Дверь неожиданно открылась, оттуда вышла группа людей.
Первым, настороженно озираясь, выбрался небольшого роста человечек с круглой лысой головой и маленькими детскими ручками.
Выглядел он совершенно безобидно, пока Маша не столкнулась с ним взглядом. Эти глаза, несомненно, принадлежали человеку жесткому и твердо знающему, чего он хочет. Дальше из зала вышел высокий плечистый парень в форме охранника. В руке он держал переговорное устройство, а карман его оттопыривался самым недвусмысленным образом. В нем явно просматривался пистолет. Парень вполголоса бубнил что-то в переговорник. Следом из двери вышли еще два охранника, которые несли плоский деревянный ящик. Ящик был небольшой и, судя по всему, нетяжелый, но охранники несли его так бережно, что ребенок сообразил бы, что там находится картина.
Маша мысленно сделала стойку, как охотничья собака.
Самым последним вышел немолодой человек с аккуратной профессорской бородкой. Он хотел запереть двери, но тот плотный и маленький, что выскочил первым, вырвал у него ключи и сделал это сам. Маша успела заглянуть через его плечо в зал и увидела, что, в общем-то там ничего не изменилось. Нет никакой воды на полу, нет оголенных проводов… Картину явно эвакуировали. Но почему одну? Да потому, что именно с ней, с одной из мадонн, что-то случилось, поняла Маша. И никакие трубы тут ни при чем.
Процессия двинулась налево, через зал, где выставлено венецианское стекло. Все двигались в полном молчании, только первый охранник все еще напряженно говорил что-то в переговорник. Маша снова столкнулась взглядом с тем полноватым и лысым, кто явно был в процессии главным. Он так зыркнул, что ей захотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Однако она не могла себе этого позволить. В Эрмитаже творилось что-то из ряда вон выходящее, это Маша теперь знала точно. Она чувствовала это своим репортерским носом. Вынесли одну картину, вторая осталась в зале. Вот интересно, с которой из двух мадонн приключилось что-то плохое?
Мадонна Бенуа, там, где молодая женщина держит на коленях крупного лысого младенца и играет с ним, улыбаясь? Маше с детства больше нравилась другая мадонна — та, что кормит своего сына грудью. Кудрявый золотоволосый младенец, чуть отвернувшись от матери, серьезно смотрит с картины на людей. Ребенок на этой картине очаровательный, и краски такие яркие, сочные…
Краем глаза наблюдая за процессией, Маша заметила, что они пересекли фойе и скрылись за дверью, где было написано «служебное помещение».
— Александр Николаевич! — окликнула озабоченная служительница пожилого мужчину с бородкой клинышком, который шел последним. — А как же…
— Потом, все потом! — отмахнулся он, причем Маша заметила, что лицо его было совершенно опустошенным, опрокинутым, как будто с его близкими случилось несчастье, да такое страшное и неожиданное, что человек и осознать-то его толком не может, к мысли этой никак не привыкнет.
— А кто это — Александр Николаевич? вполголоса спросила Маша служительницу.
— Лютостанский, хранитель отдела итальянского искусства, — ответила та, находясь в прострации.
— А вот этот — такой полноватый дядечка с лысиной? — не отставала Маша.
— А что это вы все спрашиваете? — очнулась от тяжких дум музейная дама и поглядела неприветливо.
— А почему зал закрыт? Это ведь картину сейчас понесли? Которую? — напирала Маша.
— И сама не знаю, — пригорюнилась старушка, и Маша поняла, что ничего она больше не узнает. Служебная дверь, как она и думала, оказалась заперта.
«Ой-ой-ой, — подумала Маша, — не повторился ли, не дай бог, случай с „Данаей“ Рембрандта? Тогда понятно, отчего этот хранитель выглядит так, как будто у него внезапно умерли все близкие родственники и любимая собака впридачу…»
Это случилось в 1985 году. Маша была тогда первоклассницей, так что хорошо помнила, как всколыхнулся весь город после ужасной истории с картиной. Какой-то ненормальный, кажется, литовец по фамилии Майгис, вылил на шедевр Рембрандта едва ли не литр соляной кислоты. Думали, что картина погибнет, но реставраторам удалось все же ее спасти. Реставрация продолжалась почти двадцать лет, и только совсем недавно возрожденную «Данаю» вернули в Эрмитаж.
Майгиса долгое время держали в сумасшедшем доме. Рассказывали, что многим неуравновешенным типам не дает покоя комплекс Герострата. Так, в 1913 году какой-то псих изрезал ножом картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына», и реставраторы до сих пор пытаются устранить повреждения.
Однако, такого не может быть, опомнилась Маша. «Даная» — большая картина, доступ к ней был открыт. А мадонны Леонардо закрыты прочным стеклом.
В расстроенных чувствах Маша спустилась на первый этаж. Похоже, что сегодня у нее неудачный день. Тут ее обогнали две музейные дамы, одну Машу узнала сразу. Это была та самая, что стояла у входа в зал Леонардо и отгоняла посетителей.
— Вы только подумайте! — возмущалась дама звучным контральто. — Вы только послушайте!
У меня законный выходной, и вдруг звонит утром сам Лютостанкий и говорит, мол, Аглая Степановна, срочно выходите на работу! На вас вся надежда! Я — что случилось, что за пожар?
Не пожар, говорит, а хуже, пожар потушить можно, а с этим уж и не знаю, что делать. Я говорю — сегодня же Птицына дежурит в зале Леонардо.
А он мне — Вере, говорит, Львовне внезапно стало плохо, я ее отпустил, так что будьте любезны.. Пользуется тем, что я близко живу! И тем, что характер у меня безотказный!
— Ужас! — поддакнула сослуживица.
Дамы скрылись за дверью туалета, а Маша вышла на улицу и повернула на набережную.
У нее созрел план.
Стало быть, служительнице Вере Львовне Птицыной внезапно стало плохо. Отчего? Да оттого, что она увидела, что случилось с одной из картин. Если бы не видела, не заболела бы.
Не зря говорят, что все болезни от стресса.
Стало быть, у нее можно узнать, что же там случилось. Нужно только выяснить адрес старушки. Но с этим проблем не будет. Тут Маша в своей стихии. Недаром даже Виталий Борисыч признает, что в, таких случаях с Машей трудно тягаться.
Маша быстро добежала до служебного входа.
Там висела большая доска с объявлениями. Государственному Эрмитажу, как и всякой большой конторе, срочно требовались уборщицы, ночные дежурные, электрики, слесарь-сантехник и дворник на неполный рабочий день.
Ниже было написано, чтобы желающие обращались в отдел кадров по такому-то телефону.
Маша аккуратно списала номер и побежала к своей машине. Там она набрала номер отдела кадров и представилась работником налоговой инспекции. Ей срочно требовались координаты сотрудницы Птицыной В. Л., потому что у нее в налоговой декларации за прошедший год был непорядок. Не прошло и пяти минут, как адрес ей дали. Вера Львовна жила рядом, на Миллионной. Маша решила не звонить, а прямо нагрянуть домой. Вряд ли Вера Львовна проговорится по телефону, а при встрече, вполне возможно, Маше удастся из нее кое-что вытянуть.
Объехав площадь стороной, она остановила машину на Миллионной. Нужный дом находился почти напротив знаменитых атлантов. Полюбовавшись на мускулистых гигантов из черного камня, поддерживающих своды Нового Эрмитажа, Маша свернула в подворотню. Красота тут же кончилась. Перед Машей был обычный, до предела запущенный петербургский двор. Она поднялась по выщербленным ступеням и нажала кнопку одного из звонков нужной квартиры. Разумеется, Вера Львовна жила в коммуналке. Открыл Маше мальчик лет десяти и махнул рукой куда-то влево — дома, дескать, стучите громче.
Маша постучала и осторожно повернула ручку, поскольку никто не отозвался. Комната была большая и светлая, с высокими потолками и красивым полукруглым окном. На широком подоконнике теснились комнатные цветы. В остальном обстановка была бедноватая. Но чисто и нет особого хлама.
— Вера Львовна! — окликнула Маша, не найдя хозяйки в обозримом пространстве. — Вы дома?
В ответ раздался приглушенный стон.
Маша огляделась и обнаружила в углу старую шелковую ширму. Когда-то на ней были вышиты райские птицы и диковинные цветы, теперь же все просматривалось с трудом. За ширмой была спрятана кровать с никелированными шарами. На кровати прямо поверх кружевного покрывала лежала маленькая старушка. Пахло лекарствами.
Почувствовав рядом чужого человека, старушка пошевелилась и открыла воспаленные глаза.
— Вера Львовна, вы меня слышите? — наклонилась к ней Маша, — Что с вами случилось?
Вам плохо?
Впрочем, и так было ясно, что старухе плохо. Волосы ее в беспорядке были разбросаны по подушке, щеки пылали.
— Монстр… — бормотала она. — Ужасный монстр.., чудовище…
«Бредит», — поняла Маша.
— Вера Львовна, очнитесь! — Она осмелилась потрясти старуху за плечо, потом обтерла покрытое испариной лицо тут же валявшимся полотенцем. Старуха шире открыла глаза, в них появилось осознанное выражение.
— Там пузырек… — прошелестела она, тридцать капель…
Маша нашла на тумбочке пузырек и накапала лекарство. Вера Львовна выпила и немного пришла в себя.
— Вы кто? — спросила она вполне нормальным голосом.
— Я из собеса, — брякнула Маша, чувствуя себя последней скотиной.
Никак не отреагировав на Машину ложь, старуха откинулась на подушки и прикрыла глаза.
— Что произошло сегодня утром в Эрмитаже? — едва слышно спросила Маша.
Она сильно трусила. Нужно было вызывать старухе врача и срочно уносить ноги из квартиры. А то как бы соседи милицию не вызвали. А вдруг бабушка при смерти? Но какой-то чертик внутри Маши подсказывал, что сейчас ей повезет.
— Ужасно… — неожиданно проговорила старуха, не открывая глаз. — Что теперь будет? Неужели мадонна погибла?
— Какая мадонна? — не удержалась Маша. Которая?
— Мадонна Литта… Чудовище… Монстр.., старуха снова впала в беспамятство.
В коридоре Маша встретила женщину с хозяйственной сумкой, как видно, та вернулась из магазина.
— Вы что тут делаете? — вытаращила глаза женщина.
— Что ж это такое, вы бы хоть изредка соседку проведывали, — строго сказала Маша, — человеку плохо, а вы и в ус не дуете! «Скорую» вызывать нужно!
Женщина охнула и опрометью бросилась в комнату Веры Львовны.
В машине Маша подвела итоги. С картиной случилось что-то ужасное, иначе Вера Львовна не впала бы в такое состояние. Очевидно, у нее психологический шок. Случилось это именно с Мадонной Литта, это ее так аккуратно выносили охранники. Куда же ее понесли? Очевидно в лабораторию, к экспертам, чтобы исследовать там с помощью специальной аппаратуры.
Тут возможны два варианта: либо картину исследуют прямо в Эрмитаже, своими силами, либо повезут куда-нибудь. Но зоркие Машины глаза успели заметить, что возле картины была только охрана музея, а не милиция. Милиции вообще не было в обозримом пространстве. И эта упорная скрытность — «по техническим причинам». Не хотят выносить сор из избы, стараются справиться своими силами.
Стало быть, и экспертов возьмут своих.
Маша еще не успела додумать до конца эту мысль, а рука уже сама нажимала кнопки мобильного телефона. Вот она, записная книжка.
Не так давно, прошлой осенью, в Манеже проходила выставка работ российских реставраторов. И кто-то из их отдела ее освещал. Угу, Светка Воробьева, она еще жаловалась, что пришлось несколько дней толкаться в Манеже и вникать в специальные реставраторские проблемы. Зато репортаж получился у нее отличный, Маша даже сейчас почувствовала легкий укол профессиональной зависти.
Светка ответила быстро и продиктовала Маше три фамилии самых известных в городе реставраторов — Старыгин, Половцев и Вейсберг. Все трое числились в Эрмитаже.
Однако все равно пришлось ехать в отдел за «Желтыми страницами», потом Маша долго висела на телефоне, пытаясь найти нужных люд ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Первым, настороженно озираясь, выбрался небольшого роста человечек с круглой лысой головой и маленькими детскими ручками.
Выглядел он совершенно безобидно, пока Маша не столкнулась с ним взглядом. Эти глаза, несомненно, принадлежали человеку жесткому и твердо знающему, чего он хочет. Дальше из зала вышел высокий плечистый парень в форме охранника. В руке он держал переговорное устройство, а карман его оттопыривался самым недвусмысленным образом. В нем явно просматривался пистолет. Парень вполголоса бубнил что-то в переговорник. Следом из двери вышли еще два охранника, которые несли плоский деревянный ящик. Ящик был небольшой и, судя по всему, нетяжелый, но охранники несли его так бережно, что ребенок сообразил бы, что там находится картина.
Маша мысленно сделала стойку, как охотничья собака.
Самым последним вышел немолодой человек с аккуратной профессорской бородкой. Он хотел запереть двери, но тот плотный и маленький, что выскочил первым, вырвал у него ключи и сделал это сам. Маша успела заглянуть через его плечо в зал и увидела, что, в общем-то там ничего не изменилось. Нет никакой воды на полу, нет оголенных проводов… Картину явно эвакуировали. Но почему одну? Да потому, что именно с ней, с одной из мадонн, что-то случилось, поняла Маша. И никакие трубы тут ни при чем.
Процессия двинулась налево, через зал, где выставлено венецианское стекло. Все двигались в полном молчании, только первый охранник все еще напряженно говорил что-то в переговорник. Маша снова столкнулась взглядом с тем полноватым и лысым, кто явно был в процессии главным. Он так зыркнул, что ей захотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Однако она не могла себе этого позволить. В Эрмитаже творилось что-то из ряда вон выходящее, это Маша теперь знала точно. Она чувствовала это своим репортерским носом. Вынесли одну картину, вторая осталась в зале. Вот интересно, с которой из двух мадонн приключилось что-то плохое?
Мадонна Бенуа, там, где молодая женщина держит на коленях крупного лысого младенца и играет с ним, улыбаясь? Маше с детства больше нравилась другая мадонна — та, что кормит своего сына грудью. Кудрявый золотоволосый младенец, чуть отвернувшись от матери, серьезно смотрит с картины на людей. Ребенок на этой картине очаровательный, и краски такие яркие, сочные…
Краем глаза наблюдая за процессией, Маша заметила, что они пересекли фойе и скрылись за дверью, где было написано «служебное помещение».
— Александр Николаевич! — окликнула озабоченная служительница пожилого мужчину с бородкой клинышком, который шел последним. — А как же…
— Потом, все потом! — отмахнулся он, причем Маша заметила, что лицо его было совершенно опустошенным, опрокинутым, как будто с его близкими случилось несчастье, да такое страшное и неожиданное, что человек и осознать-то его толком не может, к мысли этой никак не привыкнет.
— А кто это — Александр Николаевич? вполголоса спросила Маша служительницу.
— Лютостанский, хранитель отдела итальянского искусства, — ответила та, находясь в прострации.
— А вот этот — такой полноватый дядечка с лысиной? — не отставала Маша.
— А что это вы все спрашиваете? — очнулась от тяжких дум музейная дама и поглядела неприветливо.
— А почему зал закрыт? Это ведь картину сейчас понесли? Которую? — напирала Маша.
— И сама не знаю, — пригорюнилась старушка, и Маша поняла, что ничего она больше не узнает. Служебная дверь, как она и думала, оказалась заперта.
«Ой-ой-ой, — подумала Маша, — не повторился ли, не дай бог, случай с „Данаей“ Рембрандта? Тогда понятно, отчего этот хранитель выглядит так, как будто у него внезапно умерли все близкие родственники и любимая собака впридачу…»
Это случилось в 1985 году. Маша была тогда первоклассницей, так что хорошо помнила, как всколыхнулся весь город после ужасной истории с картиной. Какой-то ненормальный, кажется, литовец по фамилии Майгис, вылил на шедевр Рембрандта едва ли не литр соляной кислоты. Думали, что картина погибнет, но реставраторам удалось все же ее спасти. Реставрация продолжалась почти двадцать лет, и только совсем недавно возрожденную «Данаю» вернули в Эрмитаж.
Майгиса долгое время держали в сумасшедшем доме. Рассказывали, что многим неуравновешенным типам не дает покоя комплекс Герострата. Так, в 1913 году какой-то псих изрезал ножом картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына», и реставраторы до сих пор пытаются устранить повреждения.
Однако, такого не может быть, опомнилась Маша. «Даная» — большая картина, доступ к ней был открыт. А мадонны Леонардо закрыты прочным стеклом.
В расстроенных чувствах Маша спустилась на первый этаж. Похоже, что сегодня у нее неудачный день. Тут ее обогнали две музейные дамы, одну Машу узнала сразу. Это была та самая, что стояла у входа в зал Леонардо и отгоняла посетителей.
— Вы только подумайте! — возмущалась дама звучным контральто. — Вы только послушайте!
У меня законный выходной, и вдруг звонит утром сам Лютостанкий и говорит, мол, Аглая Степановна, срочно выходите на работу! На вас вся надежда! Я — что случилось, что за пожар?
Не пожар, говорит, а хуже, пожар потушить можно, а с этим уж и не знаю, что делать. Я говорю — сегодня же Птицына дежурит в зале Леонардо.
А он мне — Вере, говорит, Львовне внезапно стало плохо, я ее отпустил, так что будьте любезны.. Пользуется тем, что я близко живу! И тем, что характер у меня безотказный!
— Ужас! — поддакнула сослуживица.
Дамы скрылись за дверью туалета, а Маша вышла на улицу и повернула на набережную.
У нее созрел план.
Стало быть, служительнице Вере Львовне Птицыной внезапно стало плохо. Отчего? Да оттого, что она увидела, что случилось с одной из картин. Если бы не видела, не заболела бы.
Не зря говорят, что все болезни от стресса.
Стало быть, у нее можно узнать, что же там случилось. Нужно только выяснить адрес старушки. Но с этим проблем не будет. Тут Маша в своей стихии. Недаром даже Виталий Борисыч признает, что в, таких случаях с Машей трудно тягаться.
Маша быстро добежала до служебного входа.
Там висела большая доска с объявлениями. Государственному Эрмитажу, как и всякой большой конторе, срочно требовались уборщицы, ночные дежурные, электрики, слесарь-сантехник и дворник на неполный рабочий день.
Ниже было написано, чтобы желающие обращались в отдел кадров по такому-то телефону.
Маша аккуратно списала номер и побежала к своей машине. Там она набрала номер отдела кадров и представилась работником налоговой инспекции. Ей срочно требовались координаты сотрудницы Птицыной В. Л., потому что у нее в налоговой декларации за прошедший год был непорядок. Не прошло и пяти минут, как адрес ей дали. Вера Львовна жила рядом, на Миллионной. Маша решила не звонить, а прямо нагрянуть домой. Вряд ли Вера Львовна проговорится по телефону, а при встрече, вполне возможно, Маше удастся из нее кое-что вытянуть.
Объехав площадь стороной, она остановила машину на Миллионной. Нужный дом находился почти напротив знаменитых атлантов. Полюбовавшись на мускулистых гигантов из черного камня, поддерживающих своды Нового Эрмитажа, Маша свернула в подворотню. Красота тут же кончилась. Перед Машей был обычный, до предела запущенный петербургский двор. Она поднялась по выщербленным ступеням и нажала кнопку одного из звонков нужной квартиры. Разумеется, Вера Львовна жила в коммуналке. Открыл Маше мальчик лет десяти и махнул рукой куда-то влево — дома, дескать, стучите громче.
Маша постучала и осторожно повернула ручку, поскольку никто не отозвался. Комната была большая и светлая, с высокими потолками и красивым полукруглым окном. На широком подоконнике теснились комнатные цветы. В остальном обстановка была бедноватая. Но чисто и нет особого хлама.
— Вера Львовна! — окликнула Маша, не найдя хозяйки в обозримом пространстве. — Вы дома?
В ответ раздался приглушенный стон.
Маша огляделась и обнаружила в углу старую шелковую ширму. Когда-то на ней были вышиты райские птицы и диковинные цветы, теперь же все просматривалось с трудом. За ширмой была спрятана кровать с никелированными шарами. На кровати прямо поверх кружевного покрывала лежала маленькая старушка. Пахло лекарствами.
Почувствовав рядом чужого человека, старушка пошевелилась и открыла воспаленные глаза.
— Вера Львовна, вы меня слышите? — наклонилась к ней Маша, — Что с вами случилось?
Вам плохо?
Впрочем, и так было ясно, что старухе плохо. Волосы ее в беспорядке были разбросаны по подушке, щеки пылали.
— Монстр… — бормотала она. — Ужасный монстр.., чудовище…
«Бредит», — поняла Маша.
— Вера Львовна, очнитесь! — Она осмелилась потрясти старуху за плечо, потом обтерла покрытое испариной лицо тут же валявшимся полотенцем. Старуха шире открыла глаза, в них появилось осознанное выражение.
— Там пузырек… — прошелестела она, тридцать капель…
Маша нашла на тумбочке пузырек и накапала лекарство. Вера Львовна выпила и немного пришла в себя.
— Вы кто? — спросила она вполне нормальным голосом.
— Я из собеса, — брякнула Маша, чувствуя себя последней скотиной.
Никак не отреагировав на Машину ложь, старуха откинулась на подушки и прикрыла глаза.
— Что произошло сегодня утром в Эрмитаже? — едва слышно спросила Маша.
Она сильно трусила. Нужно было вызывать старухе врача и срочно уносить ноги из квартиры. А то как бы соседи милицию не вызвали. А вдруг бабушка при смерти? Но какой-то чертик внутри Маши подсказывал, что сейчас ей повезет.
— Ужасно… — неожиданно проговорила старуха, не открывая глаз. — Что теперь будет? Неужели мадонна погибла?
— Какая мадонна? — не удержалась Маша. Которая?
— Мадонна Литта… Чудовище… Монстр.., старуха снова впала в беспамятство.
В коридоре Маша встретила женщину с хозяйственной сумкой, как видно, та вернулась из магазина.
— Вы что тут делаете? — вытаращила глаза женщина.
— Что ж это такое, вы бы хоть изредка соседку проведывали, — строго сказала Маша, — человеку плохо, а вы и в ус не дуете! «Скорую» вызывать нужно!
Женщина охнула и опрометью бросилась в комнату Веры Львовны.
В машине Маша подвела итоги. С картиной случилось что-то ужасное, иначе Вера Львовна не впала бы в такое состояние. Очевидно, у нее психологический шок. Случилось это именно с Мадонной Литта, это ее так аккуратно выносили охранники. Куда же ее понесли? Очевидно в лабораторию, к экспертам, чтобы исследовать там с помощью специальной аппаратуры.
Тут возможны два варианта: либо картину исследуют прямо в Эрмитаже, своими силами, либо повезут куда-нибудь. Но зоркие Машины глаза успели заметить, что возле картины была только охрана музея, а не милиция. Милиции вообще не было в обозримом пространстве. И эта упорная скрытность — «по техническим причинам». Не хотят выносить сор из избы, стараются справиться своими силами.
Стало быть, и экспертов возьмут своих.
Маша еще не успела додумать до конца эту мысль, а рука уже сама нажимала кнопки мобильного телефона. Вот она, записная книжка.
Не так давно, прошлой осенью, в Манеже проходила выставка работ российских реставраторов. И кто-то из их отдела ее освещал. Угу, Светка Воробьева, она еще жаловалась, что пришлось несколько дней толкаться в Манеже и вникать в специальные реставраторские проблемы. Зато репортаж получился у нее отличный, Маша даже сейчас почувствовала легкий укол профессиональной зависти.
Светка ответила быстро и продиктовала Маше три фамилии самых известных в городе реставраторов — Старыгин, Половцев и Вейсберг. Все трое числились в Эрмитаже.
Однако все равно пришлось ехать в отдел за «Желтыми страницами», потом Маша долго висела на телефоне, пытаясь найти нужных люд ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42