А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

На камине стояли цветы, которые она дарила ему в разное время, все давно увядшие и все тщательно сохраняемые на постаменте из китайского фарфора, под стеклянным колпаком. На стене висела грубо раскрашенная гравюра, портрет на стекле, потому что в нём что-то напоминало ему лицо мисс Гуильт'. В его нескладной, старой красного дерева шкатулке лежали немногие письма мисс Гуильт, короткие и повелительные, написанные к нему в то время, когда он подсматривал и подслушивал в Торп-Эмброзе, чтобы угодить ей. Повернувшись спиной к своим реликвиям, он уныло сел на диван, заменявший ему постель; над ним висел щегольской голубой галстук, который он купил, потому что она сказала ему, что любит яркие цвета, и который у него не хватило смелости надеть ни разу, хотя он вынимал его каждое утро с намерением надеть. Обычно спокойный в своих поступках, обычно сдержанный в разговоре, он теперь схватил галстук, как будто это было живое существо, которое могло чувствовать, и с ругательством швырнул его в другой конец комнаты.
Время пролетало, и хотя его решимость помешать браку мисс Гуильт не поколебалась, он по-прежнему был далёк от того, чтоб найти способ, который мог бы привести его к цели. Чем более Бэшуд думал об этом, тем мрачнее казались ему перспективы в будущем.
Он опять встал с таким же настроением, как сел, и подошёл к шкапу.
— Я испытываю какую-то лихорадочную жажду, — сказал он. — Может быть, утолить её поможет чашка чаю.
Он раскрыл заварной чайник и отсыпал обычную малую порцию чая не так бережливо, как обычно.
«Даже руки отказывают мне сегодня!» — подумал он, собирая просыпанный чай и бережливо всыпая его в чайник.
В эту прекрасную летнюю погоду огонь был разведён только в кухне. Бэшуд сошёл вниз за кипятком с чайником в руке.
В кухне никого не было, кроме хозяйки. Она принадлежала к числу тех многочисленных английских матрон, путь которых в этом мире был тернист и которые доставляли себе печальное удовольствие, когда им представлялся случай рассматривать исцарапанную и кровоточащую ногу других людей одного материального положения с ними. Её единственный порок был не очень серьёзный — любопытство, и между многими добродетелями, перевешивавшими этот порок, было её необыкновенное уважение к Бэшуду, как к жильцу, который аккуратно платил за квартиру и образ жизни вёл очень тихий, а обращение с нею было вежливое много лет сряду.
— Что вам угодно, сэр? — спросила хозяйка. — Кипятку? Никогда не бывало, чтоб вода кипела именно в это время. Сейчас она вам нужна? И огонь-то не горит порядком! Подождите, я подкину полена два, если вы потерпите. Боже, Боже! Вы извините меня, сэр, если я скажу, что у вас сегодня очень болезненный вид!
Напряжение, испытанное сегодня Бэшудом, начало сказываться. Та отрешённость, которая проявилась на станции, опять появилась на его лице и в разговоре, когда он поставил чайник на кухонный стол и сел.
— У меня неприятности, — сказал он спокойно, — и думаю, что их теперь мне труднее переносить, чем прежде.
— Уж и не говорите! — застонала хозяйка. — Я готова лечь в гроб хоть сейчас. Вы слишком одиноки, сэр. Когда появляются неприятности, сэр, приносит облегчение, хотя и не всегда очень сильное, когда разделишь их с другим. Если бы ваша супруга была теперь жива, какое утешение нашли бы у неё, не правда ли?
Выражение страдания пробежало по лицу Бэшуда. Хозяйка невольно напомнила ему несчастье его супружеской жизни. Он был вынужден удовлетворить её любопытство насчёт своих семейных дел, сказав ей, что он вдовец и что его семейная жизнь сложилась несчастливо, но более он ничего ей не сообщал. Печальную историю, которую Бэшуд рассказал Мидуинтеру о пьянице-жене, закончившей жизнь в доме умалишённых, он не хотел поверять болтливой женщине, которая разнесла бы по всему дому.
— Я всегда говорю моему мужу, сэр, когда он начинает расстраиваться, — продолжала хозяйка, хлопоча около чайника: «Что ты делал бы теперь, Сэм, без меня?» Когда печаль его не проходит (сейчас закипит, мистер Бэшуд), он говорит: «Елисавета, я не могу делать ничего». Когда же огорчение проходит, он говорит: «Попробую сходить в кабак». Ах! У меня ведь есть тоже неприятности! Человек, имеющий взрослых сыновей и дочерей, шатается по кабакам! Я не припомню, сэр, были ли у вас сыновья и дочери. Кажется, вы говорили, что у вас были. Дочери, ведь… ах, да! Они все умерли.
— У меня была только одна дочь, — терпеливо возразил Бэшуд. — Только одна, и она умерла, прежде чем ей минул год.
— Только одна? — повторила сострадательная хозяйка. — Сейчас закипит, пожалуйте мне чайник. Только одна! Ах! Когда один ребёнок, тогда ещё тяжелее. Вы, кажется, сказали только один?
С минуту Бэшуд смотрел на хозяйку помутившимися глазами и не отвечал ей. Напомнив невольно о жене, которая обесславила его, эта женщина теперь также невольно вызвала неприятное воспоминание о сыне, который разорил его и бросил. В первый раз с тех пор, как он рассказывал свою историю Мидуинтеру при первом свидании с ним в большом доме, его мысли опять обратились к горькому разочарованию и несчастью прошлого. Опять он вспомнил о прошлом, когда поручился за своего сына и когда бесчестный поступок сына принудил его продать всё, что он имел, чтоб заплатить штраф.
— У меня есть сын, — сказал он, приметив, что хозяйка смотрит на него с безмолвным сожалением. — Я сделал что мог, чтоб помочь ему иметь в свете успех, но он очень дурно поступил со мною.
— Неужели? — воскликнула хозяйка, по-видимому, с большим участием. — Поступил дурно с вами и разбил отцовское сердце. Ах! Он за это поплатится рано или поздно. Не сомневайтесь! Где он теперь и чем он занимается, сэр?
Этот вопрос был почти такой же, как и тот, который задал Мидуинтер, когда Бэшуд описал ему свою жизнь. Бэшуд ответил на него почти точно такими же словами, как тогда:
— Сын мой в Лондоне, насколько мне известно. Он занимается не весьма почётным делом — частного полицейского сыщика…
При этих словах Бэшуд вдруг остановился. Лицо его вспыхнуло, глаза засверкали; он отодвинул чашку, которую только что налил, и встал. Хозяйка отступила на шаг. В лице её жильца было что-то такое, чего она не видела до сих пор.
— Надеюсь, что я не оскорбила вас, сэр, — сказала она, когда к ней вернулось самообладание и она уже готова была обидеться.
— Совсем напротив, совсем напротив! — возразил он с необыкновенным жаром и торопливостью. — Я вспомнил кое-что очень важное. Я должен идти наверх… письмо, письмо, письмо. Я вернусь выпить чай. Извините меня, я очень вам обязан, вы были очень добры. Теперь, если вы позволите, я с вами расстанусь.
К изумлению хозяйки, он дружески пожал ей руку и пошёл к двери, оставив и чайник, и чай.
Он заперся в своей комнате. Некоторое время он стоял, держась за камин и стараясь перевести дыхание, которое у него захватывало от волнения. Как только он смог сделать несколько шагов, сразу отпер свою письменную шкатулку.
— Вот вам, Педгифт и сын! — сказал он, щёлкнув пальцами и усаживаясь. — У меня тоже есть сын!
В дверь раздался стук, тихий и осторожный. Растревоженная хозяйка хотела узнать, не заболел ли мистер Бэшуд, и спросить ещё раз, что искренно желает услышать, не оскорбила ли она его.
— Нет, нет! — закричал он через дверь. — Я совсем здоров, я пишу, пишу… Пожалуйста, извините меня.
«Она женщина добрая, женщина превосходная, — думал он, когда хозяйка ушла. — Я сделаю ей маленький подарок. Мои мысли так расстроены, что я никогда не подумал бы об этом, если бы не она. О! Там ли ещё служит мой сын! О, если б я сумел написать ему письмо, которое заставило бы его пожалеть меня».
Он взял перо и долго думал, думал тревожно, прежде чем взял бумагу. Медленно, со многими долгими паузами, с мучительным раздумьем и с большим старанием, чем обычно, чтоб сделать свой почерк чётким, он написал следующие строки:
«Любезный Джэмс, я боюсь, что ты удивишься, узнав мой почерк. Пожалуйста, не предполагай, что я буду просить у тебя денег или упрекать в том, что заставил меня заплатить штраф за моё поручительство за тебя… Я, напротив, готов забыть прошлое.
Ты можешь (если ещё служишь в конторе частных сыщиков) оказать мне большую услугу. Я очень встревожен насчёт одной особы, в которой принимаю участие. Эта особа дама. Пожалуйста, не насмехайся над этим признанием, если можешь. Если б ты знал, как я теперь страдаю, я думаю, ты был бы готов скорее пожалеть меня, чем смеяться надо мной.
Я сообщил бы подробности, но, зная твой вспыльчивый характер, боюсь истощить твоё терпение. Может быть, достаточно будет сказать, что у меня есть причина полагать, что прошлая жизнь этой дамы не очень достойна уважения, и мне интересно — интереснее, чем могу выразить словами, — узнать, какова была её прошлая жизнь, и узнать это не позже, чем через две недели с настоящего времени.
Хотя мне мало известны деловые приёмы в такой конторе, как твоя, мне кажется, что если я не назову адреса этой дамы, то мне ничем нельзя помочь. К несчастью, мне неизвестен её настоящий адрес. Я только знаю, что она поехала в Лондон сегодня в сопровождении джентльмена, у которого я служу и который, как я полагаю, напишет мне о переводе денег через несколько дней.
Может ли это обстоятельство помочь нам? Я осмеливаюсь сказать «нам», потому что я уже рассчитываю, милый сын, на твою добрую помощь и совет. Пусть деньги не становятся между нами: я скопил кое-что, и все это в твоём распоряжении. Пожалуйста, напиши мне с первой почтой. Если ты употребишь все силы, чтоб развеять страшное подозрение, которое теперь терзает меня, ты загладишь все горе и разочарование, которые причинил мне в прошлые времена, и обяжешь меня так, что этого не забудется никогда Любящий тебя отец
Феликс Бэшуд».
Подождав немного, чтоб от слёз высохли глаза, Бэшуд прибавил число и адрес, надписав на конверте: «В контору частных сыщиков, Шэдисайдская площадь, Лондон». Сделав это, он тотчас вышел и сам отнёс на почту письмо. Это было в понедельник, и если ответ будет отправлен с первой почтой, то он должен быть получен в среду утром.
Весь вторник Бэшуд провёл в конторе управляющего в большом доме. Он имел две причины занять свои мысли так глубоко, как только возможно, различными вопросами, относившимися к управлению имением. Во-первых, дела помогали ему сдерживать пожиравшее его нетерпение, с каким он ожидал наступления следующего дня; во-вторых, чем больше он решит дел по конторе, тем свободнее ему будет съездить к сыну в Лондон, не вызывая подозрения в пренебрежении делами, порученными ему.
Около полудня во вторник смутные слухи о чём-то неладном в коттедже дошли через слуг майора Мильроя до слуг в большом доме и, получив эту информацию, они безуспешно пытались привлечь внимание Бэшуда, мысли которого были устремлены на другие предметы. Майор и мисс Нили заперлись вдвоём для какого-то таинственного совещания, и наружность мисс Нили по окончанию этой беседы ясно показывала, что она плакала. Это случилось в понедельник, а на следующий день (то есть в этот вторник) майор изумил прислугу, объявив только, что дочери его нужен морской воздух и что он сам отвезёт её со следующим поездом в Лаустофт. Оба уехали вместе, оба были очень серьёзные и молчаливые, но, по-видимому, несмотря на это, отправились в путь добрыми друзьями. Мнение слуг в большом доме приписывало этот домашний переворот ходившим слухам об Аллэне и мисс Гуильт. Мнение слуг в коттедже отвергало такой вариант решения загадки по следующим причинам. Мисс Нили сидела взаперти в своей комнате с понедельника до вторника, до самого того времени, когда отец увёз её. Майор в этот же самый промежуток не говорил ни с кем, а миссис Мильрой при первой попытке её новой сиделки сообщить ей о слухах, ходивших по городу, заставила её замолчать, впав в сильнейший припадок гнева, как только было произнесено имя мисс Гуильт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70