Нижняя часть провалилась внутрь, а большое центральное бревно, хотя все еще держалось, вот-вот готово было тоже выйти из гнезд.
Но тут сверху внезапно полились потоки жидкости: на стену втащили огромную бочку и, наклонив ее, поливали солдат, мост и таран чем-то желтым и маслянистым, так что в один миг все насквозь промокли. Ноулз дотронулся до нее латной рукавицей, поднес к забралу, понюхал и тут же громко закричал:
— Назад! Назад! Назад, пока не поздно.
Прямо над их головами виднелось небольшое забранное решеткой окошко. Внутри вдруг замерцал огонь, и из-за прутьев в нападающих полетел горящий факел. Маслянистая жидкость вспыхнула, и в мгновение ока все кругом было охвачено пламенем. Таран, фашины, даже оружие оказались в огне.
Справа и слева люди спрыгивали в сухой ров и с пронзительными криками катались по земле, пытаясь сбить пламя. Рыцари и оруженосцы, которых защищали доспехи, затаптывали и захлопывали огонь, изо всех сил стараясь помочь тем, на ком были только кожаные куртки. А сверху их осыпали бесконечным ливнем стрел и камней. В то же время лучники, видя, как велика опасность, подбежали прямо к краю рва и оттуда быстро и метко стреляли в каждого, кто поднимал голову над стеной.
Остатки осаждающих, обожженные, измученные, перепачканные, кое-как выбирались из рва, цепляясь за протянутые руки, и ковыляли прочь под глумливые крики врагов. От наведенного недавно моста осталась лишь куча дымящегося пепла, а на ней лежали Эстли и еще шесть человек в раскаленных докрасна доспехах.
Ноулз до боли стиснул руки, когда посмотрел на то, что наделал огонь, и на кучки своих людей, которые стояли или лежали на земле вокруг него, обмывая и перевязывая обожженные части тела и мрачно грозясь врагам, которые радостно вопили и жестикулировали на стене замка. Ноулз и сам получил тяжелые ожоги, но гнев и досада не позволяли молодому полководцу думать о своих ранах.
— Мы наведем мост снова! — воскликнул он. — Пусть крестьяне скорее готовят фашины.
Но тут Найджелу пришла в голову одна мысль.
— Смотрите, благородный сэр, — обратился он к Ноулзу. — Гвозди на воротах раскалились докрасна, а дерево стало бело, как пепел. Я думаю, теперь мы можем через них прорваться.
— Клянусь Пресвятой Девой, вы правы! — воскликнул французский оруженосец. — Если нам удастся перейти ров, ворота нас больше не остановят. Пошли, Найджел, во славу наших прекрасных дам, и посмотрим, кто будет первой, Англия или Франция.
Увы, напрасны были все напутствия доброго Чандоса, напрасны все наставления сурового Ноулза о порядке и дисциплине — в одно мгновение, забыв обо всем на свете, Найджел принял вызов и со всех ног бросился к горящим воротам. По пятам за ним, пыхтя и задыхаясь в медных доспехах, бежал француз. И тотчас за ними устремился ревущий поток лучников и копейщиков, словно вдруг прорвало плотину. Они скатились в ров, перебежали его по дну и стали друг за другом карабкаться на другую сторону. Найджел и Рауль и какие-то два лучника уже были перед горящими воротами. Ударами мечей и пинками ног они разнесли их на куски и с торжествующими криками бросились под темные своды арки. В первую минуту безумного восторга им показалось, что замок взят. Перед ними был темный туннель, и они побежали по нему вперед. Но, увы, на дальнем конце его тоже преграждали ворота, такие же мощные, как и первые. Напрасно они колотили по ним мечами и топорами, ворота не поддавались. В то же время из щелей по обе стороны туннеля на нападающих посыпались стрелы. Пущенные с расстояния всего в несколько ярдов, они пробивали доспехи, словно это была простая ткань, и под их ударами люди один за другим валились на камни. Солдаты в ярости набрасывались на толстое, обитое железом загражденье, но разрушить его было не легче, чем сами стены.
Возвращаться ни с чем было горько, но и оставаться в туннеле было бы безумием. Найджел оглянулся и увидел, что у него осталось не больше половины людей. В эту минуту с тяжким стоном к его ногам рухнул Рауль — в его нашейник по самое оперенье вонзилась стрела. Кое-кто из лучников, видя, что их ждет неминуемая смерть, уже бежал назад по роковому туннелю.
— Клянусь святым Павлом! — воскликнул Найджел, — неужели вы хотите оставить раненых на милость Мясника? Пусть лучники с этой стороны тоже стреляют в щели и отгонят врагов. А остальные поднимайте по одному раненому и выносите обратно, не то у ворот этого замка навсегда останется наша честь.
С большим трудом он поднял Рауля и, шатаясь, понес его к краю рва. Внизу, там, где крутой обрыв прикрывал их от стрел, уже ждали несколько человек; Найджел передал им раненого друга, то же самое сделали и другие. Снова и снова возвращался Найджел в туннель, пока на земле не остались только семь человек, пораженных насмерть. Тринадцать раненых уложили на дне рва, где им предстояло дожидаться темноты. А в это время лучники на дальнем конце защищали их от нападения и не давали врагу возможности восстановить первые ворота. Зияющие, почерневшие от дыма ворота — вот все, что получили англичане ценой тридцати жизней. Но эти ворота Ноулз решил удерживать во что бы то ни стало.
Найджел тоже пострадал от огня и камней, но был так возбужден, что не чувствовал ни боли, ни усталости. Он склонился над раненым французом и снял с него шлем. Девичье лицо молодого оруженосца было белее мела, тени смерти собирались вокруг голубых глаз, но, взглянув на своего английского друга, он слабо улыбнулся.
— Я никогда больше не увижу Беатрису, — прошептал он. — Прошу вас, Найджел, когда наступит мир, поезжайте в замок моего отца и скажите ему, как умер его сын. Молодой Гастон возрадуется: ведь к нему теперь перейдут все земли, и герб, и наш девиз, и все доходы. Повидайте их, Найджел, и скажите, что я был не хуже других.
— Да, да, Рауль, никто не мог бы держаться благородней, чем вы. Обещаю вам, когда придет время, исполнить вашу просьбу.
— Вы счастливец, Найджел, — прошептал умирающий, — сегодня вы совершили еще один подвиг и сможете принести его к ногам вашей возлюбленной.
— Это был бы подвиг, если бы мы взяли ворота, — грустно ответил Найджел. — А так, клянусь святым Павлом, я не могу считать это подвигом — ведь я отступил, не доведя дело до конца. Но сейчас не время думать о моих ничтожных заботах. Если мы возьмем замок и я внесу в это свою лепту, тогда, наверное, можно будет говорить о подвиге.
Француз вдруг приподнялся с силой, какая часто приходит к человеку перед самой смертью.
— Вы получите леди Мэри, Найджел, и совершите вы не три подвига, а не один десяток, и во всем христианском мире не будет благородного человека, который не знал бы вашего славного имени. Это говорю вам я, Рауль Деларош Пьер де Бра, умирающий на поле брани. А теперь поцелуйте меня, милый друг, и положите на землю: меня окутывает туман — я ухожу.
Найджел осторожно опустил голову друга, но когда он это делал, у того из горла хлынула кровь, и душа его отошла. Так умер славный французский воин, и Найджел, преклонив возле него на дне рва колено, горячо помолился о том, чтобы и его собственный конец был столь же славен и благороден.
Глава XXI
Как в Косфорд отправился второй гонец
Под покровом ночи раненых вынесли из рва и поставили пикеты лучников у самых ворот, чтобы их нельзя было починить. Когда Найджел вернулся в лагерь, на душе у него было тошно из-за собственной неудачи, смерти пленника и боязни за Эйлварда; но он еще не до конца испил чашу — его ждал Ноулз, и слова, которыми тот встретил оруженосца, разили больнее хлыста. Кто он такой, свежеиспеченный оруженосец, что посмел идти в наступление без приказа? Что принесла его безумная выходка странствующего рыцаря? Потеряно двадцать человек, и чего ради? Их кровь останется на нем. И Чандос все узнает. Когда они возьмут замок, его следует отправить в Англию.
Так говорил Ноулз, и слова его тем горше отзывались в душе Найджела, что он и сам чувствовал: он поступил неразумно, и Чандос сказал бы ему то же самое, только, быть может, помягче. Он молча, почтительно, как и подобало, выслушал Ноулза, отсалютовал ему и пошел прочь. Оказавшись один среди кустов, он бросился на землю и разрыдался, уткнув лицо в ладони. Таких горячих слез он не проливал еще никогда в жизни. Как он старался, чтобы все было хорошо, и вот — такая неудача! Найджел был избит, обожжен, у него все болело с головы до пят. И все же муки тела были ничто по сравнению со страданиями духа — тоской и позором, которые разрывали ему сердце.
Но один пустяк изменил течение его мыслей и принес успокоение: он снял латную рукавицу, и пальцы его случайно натолкнулись на крошечный пакетик, который Мэри привязала к перчатке, когда они стояли на холме св. Катарины на Гилдфордской дороге. Он вспомнил тонкую золотую филигрань девиза, который гласил: «Fais ce que dois, adviegne que pourra — c'est commande au chevalier».
Слова сами собой прозвучали в его утомленном мозгу. Он сделал то, что считал правильным, что бы из этого ни вышло. Правда, получилось плохо, но ведь так всегда бывает в делах человеческих. Он понимал, что, если бы ему удалось взять замок, Ноулз бы простил его и забыл бы обо всем остальном. Не его вина, что затея не удалась. Никто не мог бы сделать больше. Если бы Мэри видела его, она бы его поддержала. Засыпая, он видел ее смуглое сияющее гордостью лицо, с состраданием склонившееся над ним. Она протянула руку и коснулась его плеча. Он вскочил и протер глаза — действительность, как это иногда случается, причудливо вплелась в сон: в темноте над ним в самом деле склонилась какая-то фигура и теребила его, пытаясь вывести из забытья. Вот только мягкий голос и нежное прикосновение леди Мэри сменили грубый выговор и железная хватка Черного Саймона, сурового норфолкского копейщика.
— Вы ведь сквайр Лоринг? — спросил тот, пытаясь разглядеть в темноте лицо юноши.
— Да. А в чем дело?
— Я искал вас по всему лагерю, а потом увидел у кустов огромную лошадь и подумал, что вы где-нибудь тут же, неподалеку. Мне надо вам кое-что сказать.
— Говори.
— Этот парень, Эйлвард, — мой друг, а Господь наделил меня такой натурой, что я люблю своих друзей так же сильно, как ненавижу врагов. А он ваш слуга, и, сдается мне, вы тоже его любите.
— Мне есть за что его любить.
— Тогда у вас и у меня, сквайр Лоринг, есть причина постараться его спасти, в отличие от тех, кому нужно поскорее взять замок, а не освободить пленных. Вы же понимаете, что такой человек, как этот разбойничий лорд, когда увидит, что игра проиграна, наверняка в последнюю минуту перед тем, как замок падет, перережет пленным глотки: он ведь отлично знает — что бы ни случилось — ему конец.
— Клянусь святым Павлом, об этом я не подумал.
— Я был с вами тогда, когда вы пробовали разбить внутренние ворота, — продолжал Саймон, — и все же один раз, когда мне показалось, что они поддаются, я сказал себе: «Прощай, Сэмкин, больше я тебя не увижу». У этого барона в душе столько желчи, сколько у меня самого, а вы думаете, я оставил бы своих пленных в живых, если б меня принудили их отдать? Ни в коем случае. Вот я и думаю: если б нам удалось взять днем замок, их всех перебили бы.
— Может быть ты и прав, Саймон, — ответил Найджел, — от этой мысли нам должно бы стать полегче. Только если мы не можем спасти их, захватив замок, они уж наверняка пропадут.
— Может, так, а может, и не так, — с расстановкой ответил Саймон. — Я думаю, что, если замок взять неожиданно, да таким манером, что никому и в голову не придет, тогда, может статься, мы сумеем отбить пленных раньше, чем их прикончат.
Найджел живо наклонился вперед и положил руку солдату на плечо.
— Ты что-то придумал, Саймон. Так скажи, что у тебя за план?
— Я хотел доложить сэру Роберту, да он готовится к завтрашнему штурму и не стал бы меня слушать. Я, точно, кое-что придумал, только хорош мой план или плох, не могу сказать, покуда его не испробую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Но тут сверху внезапно полились потоки жидкости: на стену втащили огромную бочку и, наклонив ее, поливали солдат, мост и таран чем-то желтым и маслянистым, так что в один миг все насквозь промокли. Ноулз дотронулся до нее латной рукавицей, поднес к забралу, понюхал и тут же громко закричал:
— Назад! Назад! Назад, пока не поздно.
Прямо над их головами виднелось небольшое забранное решеткой окошко. Внутри вдруг замерцал огонь, и из-за прутьев в нападающих полетел горящий факел. Маслянистая жидкость вспыхнула, и в мгновение ока все кругом было охвачено пламенем. Таран, фашины, даже оружие оказались в огне.
Справа и слева люди спрыгивали в сухой ров и с пронзительными криками катались по земле, пытаясь сбить пламя. Рыцари и оруженосцы, которых защищали доспехи, затаптывали и захлопывали огонь, изо всех сил стараясь помочь тем, на ком были только кожаные куртки. А сверху их осыпали бесконечным ливнем стрел и камней. В то же время лучники, видя, как велика опасность, подбежали прямо к краю рва и оттуда быстро и метко стреляли в каждого, кто поднимал голову над стеной.
Остатки осаждающих, обожженные, измученные, перепачканные, кое-как выбирались из рва, цепляясь за протянутые руки, и ковыляли прочь под глумливые крики врагов. От наведенного недавно моста осталась лишь куча дымящегося пепла, а на ней лежали Эстли и еще шесть человек в раскаленных докрасна доспехах.
Ноулз до боли стиснул руки, когда посмотрел на то, что наделал огонь, и на кучки своих людей, которые стояли или лежали на земле вокруг него, обмывая и перевязывая обожженные части тела и мрачно грозясь врагам, которые радостно вопили и жестикулировали на стене замка. Ноулз и сам получил тяжелые ожоги, но гнев и досада не позволяли молодому полководцу думать о своих ранах.
— Мы наведем мост снова! — воскликнул он. — Пусть крестьяне скорее готовят фашины.
Но тут Найджелу пришла в голову одна мысль.
— Смотрите, благородный сэр, — обратился он к Ноулзу. — Гвозди на воротах раскалились докрасна, а дерево стало бело, как пепел. Я думаю, теперь мы можем через них прорваться.
— Клянусь Пресвятой Девой, вы правы! — воскликнул французский оруженосец. — Если нам удастся перейти ров, ворота нас больше не остановят. Пошли, Найджел, во славу наших прекрасных дам, и посмотрим, кто будет первой, Англия или Франция.
Увы, напрасны были все напутствия доброго Чандоса, напрасны все наставления сурового Ноулза о порядке и дисциплине — в одно мгновение, забыв обо всем на свете, Найджел принял вызов и со всех ног бросился к горящим воротам. По пятам за ним, пыхтя и задыхаясь в медных доспехах, бежал француз. И тотчас за ними устремился ревущий поток лучников и копейщиков, словно вдруг прорвало плотину. Они скатились в ров, перебежали его по дну и стали друг за другом карабкаться на другую сторону. Найджел и Рауль и какие-то два лучника уже были перед горящими воротами. Ударами мечей и пинками ног они разнесли их на куски и с торжествующими криками бросились под темные своды арки. В первую минуту безумного восторга им показалось, что замок взят. Перед ними был темный туннель, и они побежали по нему вперед. Но, увы, на дальнем конце его тоже преграждали ворота, такие же мощные, как и первые. Напрасно они колотили по ним мечами и топорами, ворота не поддавались. В то же время из щелей по обе стороны туннеля на нападающих посыпались стрелы. Пущенные с расстояния всего в несколько ярдов, они пробивали доспехи, словно это была простая ткань, и под их ударами люди один за другим валились на камни. Солдаты в ярости набрасывались на толстое, обитое железом загражденье, но разрушить его было не легче, чем сами стены.
Возвращаться ни с чем было горько, но и оставаться в туннеле было бы безумием. Найджел оглянулся и увидел, что у него осталось не больше половины людей. В эту минуту с тяжким стоном к его ногам рухнул Рауль — в его нашейник по самое оперенье вонзилась стрела. Кое-кто из лучников, видя, что их ждет неминуемая смерть, уже бежал назад по роковому туннелю.
— Клянусь святым Павлом! — воскликнул Найджел, — неужели вы хотите оставить раненых на милость Мясника? Пусть лучники с этой стороны тоже стреляют в щели и отгонят врагов. А остальные поднимайте по одному раненому и выносите обратно, не то у ворот этого замка навсегда останется наша честь.
С большим трудом он поднял Рауля и, шатаясь, понес его к краю рва. Внизу, там, где крутой обрыв прикрывал их от стрел, уже ждали несколько человек; Найджел передал им раненого друга, то же самое сделали и другие. Снова и снова возвращался Найджел в туннель, пока на земле не остались только семь человек, пораженных насмерть. Тринадцать раненых уложили на дне рва, где им предстояло дожидаться темноты. А в это время лучники на дальнем конце защищали их от нападения и не давали врагу возможности восстановить первые ворота. Зияющие, почерневшие от дыма ворота — вот все, что получили англичане ценой тридцати жизней. Но эти ворота Ноулз решил удерживать во что бы то ни стало.
Найджел тоже пострадал от огня и камней, но был так возбужден, что не чувствовал ни боли, ни усталости. Он склонился над раненым французом и снял с него шлем. Девичье лицо молодого оруженосца было белее мела, тени смерти собирались вокруг голубых глаз, но, взглянув на своего английского друга, он слабо улыбнулся.
— Я никогда больше не увижу Беатрису, — прошептал он. — Прошу вас, Найджел, когда наступит мир, поезжайте в замок моего отца и скажите ему, как умер его сын. Молодой Гастон возрадуется: ведь к нему теперь перейдут все земли, и герб, и наш девиз, и все доходы. Повидайте их, Найджел, и скажите, что я был не хуже других.
— Да, да, Рауль, никто не мог бы держаться благородней, чем вы. Обещаю вам, когда придет время, исполнить вашу просьбу.
— Вы счастливец, Найджел, — прошептал умирающий, — сегодня вы совершили еще один подвиг и сможете принести его к ногам вашей возлюбленной.
— Это был бы подвиг, если бы мы взяли ворота, — грустно ответил Найджел. — А так, клянусь святым Павлом, я не могу считать это подвигом — ведь я отступил, не доведя дело до конца. Но сейчас не время думать о моих ничтожных заботах. Если мы возьмем замок и я внесу в это свою лепту, тогда, наверное, можно будет говорить о подвиге.
Француз вдруг приподнялся с силой, какая часто приходит к человеку перед самой смертью.
— Вы получите леди Мэри, Найджел, и совершите вы не три подвига, а не один десяток, и во всем христианском мире не будет благородного человека, который не знал бы вашего славного имени. Это говорю вам я, Рауль Деларош Пьер де Бра, умирающий на поле брани. А теперь поцелуйте меня, милый друг, и положите на землю: меня окутывает туман — я ухожу.
Найджел осторожно опустил голову друга, но когда он это делал, у того из горла хлынула кровь, и душа его отошла. Так умер славный французский воин, и Найджел, преклонив возле него на дне рва колено, горячо помолился о том, чтобы и его собственный конец был столь же славен и благороден.
Глава XXI
Как в Косфорд отправился второй гонец
Под покровом ночи раненых вынесли из рва и поставили пикеты лучников у самых ворот, чтобы их нельзя было починить. Когда Найджел вернулся в лагерь, на душе у него было тошно из-за собственной неудачи, смерти пленника и боязни за Эйлварда; но он еще не до конца испил чашу — его ждал Ноулз, и слова, которыми тот встретил оруженосца, разили больнее хлыста. Кто он такой, свежеиспеченный оруженосец, что посмел идти в наступление без приказа? Что принесла его безумная выходка странствующего рыцаря? Потеряно двадцать человек, и чего ради? Их кровь останется на нем. И Чандос все узнает. Когда они возьмут замок, его следует отправить в Англию.
Так говорил Ноулз, и слова его тем горше отзывались в душе Найджела, что он и сам чувствовал: он поступил неразумно, и Чандос сказал бы ему то же самое, только, быть может, помягче. Он молча, почтительно, как и подобало, выслушал Ноулза, отсалютовал ему и пошел прочь. Оказавшись один среди кустов, он бросился на землю и разрыдался, уткнув лицо в ладони. Таких горячих слез он не проливал еще никогда в жизни. Как он старался, чтобы все было хорошо, и вот — такая неудача! Найджел был избит, обожжен, у него все болело с головы до пят. И все же муки тела были ничто по сравнению со страданиями духа — тоской и позором, которые разрывали ему сердце.
Но один пустяк изменил течение его мыслей и принес успокоение: он снял латную рукавицу, и пальцы его случайно натолкнулись на крошечный пакетик, который Мэри привязала к перчатке, когда они стояли на холме св. Катарины на Гилдфордской дороге. Он вспомнил тонкую золотую филигрань девиза, который гласил: «Fais ce que dois, adviegne que pourra — c'est commande au chevalier».
Слова сами собой прозвучали в его утомленном мозгу. Он сделал то, что считал правильным, что бы из этого ни вышло. Правда, получилось плохо, но ведь так всегда бывает в делах человеческих. Он понимал, что, если бы ему удалось взять замок, Ноулз бы простил его и забыл бы обо всем остальном. Не его вина, что затея не удалась. Никто не мог бы сделать больше. Если бы Мэри видела его, она бы его поддержала. Засыпая, он видел ее смуглое сияющее гордостью лицо, с состраданием склонившееся над ним. Она протянула руку и коснулась его плеча. Он вскочил и протер глаза — действительность, как это иногда случается, причудливо вплелась в сон: в темноте над ним в самом деле склонилась какая-то фигура и теребила его, пытаясь вывести из забытья. Вот только мягкий голос и нежное прикосновение леди Мэри сменили грубый выговор и железная хватка Черного Саймона, сурового норфолкского копейщика.
— Вы ведь сквайр Лоринг? — спросил тот, пытаясь разглядеть в темноте лицо юноши.
— Да. А в чем дело?
— Я искал вас по всему лагерю, а потом увидел у кустов огромную лошадь и подумал, что вы где-нибудь тут же, неподалеку. Мне надо вам кое-что сказать.
— Говори.
— Этот парень, Эйлвард, — мой друг, а Господь наделил меня такой натурой, что я люблю своих друзей так же сильно, как ненавижу врагов. А он ваш слуга, и, сдается мне, вы тоже его любите.
— Мне есть за что его любить.
— Тогда у вас и у меня, сквайр Лоринг, есть причина постараться его спасти, в отличие от тех, кому нужно поскорее взять замок, а не освободить пленных. Вы же понимаете, что такой человек, как этот разбойничий лорд, когда увидит, что игра проиграна, наверняка в последнюю минуту перед тем, как замок падет, перережет пленным глотки: он ведь отлично знает — что бы ни случилось — ему конец.
— Клянусь святым Павлом, об этом я не подумал.
— Я был с вами тогда, когда вы пробовали разбить внутренние ворота, — продолжал Саймон, — и все же один раз, когда мне показалось, что они поддаются, я сказал себе: «Прощай, Сэмкин, больше я тебя не увижу». У этого барона в душе столько желчи, сколько у меня самого, а вы думаете, я оставил бы своих пленных в живых, если б меня принудили их отдать? Ни в коем случае. Вот я и думаю: если б нам удалось взять днем замок, их всех перебили бы.
— Может быть ты и прав, Саймон, — ответил Найджел, — от этой мысли нам должно бы стать полегче. Только если мы не можем спасти их, захватив замок, они уж наверняка пропадут.
— Может, так, а может, и не так, — с расстановкой ответил Саймон. — Я думаю, что, если замок взять неожиданно, да таким манером, что никому и в голову не придет, тогда, может статься, мы сумеем отбить пленных раньше, чем их прикончат.
Найджел живо наклонился вперед и положил руку солдату на плечо.
— Ты что-то придумал, Саймон. Так скажи, что у тебя за план?
— Я хотел доложить сэру Роберту, да он готовится к завтрашнему штурму и не стал бы меня слушать. Я, точно, кое-что придумал, только хорош мой план или плох, не могу сказать, покуда его не испробую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59