А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

В этом походе он вел себя мягче, просто просматривая то, что они пишут. Поэтому он разрешил репортерам остаться и слушать, они никак не могли написать о нападении без его разрешения. Теперь журналисты, казалось, обрадовались. Некоторые улыбались. Собственно, теперь, кончив говорить и задумавшись, он, казалось, тоже просветлел, взглянул на майора, подошел к своей палатке и, пошарив там, что-то достал.
— Вот, майор, думаю, вам не помешает. Это оказалась бутылка виски и кружка, которую он тут же наполнил.
— С разрешения генерала, за вас, — сказал майор.
— С моего разрешения, за всех нас.
Он достал еще несколько кружек, корреспонденты подошли поближе, протягивая консервные банки, крышки от канистр, все, что оказалось под рукой. Першинг разлил виски, а затем выпрямился, поднял свою кружку и оглядел собравшихся.
— За сукиного сына Вилью и за нашу с ним встречу.
— Правильно, правильно. — Все подняли кружки и выпили.
Глава 44
Двое кавалеристов, совершенно голые, бежали по берегу к реке. Майор посмотрел, как они прыгнули в воду, подняв брызги.
— Ты, наверное, знаешь, что вся его семья погибла. Старик наконец посмотрел на него.
— Нет, — сказал он. — Я не знал.
— Прошлым летом. После того как его перевели в Эль-Пасо. Его семья была в Сан-Франциско и собирала вещи, чтобы последовать за ним. Ночью случился пожар. Погибли жена и три дочери. Спасся только младший сын.
Старик продолжал смотреть на него. Прентису этот взгляд был знаком. Так он смотрел, когда колонна двигалась в путь, и старик наблюдал, как майор целует дочь, сына и жену.
Майору стало не по себе от его взгляда.
— Он изменился, конечно. Немного похудел, постарел. Характер у него, правда, такой же, но теперь понятно, по какой причине. Один его адъютант говорил мне, что он стал гораздо больше жаловаться, чем раньше. Мало припасов, мало людей, и все такое. Как будто он заставляет себя о многом забыть и считает, что все должен делать сам, потому что не надеется на чью-либо помощь.
Старик отвернулся и стал смотреть на реку.
Они довольно долго молчали, и вдруг старик неловко поднялся и зашагал прочь.
Глава 45
Прентис сидел, прислонившись к дереву, и впервые за всю кампанию ел какое-то жаркое, которое приготовили для них мормоны. Он выудил кусок мяса, пропитанную соусом картофелину, отправил в рот и стал медленно жевать; внезапно он увидел, что рядом стоит старик.
— Не обременяйте себя благодарностью.
— Я не о том.
— Все равно мы теперь квиты.
Старик пожал плечами.
— Ты прав, в лошадях ты знаешь толк. Сейчас прежде всего надо раздобыть тебе новую винтовку.
Последних слов Прентис не расслышал. Он еще некоторое время жевал, потом проглотил еду, отставил тарелку с ложкой и скосил глаза на старика, желая понять, правильно ли он понял его слова и действительно ли это означало то, что он думал.
Старик по-прежнему стоял рядом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 46
Джорджия, 1864.
До них уже дошли слухи, что сожгли Атланту. Теперь ходили слухи о том, что еще янки собираются сделать. Конфедерат генерал Гуд отошел от Атланты на север, и многие думали, что Шерман отправится за ним. Никто не думал о том, что случилось в Виргинии, и не догадывался, что случившееся однажды повторится. Даже когда уже не оставалось сомнений, они не могли до конца поверить в это. Вместо того чтобы двинуться за Гудом или избрать себе другую военную цель, Шерман оставил свои позиции и, чтобы деморализовать южан, повернул свои шестьдесят тысяч человек из Атланты к Саванне и морю, уничтожая и поглощая все на своем пути.
Ноябрь, самое подходящее время для таких дел. Как сказал позже один историк: “Они двигались шестидесятимильным фронтом по богатой земле, где только что собрали урожай, амбары были забиты зерном и фуражом, коптильни ломились от окороков и бекона, на полях пасся скот. Ежедневно каждая бригада отряжала фуражную роту человек из пятидесяти, которая прочесывала местность на несколько миль с каждого фланга от линии марша бригады. Захватывая повозки и телеги крестьян, они нагружали их ветчиной, яйцами, кукурузой, цыплятами, индейками и утками, сладким картофелем и всем, что можно было увезти, и каждый вечер доставляли свой груз в бригадные штабы. Другие роты пригоняли скот. То, что солдаты не могли забрать с собой, они уничтожали. Чтобы не тратить патронов, они рубили саблями свиней, а лошадей и мулов убивали ударами топоров по голове. С рассвета до заката тощие ветераны, привыкшие к галетам и солонине, обжирались ветчиной, мясом и свежей говядиной и, продвигаясь по штату, сделались толстыми и гладкими. Потолстели и негры, которым они отдавали плантаторскую еду и которые ликовали при приближении армии, как живое воплощение песенки:
Скажи, черномазый, видал ты, Как по дороге впопыхах Хозяин драпает усатый, Побрал его бы прах?
Удрал хозяин, хей-хо! А негр остался, хо-хей! Наверно, близко царство Божье, И наступает Юбилей.
И действительно, тот год оказался счастливым для негров, так же как для хохочущих ветеранов Шермана марш этот был чем-то вроде пикника. От фланга до фланга на протяжении шестидесяти миль поднимались столбы дыма: наступающая армия все разрушала. Склады, мосты, сараи, мастерские, депо и фабрики были сожжены. Не пощадили даже домов, особенно старались “обормоты”: дезертиры, сорвиголовы и мародеры с Севера и Юга, которые участвовали в марше ради добычи. Эти люди заставляли стариков и беспомощных женщин показывать им тайники, где прятали серебро, драгоценности и деньги. В грязных подкованных башмаках они плясали на белоснежном белье и сияющих столах, ломали мебель ружейными прикладами, рубили саблями пуховые постели и колотили окна и зеркала пустыми бутылками. Шерман мог бы приструнить их, но не очень-то старался. “Война — это жестокость, и ее нельзя смягчить”, — сказал он жителям Атланты, и намерением его было показать, что Конфедерация не в состоянии уберечь от нее своих людей”.
Их ферма была посреди штата, как раз на линии наступления, хотя они узнали о нем слишком поздно. Однажды утром в сарае оказались грабители. Отец попытался остановить их, и они застрелили его. Мать бросилась к нему, и ее тоже застрелили. Они изнасиловали его сестру, убили ее, зарубили саблей брата, забрали лошадей и свиней, застрелили собаку, сожгли сарай, дом и ускакали, таща за собой повозку, полную еды и зерна. Календар, самый младший, тринадцатилетний мальчишка, видел все это с верхнего этажа дома. Он спал, когда все началось, и, проснувшись, вскочил, выглянул из окна спальни и как раз увидел, как падает отец, а потом мать.
Календар стал спускаться по лестнице и заметил, как сестра отбивается от двух солдат. Еще один солдат, поднимаясь по лестнице вверх, оглушил его прикладом. Он очнулся среди дыма и пламени, спотыкаясь, сошел с лестницы на крыльцо, вспомнил о сестре, вернулся в дом и увидел, что она лежит на диване, платье задрано на шею, разорвано белье, на груди кровавое пятно, а рядом на полу лежал изрубленный саблей брат, и пламя уже подбиралось к нему. Календар, кашляя, двинулся к ним, но огонь заставил его отпрянуть; обрушилась балка, потом еще одна, загородив проход. Он попробовал пройти с другой стороны, но там огонь бушевал еще сильнее, балки падали одна за другой, одежда на нем загорелась, он уже не видел брата и сестры, перед ним была сплошная стена огня. Календар рванулся назад, сдирая с себя горящую одежду, вывалился в дверь и покатился по земле. Шея и голова болели, у него загорелись волосы, и он стал колотить себя по голове. Потом огонь погас, а он лежал в траве, сжимая руками голову; от него пахло паленым; а огонь ревел все громче, его то и дело обдавало жаром. Затем Календар прополз несколько дюймов, потом еще. Но жар продолжал жечь его. Он схватил тела отца и матери и потащил их; у ворот он остановился. Там он упал на землю и лежал довольно долго.
Календар знал, что они мертвы. Не было никаких сомнений: глаза остекленело смотрели в небо. Он лежал и глядел на них. Потом он встал и увидел, что сарай обвалился. Дом догорел почти дотла. Календар стоял и смотрел, как рухнула крыша, потом одна стена. Перед глазами у него все поплыло, он почувствовал, как что-то теплое и мокрое стекает по его лицу: он плакал. Он обернулся в поисках кого-нибудь, кому можно отомстить. Никого не было. Календар с трудом добрался до сарая и увидел, что все ящики с кормом для скота опустошены, что нет ни повозки, ни телеги. Он снова заковылял к воротам, собираясь догнать грабителей, и вдруг сообразил, что он гол и бос.
Календар посмотрел на мать и отца, лежавших у забора, к которому он их подтащил, и направился к ним; тем временем рухнули три стены дома. Он похоронил родителей. Потом огляделся в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы надеть, схватил одежду, которую снял с отца, надел, закатал штаны, подтянул пояс, подвернул рукава, натянул на ноги носки, в башмаки напихал листьев и обулся, бросил взгляд на могилы, на дымящиеся развалины дома, и двинулся в путь.
Глава 47
Это заняло довольно много времени. Поначалу Календар даже не соображал, что делает. Он думал, что если поторопится, то может догнать грабителей. Потом до него дошло, что даже если он и догонит их, то не сможет ничего сделать. Мальчишка против полудюжины мужчин. Во всяком случае, он видел троих в доме и еще троих во дворе. Их могло быть и больше. Когда Календар мельком взглянул в окно, то видел солдата на лестнице и тех двоих, что боролись с его сестрой. Еще один подходил к нему — темный, грязный, всклокоченный. Он не был даже уверен, что сможет их узнать. Но уж повозку с телегой-то Календар ни с чем не спутает, он же хорошо помнит их. Он будет искать повозку и телегу и убьет тех, кто окажется рядом с ними.
Но сделает это не сразу, и так, чтобы не подвергать себя опасности. И к тому же он хотел добраться до них всех, так что он подождет немного, а когда найдет их, сделает все, чтобы прикончить всех по одному. Может быть, он подловит их, когда они спят, и прирежет или пристрелит всех до одного.
За сестру. За брата. За мать и отца. За сарай и дом. Но прежде всего за себя. Пройдя пять миль по дороге, он увидел телегу, застрявшую в канаве. Этого следовало ожидать. У телеги было плохо прилажено колесо, и отец ездил на ней очень медленно. Он собирался починить колесо, но теперь уже не починит.
Он все быстрее шел по дороге. Листья в его ботинках превратились в месиво, он сильно натер ноги и стал хромать, но все равно ускорил шаг. Календар почувствовал, что ноги начали ныть. Но он продолжал идти.
Потом он сообразил, что если будет шагать в таком темпе, то ноги скоро разболятся. Лучше попасть туда позже, чем не попасть вовсе. Календар снял ботинки и, держа в руке носки, пошел по мягкой траве на обочине дороги. И правильно сделал, потому что через пять минут он услышал конский топот и едва успел спрятаться, как мимо проскакала группа солдат союзной армии. Насколько он понял, это были не те солдаты. Но какая разница? Он увидел, что к их седлам приторочены полные мешки, одежда забрызгана кровью. Он выругался и двинулся за ними.
А потом Календар набрел на них: сначала услышал шум, но не мог понять, что это такое. Чем ближе он подходил, отдельный гвалт становился все громче и громче. Оказалось, что там были люди, лошади, свиньи, утки, индейки и цыплята, и все галдели одновременно и оглушительно, издавая всевозможные звуки. Он поднялся на холмик, посмотрел вниз и увидел нескончаемый поток людей и лошадей, скота, повозок, тянувшийся далеко-далеко; Календар видел, как они двигались, одетые в синюю, белую, коричневую форму, но в основном в синюю. Над ними клубилась пыль, приглушая звуки, а солдаты двигались кто верхом, кто пешком. Казалось, их десятки тысяч, может быть, пятьдесят, шестьдесят тысяч… Они шли, сметая все на своем пути, как полчища саранчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30