне, что это окно спальни мадемуазель Станжерсон. Звуки, которые привлекли наше внимание, смолкли, но вскоре снова возобновились. То были приглушенные стоны, жалобные вздохи… Нам удалось разобрать только три слова: «Мой бедный Робер!» Положив руку на мое плечо, Рультабий прошептал мне на ухо:
– Если бы можно было узнать, что говорится сейчас в этой комнате, мое расследование очень скоро подошло бы к концу…
Он огляделся вокруг. Нас окутывал вечерний сумрак, мы не видели ничего, кроме узкой лужайки, простиравшейся за замком, которую окаймляли деревья. Вздохи опять смолкли.
– Раз ничего нельзя услышать, – продолжал Рультабий, – надо попытаться по крайней мере увидеть…
И он потащил меня куда-то, делая знаки, чтобы я шагал как можно тише. Пройдя лужайку, мы очутились у светлого ствола мощной березы, белая вершина которой терялась где-то во мраке. Береза эта росла как раз напротив интересовавшего нас окна, и ее нижние ветки были примерно на уровне второго этажа замка. Взобравшись на эти ветки, наверняка можно было увидеть то, что происходило в спальне мадемуазель Станжерсон; на это и надеялся Рультабий, ибо, наказав мне стоять тихо, он обхватил ствол своими крепкими молодыми руками и стал карабкаться вверх. Вскоре он исчез в ветвях и наступила полнейшая тишина.
Там, напротив меня, полуоткрытое окно было по-прежнему освещено. На светлом фоне я не видел ни одной тени. Дерево надо мной безмолвствовало, я ждал, и вдруг до слуха моего донеслись такие слова:
– После вас!..
– Нет, прошу вас, я – после!
Наверху, у меня над головой, кто-то разговаривал, соперничая в учтивости, и каково же было мое удивление, когда на гладкой поверхности ствола я увидел две человеческие фигуры, которые вскоре соскочили на землю! Рультабий поднялся туда один, а спустился вдвоем!
– Добрый вечер, господин Сенклер!
Передо мной был Фредерик Ларсан… Полицейский уже занял наблюдательный пункт, когда мой юный друг взобрался туда, полагая, что будет один… Впрочем, ни тот ни другой не обратили внимания на мое изумление. Я понял так, что, находясь на своем посту, они наблюдали исполненную нежности и отчаяния сцену между мадемуазель Станжерсон, распростертой в своей постели, и г-ном Дарзаком, стоявшим на коленях у ее изголовья. И каждый из наблюдателей уже, казалось, с крайней осторожностью делал определенные выводы, причем прямо противоположные. Легко догадаться, что сцена эта произвела большое впечатление на Рультабия, настроив его в пользу г-на Робера Дарзака, зато, по мнению Ларсана, она лишний раз подтверждала отменное лицемерие, в искусстве которого жениху мадемуазель Станжерсон не было равных…
Когда мы уже подходили к воротам парка, Ларсан остановил нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Не мог же он все-таки войти сюда, когда в лаборатории кто-то был! – воскликнул г-н де Марке.
– Полноте, откуда мы знаем? – возразил Ларсан. – В лабораторию подавали ужин, ходила взад-вперед прислуга… К тому же вы забываете о химическом опыте, который проводился между десятью и одиннадцатью часами; господин Станжерсон, его дочь и папаша Жак находились тогда возле печи… вот в этом углу, у камина… Кто знает, может, убийца… свой, свой человек… воспользовался этим моментом и проскользнул в Желтую комнату, сняв предварительно обувь в туалете?
– Это маловероятно! – заметил г-н Станжерсон.
– Разумеется, но не невозможно… Поэтому я ничего не утверждаю. Что же касается его ухода, то это совсем другое дело! Каким образом он смог бежать? Самым что ни на есть естественным!
На какое-то мгновение Фредерик Ларсан умолк. Мгновение это показалось нам вечностью. И с вполне понятным лихорадочным нетерпением мы ожидали, когда он заговорит снова.
– Я не входил в Желтую комнату, – продолжал Фредерик Ларсан, – но, полагаю, вы убедились в том, что выйти из нее можно только через дверь . Убийца и вышел через дверь. Ведь если невозможно, чтобы было иначе, значит, было именно так! Он совершил преступление и вышел через дверь! Когда? А тогда, когда это было легче всего сделать: в тот момент, когда это наиболее объяснимо , настолько объяснимо, что иного объяснения и быть не может. Рассмотрим же моменты, последовавшие за преступлением. Момент первый, когда возле двери находятся господин Станжерсон и папаша Жак, готовые преградить дорогу убийце. Момент второй, когда папаша Жак отсутствует некоторое время и господин Станжерсон находится возле двери один. Третий момент, когда к господину Станжерсону присоединяется сторож. Четвертый момент, когда возле двери находятся господин Станжерсон, сторож, его жена и папаша Жак. Пятый момент, когда дверь выбита и Желтая комната наполнена людьми. Момент, когда бегство наиболее объяснимо, является в то же время моментом, когда возле двери остается самое малое количество людей. И есть момент, когда остается только один человек, тот самый момент, когда возле двери стоит один господин Станжерсон . Если, конечно, не принимать во внимание возможность молчаливого соучастия папаши Жака, причем я лично такую возможность исключаю, ибо папаша Жак не стал бы покидать флигель и проверять окно Желтой комнаты, если бы видел, как дверь открывалась и из нее выходил убийца. Значит, дверь открылась, только когда господин Станжерсон остался один, и человек этот вышел . Здесь мы должны признать, что у господина Станжерсона были весьма веские причины, чтобы самому не преградить дорогу убийце или не позвать кого-то остановить его, ибо он позволил ему дойти до окна в прихожей и сам закрыл за ним это окно!.. А так как папаша Жак вот-вот должен был вернуться и надо было, чтобы к этому моменту все оставалось в прежнем виде , получившая ужасные ранения мадемуазель Станжерсон нашла в себе силы, наверняка выполняя просьбу отца, и снова закрыла дверь Желтой комнаты на ключ и на задвижку, прежде чем при последнем издыхании рухнуть на пол… Мы не знаем, кто совершил преступление, мы не знаем, жертвами какого негодяя стали господин и мадемуазель Станжерсоны, но нет ни малейшего сомнения в том, что они-то это знают! Тайна эта должна быть ужасной, раз отец без колебаний оставил умирающую дочь за дверью, которую она сама за собой и закрыла, действительно ужасной, раз он позволил уйти убийце… Но другой возможности объяснить бегство убийцы из Желтой комнаты попросту не существует!
В тишине, которая воцарилась после столь драматического и предельно ясного объяснения случившегося, было что-то ужасное. Все мы страшно переживали за прославленного профессора, загнанного таким образом в тупик безжалостной логикой Фредерика Ларсана и вынужденного либо признаться и рассказать нам о своих муках, либо молчать, что было бы еще более страшным признанием. И тут мы стали свидетелями того, как человек этот, похожий на изваяние скорби, встал и поднял руку с таким торжественным видом, что мы склонили головы, словно при виде чего-то священного. Громовым голосом, который, казалось, отнял у него последние силы, он произнес следующие слова:
– Клянусь головой моей умирающей дочери, что я не отходил от этой двери с того самого момента, как услышал отчаянный крик моей девочки, что дверь эта не открывалась, пока я оставался в лаборатории один, и что когда мы, наконец, проникли в Желтую комнату – трое моих слуг и я, – убийцы там уже не было! Клянусь, что я не знаю убийцу!
Надо ли говорить, что, несмотря на всю торжественность этой клятвы, мы ни на минуту не поверили словам г-на Станжерсона? Фредерик Ларсан только что приоткрыл нам истину, и мы не собирались так скоро расставаться с ней.
Когда после этого г-н де Марке объявил нам, что разговор окончен, и мы уже собирались покидать лабораторию, юный репортер, тот самый мальчишка Жозеф Рультабий, подошел к г-ну Станжерсону, с величайшим почтением взял его руку, и я слышал, как он сказал:
– Я верю вам, сударь!»
На этом я заканчиваю цитировать описание г-на Малена, судейского секретаря из Корбе, о котором считал своим долгом упомянуть. Надо ли говорить читателю, что все случившееся в лаборатории было мне сразу же, причем с предельной точностью, изложено самим Рультабием.
Глава XII, ТРОСТЬ ФРЕДЕРИКА ЛАРСАНА
Я собирался покинуть замок не раньше шести часов вечера, намереваясь взять с собой статью, которую мой друг писал наспех в маленькой гостиной, предоставленной в наше распоряжение г-ном Робером Дарзаком. Репортер должен был ночевать в замке, пользуясь совершенно необъяснимым гостеприимством г-на Робера Дарзака, на которого г-н Станжерсон переложил в эти тяжкие минуты все домашние хлопоты. И тем не менее мой друг во что бы то ни стало хотел проводить меня на вокзал в Эпине. Когда мы шли парком, он сказал мне:
– Фредерик Ларсан и в самом деле очень силен и полностью заслужил свою репутацию. Знаете, как ему удалось отыскать башмаки папаши Жака? Возле того места, где мы заметили «элегантные» следы и исчезновение отпечатков грубых башмаков, прямоугольная вмятина в рыхлой земле говорила о том, что там недавно лежал камень. Ларсан стал искать этот камень, но так и не нашел и сразу же сообразил, что убийца воспользовался им для того, чтобы утопить на дне пруда башмаки, от которых хотел избавиться. Расчет Фреда оказался правильным, и его поиски увенчались успехом. Я это упустил; правда, мысли мои к тому времени уже были заняты другим, ибо чрезмерное количество ложных следов, оставленных убийцей , а также размер черных отпечатков, соответствующих размеру ноги папаши Жака, – а это мне удалось проверить незаметно для него на полу в Желтой комнате, – все это убеждало меня в том, что убийца хотел навлечь подозрение на старого слугу. Потому-то, если помните, я и сказал ему, что раз в этой роковой комнате найден берет, он непременно должен быть похожим на его собственный, и описал носовой платок, в точности такой же, каким, я видел, пользовался он. В этом мы с Ларсаном полностью согласны, но дальше расходимся во взглядах, и ЭТО, ВЕРНО, БУДЕТ УЖАСНО, так как он от чистого сердца собирается совершить ошибку – и мне придется вести борьбу с ним, но какими средствами?
Меня поразил крайне серьезный тон моего юного друга, когда он произносил эти последние слова.
А он еще раз повторил:
– ДА, УЖАСНО, УЖАСНО!.. Только разве и в самом деле нет никаких средств для борьбы, если есть идея?
В этот момент мы проходили мимо замка с задней его стороны. Близилась ночь. Одно окно на втором этаже было приоткрыто. Оттуда струился слабый свет и доносились неясные звуки, которые привлекли наше внимание. Мы подошли поближе и спрятались в дверном проеме, находившемся как раз под самым окном. Рультабий тихо сказал мне, что это окно спальни мадемуазель Станжерсон. Звуки, которые привлекли наше внимание, смолкли, но вскоре снова возобновились. То были приглушенные стоны, жалобные вздохи… Нам удалось разобрать только три слова: «Мой бедный Робер!» Положив руку на мое плечо, Рультабий прошептал мне на ухо:
– Если бы можно было узнать, что говорится сейчас в этой комнате, мое расследование очень скоро подошло бы к концу…
Он огляделся вокруг. Нас окутывал вечерний сумрак, мы не видели ничего, кроме узкой лужайки, простиравшейся за замком, которую окаймляли деревья. Вздохи опять смолкли.
– Раз ничего нельзя услышать, – продолжал Рультабий, – надо попытаться по крайней мере увидеть…
И он потащил меня куда-то, делая знаки, чтобы я шагал как можно тише. Пройдя лужайку, мы очутились у светлого ствола мощной березы, белая вершина которой терялась где-то во мраке. Береза эта росла как раз напротив интересовавшего нас окна, и ее нижние ветки были примерно на уровне второго этажа замка. Взобравшись на эти ветки, наверняка можно было увидеть то, что происходило в спальне мадемуазель Станжерсон; на это и надеялся Рультабий, ибо, наказав мне стоять тихо, он обхватил ствол своими крепкими молодыми руками и стал карабкаться вверх. Вскоре он исчез в ветвях и наступила полнейшая тишина.
Там, напротив меня, полуоткрытое окно было по-прежнему освещено. На светлом фоне я не видел ни одной тени. Дерево надо мной безмолвствовало, я ждал, и вдруг до слуха моего донеслись такие слова:
– После вас!..
– Нет, прошу вас, я – после!
Наверху, у меня над головой, кто-то разговаривал, соперничая в учтивости, и каково же было мое удивление, когда на гладкой поверхности ствола я увидел две человеческие фигуры, которые вскоре соскочили на землю! Рультабий поднялся туда один, а спустился вдвоем!
– Добрый вечер, господин Сенклер!
Передо мной был Фредерик Ларсан… Полицейский уже занял наблюдательный пункт, когда мой юный друг взобрался туда, полагая, что будет один… Впрочем, ни тот ни другой не обратили внимания на мое изумление. Я понял так, что, находясь на своем посту, они наблюдали исполненную нежности и отчаяния сцену между мадемуазель Станжерсон, распростертой в своей постели, и г-ном Дарзаком, стоявшим на коленях у ее изголовья. И каждый из наблюдателей уже, казалось, с крайней осторожностью делал определенные выводы, причем прямо противоположные. Легко догадаться, что сцена эта произвела большое впечатление на Рультабия, настроив его в пользу г-на Робера Дарзака, зато, по мнению Ларсана, она лишний раз подтверждала отменное лицемерие, в искусстве которого жениху мадемуазель Станжерсон не было равных…
Когда мы уже подходили к воротам парка, Ларсан остановил нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42