Свет, лившийся оттуда, был таким тихим и спокойным. Джорджу надо, только добраться до окна, разбить его и вывалиться во двор, и тогда он будет спасен.
Тогда дом встанет на пути трактора и послужит хоть временной, но защитой. Если...
«Если он не сообразит объехать его и ударить с обратной стороны. Если он не глупее меня...» Джордж похолодел от этой мысли, но другого выхода он все равно не видел.
Дизель сбавил обороты. Трактор снова откатывался назад. Для чего? Для нового удара? Или – для того, чтобы объехать дом?
Джордж дополз до окна, встал на четвереньки и замер, ожидая.
«Ну же! Давай, тварь! Давай, разгонись и вдарь хорошенько в стену! Вдарь так, чтобы лопнул твой чертов радиатор, и тосол полился между покрышками, как моча – между лапами трусливого щенка! Давай! Пусть он лопнет, и твой вонючий дизель стуканёт, разлетится ко всем чертям, кроша вдребезги головку блока! Давай! Чего же ты ждешь?!»
Трактор лениво молотил движком на холостом ходу. Джордж привстал и положил руки на подоконник. «Давай же! Давай!»
ТОТ, кто сидел в кабине, словно услышал его. Он нажал на газ, и трактор с жутким ревом, как бешеный носорог, скакнул вперед. Дом вздрогнул от страшного удара. Стена не выдержала и стала заваливаться внутрь дома.
У Джорджа не было времени сообразить, достанет она до него или нет, он закрыл лицо руками, выставил локти вперед и бросился в окно. Стекло зазвенело, рассыпаясь, рамы затрещали, и Джордж вывалился на улицу.
Он быстро вскочил, чувствуя, как осколки падают за шиворот, и громадными скачками, не разбирая дороги, помчался прочь от дома.
На бегу он прихрамывал – левая нога была обута в сапог, а правая босой ступней чувствовала каждый камешек, каждую щепку, но сейчас это нисколько не тревожило Джорджа. Пара-тройка лишних порезов – это пустяки. Это мелочи по сравнению с той надеждой, которую ему подарил невидимый НЕКТО, – надеждой выжить.
И он радовался ей, как ребенок, обнаруживший под новогодней елкой долгожданный подарок от Деда Мороза. Кажется, до него стал доходить смысл происходящего. Выжить!
Он бежал задами, легко перепрыгивая через ограды, картофельные грядки, компостные ямы и парники. Из одного парника торчала рука, и на пленке повсюду были красные отпечатки ладоней, но Джордж едва взглянул на них и нисколько не удивился, словно это стало привычной частью пейзажа. «Скорее, натюрморта, – поправил он себя, перемахивая пар ник. – Мертвая натура – точнее и не скажешь».
Он добежал до того дома, в котором ему уже довелось побывать...
«Невеселая получилась экскурсия...»
...обогнул его и выглянул из-за угла. До трактора было метров сто. Огромный «Т-150» по-прежнему крушил стену. Он уже наполовину въехал в разрушенный дом и остановился. Он словно оглядывался и нигде не видел своей жертвы.
Джордж подумал... Сразу две мысли пронзили его одновременно: что не очень-то красиво прятаться за углом дома в то время, как эта малышка («ее зовут Рита, не забывай!») лежит на траве, словно туристка на пляже солнечной Анталии... и что с того места, где стоит сейчас трактор, байк, наверное, очень хорошо видно.
Джордж выругался – для бодрости, примерно как человек, первый раз прыгающий с парашютом («интересно, Рита ругалась или нет? и если ругалась, то как?»), и, обогнув собачью конуру, помчался по траве к автобусной остановке.
Правая нога – та самая, босая, – сапог достался трактору, как трофей – скользила: видимо, он наступил в разлитую похлебку, Джордж не хотел думать, что он второпях наступил на что-то ДРУГОЕ – тоже, безусловно, ранее принадлежавшее собаке.
Он пробежал мимо Риты, успев отметить, что отсутствующее выражение на ее лице сменилось легким удивлением. Впрочем, ни во что другое это не вылилось – она по-прежнему лежала на траве, прижав ладони к груди.
За каких-нибудь пять шагов до байка он растянулся на траве и еле успел выставить руки. Ему не было больно (теперь боль существовала сама по себе, немного в стороне, казалось, она бежала за ним следом, а не сидела внутри него), но Джордж чуть не заплакал от обиды: драгоценные секунды утекали, как песок сквозь пальцы, и это падение отняло у него несколько мгновений.
Он подбежал к байку, вставил ключ в замок зажигания и пнул кикстартер. Двигатель ответил утробным рыком, и только. Он не завелся.
Джордж пнул еще раз – опять безрезультатно. Еще и еще...
Рычаг стартера больно врезался в босую ногу, один раз нога сорвалась, и он сильно лягнул асфальт, отбив пальцы. Джордж сморщился и заскрипел зубами.
«Ну же... Ну, друг... Прошу тебя! Заводись!»
Он уловил, что рев дизеля стал тише, поднял голову и... увидел, как трактор медленно откатывается назад. На метр... Два... Пять... Он катился все дальше и дальше назад. Он явно не собирался больше утюжить развалины Он... РАЗВОРАЧИВАЛСЯ!
Внутри Джорджа все похолодело. «Заметил... ОН заметил меня!» Джордж снова поставил ногу на рычаг кика. Собрался, как стрелок на огневом рубеже, мысленно вознося молитвы мотоциклетному богу. Снова пнул...
Двигатель чихнул и заработал. О, эту музыку он любил больше всего на свете! Куда там тарахтящим двухтактным движкам! Четыре такта – вот настоящая мелодия! Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре...
Напоминает вальс. «Мы с тобой еще повальсируем. Обязательно повальсируем, детка!» – подумал он, но так и не разобрался, кого, собственно говоря, он имеет в виду. Риту? Байк? Или самого себя?
Джордж включил передачу, завалил байк и, выкрутив газ до упора, заставил тяжелый «Урал» развернуться на месте, на асфальте остались черные разводы паленой резины. Затем он съехал в траву и покатил к Рите.
И трактор тоже. Заревел и помчался прямо на них.
Джордж остановился в считанных сантиметрах от Риты и свесился с седла.
– Ну? Цепляйся!
Рита медленно и немного жеманно протянула руку – словно подставляла для поцелуя. Джордж крепко обхватил ее ладошку и рывком поднял девушку на ноги.
Рита вскрикнула – еще немного, и он бы вырвал ее руку из плечевого сустава.
– Что ты делаешь?
– Знаю, это выглядит несколько странным... – он чуть было не сказал «детка», но вовремя прикусил язык. – Рита... Ты, наверное, будешь смеяться... Но, по-моему, я тебя спасаю.
До нее только сейчас стало доходить, ЧТО происходит. Выражение безмятежности сменилось ужасом, лицо побелело, она пыталась что-то сказать, но дрожащие губы не слушались. И даже если бы она смогла с ними совладать и что-нибудь сказала, все равно ее слова потонули бы в реве дизеля.
Рита прыгнула на седло и вцепилась в Джорджа.
– Держись! – крикнул Джордж и тут же ощутил, что его предупреждение по меньшей мере напрасно – острые коготки пронзили плотную ткань толстовки насквозь и вонзились в тело.
Он резко рванул, и в следующую секунду по тому месту, где они только что стояли, с жадным шипением прошуршали огромные шины.
Заднее колесо «Урала» пробуксовывало в траве, Риту и Джорджа подбрасывало на каждой кочке, но байкер продолжал выкручивать ручку газа до упора.
«Т-150», напротив, не замечал этих ухабов, он летел над землей, грозно свистя турбиной.
Вдруг Джордж почувствовал, как рев дизеля сместился влево, трактор стремился поскорее выехать на асфальт, хотя это выглядело странно: на твердом" покрытии у Джорджа было явное преимущество в скорости.
Одним мощным ударом трактор разметал хлипкую конструкцию автобусной остановки и... замер. Джордж выехал на шоссе в каких-нибудь пятидесяти метрах впереди него, затормозил и оглянулся.
Стекло кабины по-прежнему ярко блестело на солнце, но ему показалось, что он смог различить черный силуэт ТОГО, кто сидел за рулем.
И... он не собирался их догонять. Он стоял на месте и будто выжидал чего-то.
«Он ОТРЕЗАЕТ нам дорогу назад», – внезапно понял Джордж. Эта мысль заставила его насторожиться. И задуматься над тем, что ждет их впереди.
Но Рита кричала в самое ухо:
– Поехали! Поехали! Чего же ты встал!
Она пришла в себя и теперь хотела только одного – поскорее уехать. И – стоило признать – в этом их желания сейчас совпадали.
Джордж переключил передачу и «Урал», набирая скорость, покатился вперед.
«Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре...» – стрекотал двигатель, обещая все новые и новые туры вальса – танца пленительного.
И опасного.

* * *
Двенадцать часов четырнадцать минут. Гурьево.
Этот проклятый спецназовец был словно сделан из железа. Он ни разу не сбился с темпа, ни разу не остановился, и даже дыхание его оставалось ровным – будто он сладко посапывал на мягком диване, досматривая утренний сон.
Сам Соловьев чувствовал себя так, будто крутился в огромной центрифуге, где его выжимали, как постиранное белье: мышцы, кости, связки, сухожилия, мозги, легкие и сердце бились в каком-то убийственном однообразном ритме, утратив всякую связь друг с другом. Он подумал, что еще немного – и разлетится на мелкие куски, которые уже не склеишь, как ни старайся.
Время от времени он испускал странный звук, походивший на сдавленный стон. Или – мольбу о пощаде.
Тогда спецназовец оборачивался и смотрел на него. Просто смотрел, но этого было достаточно. Под его взглядом Соловьев съеживался, кровь начинала стучать в висках, сердце сжимало нехорошее предчувствие, и он, удивляясь, откуда берутся силы, прибавлял темп.
Капитан будто пришпоривал его, и Соловьев, кажется, стал понимать, как можно загнать лошадь. Раньше это было для него загадкой: в самом деле, ведь лошадь – живое разумное существо, неужели она боится шпор и хлыста больше, чем смерти?
Теперь до него помаленьку доходило. Конечно, боится, но не настолько сильно. Есть что-то еще. Лошадь чувствует всадника хозяином, повелителем и больше, чем смерти, боится не выполнить его приказ. Его волю. Это даже и не страх, а что-то из области высоких материй, что-то, напоминающее смысл жизни.
«Ну хорошо, для бестолковой лошади, может быть, это и является смыслом жизни. А для меня? Какой в этом смысл – нестись, очертя голову, за проклятым душегубом?»
Эти мысли были легкими и витали где-то под самыми волосами, а чуть глубже сидела твердая уверенность, что он продолжал бы бежать даже в том случае, если бы спецназовцу вздумалось сесть на него верхом.
Взгляд – и Соловьев посылал тщедушное тело вперед, испытывая при этом нечто вроде экстаза.
Фотоаппарат бешено колотил в ребра, и Соловьев удивлялся, почему он до сих пор не пробил там огромную дыру? Может, ему стало бы легче дышать?
Во рту был неприятный привкус, словно он сосал медную монету, губы запеклись и, сколько он их не облизывал, начали трескаться.
Деревня была уже близко. Через пару минут они поравнялись с крайними домами и продолжали взбираться на подъем– к счастью, не очень крутой.
У Соловьева не было сил смотреть по сторонам: мышцы шеи задеревенели, словно их свело судорогой, он уперся взгля дом в широкую спину капитана и больше ничего не видел.
Лопатки спецназовца размеренно поднимались и опускались, как маленькие крылья, и... что казалось самым странным– футболка на спине капитана высохла!
Соловьев точно помнил, что, когда они встретились у разбитой машины, спецназовец (Дмитрий, кажется. Дмитрий Не красов – так его зовут?) был мокрый, как мышь. А сейчас – высох. На оливковой ткани белели разводы соли, выходящие из подмышек двумя аккуратными полукружьями.
Соловьев смотрел на футболку и не мог оторвать от нее глаз. Сам-то он потерял черт знает сколько жидкости. Наверное, он не сможет пописать раньше, чем через двое суток, даже если и выпьет цистерну воды.
Капитан внезапно застыл как вкопанный, и Соловьев, с размаху уткнувшись в его спину, остановился и медленно сполз на асфальт.
– Шшштооо... – с трудом выдавили свистящие легкие. Дмитрий присел на корточки и потрепал журналиста по плечу:
– Все нормально. Все в порядке, парень. Ты знаешь... – он задумчиво посмотрел на груду металла, лежавшую у дороги метрах в ста перед ними, – покури пока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86