Остаток вечера скомкался для Насти в какой-то липкий, неприятный и тяжелый комок. Пиво оказалось на поверку не таким уж и слабым. Она и не заметила, как полупустой зал вдруг совершенно очистился от посетителей. Вдруг кто-то довольно сильно хлопнул ее по плечу.
Обернувшись, Настя увидела нависшего над ней Дрона — администратора, заправлявшего здесь вечерами.
— Остаешься на концерт? — грубо спросил администратор с бесстрастным видом.
— Да.
— Тогда плати. Двадцатник. И сиди тихо, пока саундчек пройдет.
Настя выложила последнюю двадцатку и продолжала сидеть над своей «Балтикой». Время сжалось, бутылка еще не успела опустеть, как в зале стало прибывать народу, на сцене загремело, забухало, Настю стали толкать, задевать локтями, поплыли по залу слои табачного дыма. Начался традиционный вечерний концерт.
Кто-то кричал сквозь грохот музыки: «Привет, Настька!», перед ней снова оказалась только что откупоренная бутылка, кто-то хлопал ее по плечам, она даже отвечала на чьи-то вопросы, но была словно в тумане.
Она захохотала, узнав наконец в толпе Глашу, ее добрую знакомую, а главное, соседку — Глаша жила совсем рядом с Настей — возле «Приморской» в пятиэтажке. В моменты просветления Настя понимала, что одной ей ехать домой ночью в таком состоянии не следует, поэтому вцепилась в Глашу и старалась не потерять ее в медленно двигающейся по залу толпе. Глашу «в миру», как она говорила, звали Галей, она сама выдумала себе еще одно имя и очень им гордилась. Ее длинные волосы растрепались, падали на лицо, она отбрасывала их тонкой рукой, бряцая висевшими на ней кольцами, амулетиками и браслетиками, косилась на Настино пиво, но помалкивала. Сама она не пила принципиально, боролась за здоровый образ жизни. «Интересно, а как у нее насчет секса, — думала Настя, глотая уже совершенно безвкусное пиво, — он полезен для здоровья или нет?»
На улице Настя схватила Глашу за рукав.
— Стой! Смотри! — Она задрала голову и замахала свободной рукой:
— Смотри, Глафира!
Насте казалось, что такого количества звезд она еще ни разу в жизни не видела. Небо над городом было не черным, а прямо-таки серебряным, а на нем разбрызганы яркие, разноцветные, изумрудно-зеленые, голубые, желтые, красноватые капли.
— Ух ты! Как на юге.
Настя так и шла всю дорогу, подняв лицо к звездам, спотыкаясь на выбоинах асфальта и мешая подруге тащить ее, пьяную и шатающуюся, домой.
Глаша довела подругу до самой двери. Настя, собравшись с силами, к величайшему Глашиному удивлению, с первой попытки попала ключом в замочную скважину, поднесла палец к губам и громко, так что было слышно на площадке первого этажа, пропела-прошептала глядя на Глашу: «Тссс!!!»
— Ладно, иди спать, — ответила Глаша. — Не пугай народ.
— Слушаюсь! — шепотом согласилась Настя, поднесла ладонь к волосам, как бы отдавая честь, но, пока поднимала ее, забыла, что хотела сделать, и в результате просто неловко всей пятерней почесалась.
— Спокойной ночи, пьяница, — Глаша легонько толкнула Настю в темноту прихожей. — Утром позвоню.
Настя хотела ответить, но дверь за ней уже закрылась. Она стояла в коридоре и вдруг поняла, что дома снова никого нет.
«Повезло, — пришла первая за последние несколько часов трезвая мысль. — Значит, скандала не будет».
Вместе с облегчением от сознания, что не нужно будет выдерживать бой с родителями, на нее накатила слабость. Шаркая и хватаясь за стены, Настя добрела до ванной, плеснула в лицо холодной водой, чуть ли не ползком добралась до кровати, кое-как стащила с себя одежду и залезла под одеяло.
Глава 4
Моня допил остатки пива, поставил высокий стакан на стол и оттолкнул пальцами в сторону. Красивого жеста не получилось. Стакан не отъехал, как в западных фильмах, а тормознул на липкой столешнице, дернулся, с глухим стуком упал, покатился по столу и замер, покачиваясь.
— Во, блин, — неопределенно протянул Моня.
— Что? — спросил Кач.
— Через плечо... — Моня потянулся за стаканом и поставил его вертикально. — Я щас.
Он встал из-за длинного высокого стола и отправился к стойке.
Кач вытащил из пачки «Мальборо», валявшейся перед ним, сигарету и закурил, выпуская дым через нос.
Диме Каченку было семнадцать, и он чувствовал себя совершенно взрослым. И то сказать — мало кто дал бы Димке его семнадцать. Почти под два метра ростом, широкий в плечах, с крутым, торчащим вперед квадратным подбородком, толстой накачанной шеей, Каченок выглядел вполне зрелым мужиком. Зрелым и сильным.
Димка не очень любил философствования по поводу возраста. Ему было все равно — семнадцать, восемнадцать, хоть тридцать, главное, чтобы стоял как надо и чтобы разобраться можно было с любым мужиком. И все. Чего еще человеку нужно? Денег? Деньги зарабатываются в два счета. Этому Димка научился давно. Деньги — не проблема. Если ты не лох, конечно. А лохов вокруг — ой, как много, ну, просто сплошь да рядом, куда ни плюнь, в лоха попадешь. И это хорошо. Ведь лох — он как раз главный кормилец и есть. По мелочам, конечно, много с него не возьмешь, но так, на каждый день, пивка попить, того, сего — с этим проблем не возникает. Конкретно.
Димка иногда с удивлением вспоминал, что и он когда-то ходил в школу. Всего года полтора назад учил все эти дурацкие правила, отвечал что-то теткам, до которых ему и дела никакого не было. И которым он ничем не обязан. В школе его иногда дразнили Кочаном. С этого все, собственно, и началось. Димка убедился, что в драке ему равных нет. По крайней мере, среди школьных товарищей. Он был совсем еще маленьким, а старшеклассники посматривали на него с уважением и старались не задевать.
Но быстро понял Каченок, что хождение в школу — пустая трата времени и сил. Сверкающая жизнь катилась мимо школьных окон, выходящих на улицу Маяковского, она заворачивала с Невского, помигивая фарами, летела куда-то в сторону Невы, а там — по набережной, по набережной, свернув на Каменноостровский и в Ольгино, в Сестрорецк. В Финляндию, в Швецию, в Штаты. Чтобы вернуться потом обратно, оттянувшись как следует, расслабившись, и на родине — снова за работу, за работу, за работу. У него ведь не только с руками, но и с головой все в порядке. Уж не хуже, чем у тех уродов, что ходят по Невскому в польтах за шестьсот баксов. Хули ему эти шестьсот бакинских — заработает и побольше и прикинется покруче. Главное — не бздеть, а быть мужиком. А у него вообще вся жизнь впереди. Все в его руках. Армия — вот тоже херня, отмазаться ничего не стоит, башли заплати и гуляй хоть под атомными бомбами — все равно не призовут. Баксы — лучший документ. Лучшая справка и удостоверение личности. Лучшие водительские права, лучшая внешность и лучшие мозги.
А раз так, значит, нужно отбросить все постороннее, все, что мешает главному, и упорно идти к намеченной цели. Школа мешает — на хрен школу. Сейчас, слава Богу, не социализм, не заставят его в школу ходить.
С предками тоже проблем нет. Давно он с ними разобрался, выяснил, так сказать, отношения. И отношения, кстати, остались хорошие. Да и предки ничего себе — не алкаши какие-нибудь, нормальные такие предки. Живи, сказали, как знаешь. И очень правильно. Папаша все равно на своих тренировках вечно торчит, дома почти не бывает. Какие там тренировки у шахматистов, Димке было непонятно, но то, что в шахматах крутятся большие деньги, он знал точно. Батя-то зарабатывал очень даже неплохо. Ну, для лоха, конечно, неплохо. Они ведь хоть и хорошие, а все равно — лохи. Димка им так и сказал однажды. Получил по роже от отца, сдачи не дал, хотя мог бы, но — отец есть отец. Димка предков своих уважал. Не гопник ведь какой, понимать надо.
Димка уже несколько месяцев жил отдельно от родителей. Вместе с Вовиком они снимали квартиру в Купчино. Нормальная хата такая, видак купили, компьютер взяли у Мони, играть можно сколько влезет. Компьютер Моня просто так отдал, у него этого добра много. Умник. Все бабки тратит на свои «машинки». На компьютеры и на кайф. И не ломается ведь, вот парень. А с виду дохлый, дунь — упадет. Но это только с виду. Моня в драке свирепеет, даже Димке иногда не по себе делается. Натурально, разорвать может противника, зубами на кусочки развалить, как мясник тушу. А люди это чуют, боятся с ним связываться. Это от наркоты у него, наверное.
Но все равно Моня — главный. Не от того, что он старше Димки, нет. Он никогда про возраст не говорит. Да и какая разница, кому сколько. Работают они все равно, как говорится, с разными возрастными категориями.
Кач неодобрительно посмотрел на Моню, вернувшегося за стол с новой кружкой, под завязку наполненной густым темным пивом. Не время сейчас нажираться: разборка предстоит довольно серьезная. Но, с другой стороны, Моня сам все знает, у самого голова на плечах имеется. Раз он такой спокойный, значит, все будет в порядке. У Мони ведь, кроме всего прочего, и с ментами большие связи. Каким образом он там задействован, Димка не знал, но что менты его прикрывают — это точно.
— Так он один там будет? — спросил Кач, стараясь навести Моню, потягивающего пиво, на мысль о предстоящей работе.
— А хрен его знает. Разберемся.
— Разберемся, конечно. Что за пассажир-то? Ментовский?
— Да какая тебе, на хрен, разница? Нет, не ментовский. Обычный парень. Здоровый, сука, шкаф. Много на себя взял слишком. Не в свое дело лезет. Надо просто паренька на место поставить.
— Как ставить-то будем?
— Как-как. По башне дадим пару раз, чтобы очнулся. А то галлюцинирует, думает, он тут самый главный. Иллюзиями питается, одно слово.
Моня любил выражаться так, по-книжному. Качу это нравилось, он уважал умных людей, книги тоже любил. Только вот читать приходилось редко. Моня как-то раз дал ему книжку «Чапаев и Пустота», сказал, что вещь — супер, но Качу стало скучно, слишком уж закручено все. Хотя и интересно местами. Про кокаин со спиртом, например, да и сам Чапаев понравился — интеллигентный такой, воспитанный, не то что быдляк весь остальной. А чуть обидит его кто — сразу стреляет. Мужик, одно слово.
— У тебя почитать ничего интересненького нет? — спросил Кач.
— Чего? — Моня поперхнулся пивом. — Почитать? Нашел время, в натуре.
— Нет, я так, вообще. А то все компьютер, компьютер, мозги плющатся.
— Почитать... Ладно, принесу тебе чего-нибудь. Учись, Дима, пока я жив. Кстати, паспорт дай вчерашний.
Кач полез в карман и вытащил засаленный, ветхий паспорт.
— Марк Аронович, — прочитал Моня и усмехнулся. — Ну-ну. Чего это ты, Дима, русофилом стал?
— Не-е. А что такое?
— Да так. Ничего. На, держи премию.
Моня вытащил из нагрудного кармана джинсовой куртки три десятидолларовые бумажки.
— Не густо, — констатировал Кач, пошелестев купюрами, проверяя пальцами их подлинность. По привычке. Кто же будет чирики подделывать. Да и Моня — свой же в доску. Просто так, приятно было Качу проверить лишний раз свою квалификацию. Он мог бы стать вполне приличным ломщиком, вслепую умел отличить доллары от фальшивки, от любых других купюр. Но сейчас на Невском шел, как говорил Моня, «передел собственности», и пока лучше туда было не соваться.
— Ну, пойдем, друг ты мой любезный, — Моня резко поднялся со стула.
Кач последовал его примеру. Сидящий за соседним столиком мужичок с «Примой», приклеившейся в углу рта, неодобрительно покосился на парней.
— Чего смотришь, а? — зло спросил Кач, заметив взгляд полупьяного гегемона.
— Ничего, — мужичок уткнулся в свою кружку.
— Вот так, — Кач любил, чтобы последнее слово оставалось за ним.
Моня уже стоял в дверях и устало-брезгливо оглядывался на товарища.
— Ты чего на людей кидаешься? Делать нечего? — спросил он, когда они вышли на Пушкинскую.
— Да на хрен. А тебе-то что?
— Меньше играй в жизни, больше останется для сцены, как сказал Андрей Миронов, — хмуро ответил Моня.
— Какой Миронов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54