Чудовище замерло, пытаясь разобраться в своих ощущениях. На его большей морде возникло недоумение, с каким всякий сильный хищник, не знающий достойных врагов, встречает неожиданный отпор. Недоумение сменилось детской обидой, словно у чудовища отняли обещанную игрушку — целый мир, который он приготовился осквернить и опустошить своим губительным дыханием.
На смену обиде пришла гримаса боли, и зверь задергался, подгибая то одну, то другую лапу.
Наконец он упал на дно ковчега, пытаясь когтистыми конечностями закрыть голову от разящих молний.
В то же мгновение Старыгин, до того в изумлении наблюдавший за происходящим, бросился к ковчегу, уперся в него руками и попытался столкнуть ящик в колодец. Наперерез ему устремился профессор Сорди. С жутким криком он схватил соперника за плечо и попытался оттащить его от своего тайника. Лицо профессора совершенно утратило осмысленное выражение, глаза горели безумным огнем, немногим отличающимся от того, который пылал во взгляде амфиреуса.
— Повелитель! — воскликнул он, не сводя мутного взгляда с умирающего монстра и в то же время нанося Старыгину удар за ударом. — Повелитель, я не допущу твоего поражения! Я верно служил тебе всю жизнь, и теперь, когда настал час твоего торжества…
Старыгин сбросил руки профессора, напрягся из последних сил.., тяжелый ящик накренился над краем каменной балюстрады, перевалился через нее и на мгновение завис, прежде чем рухнуть в темную глубину колодца.
Профессор Сорди, или да Сэсто, как он предпочитал себя называть, дико взвизгнул, уцепился за ковчег, пытаясь удержать его на краю колодца.., но ничто уже не могло остановить падения. Ковчег сорвался с каменного ограждения и полетел вниз, увлекая за собой безумного профессора.
Несколько долгих секунд из колодца доносился, постепенно удаляясь, человеческий — точнее, нечеловеческий вопль, в котором слились страх смерти и горечь поражения. Наконец из темной глубины послышался грохот падения.
И сразу же вслед за ним из колодца донесся вдесятеро более громкий звук — рев погибающего чудовища. И этот звук в свою очередь был перекрыт звуком еще более громким взрывом, от которого закачались многовековые стены палаццо.
Маша застыла, пораженная всем происшедшим, не в силах сбросить оцепенение, в которое погрузило ее своим взглядом древнее чудовище. Старыгин бросился к картине, поднял ее, и вовремя! Стены дворца покрылись глубокими трещинами, зашатались, от них откалывались громадные каменные обломки, которые с грохотом падали на замшелые плиты двора.
В воздух поднималась многовековая пыль.
Один из обломков упал совсем близко от девушки. Тогда Старыгин схватил ее за плечо и потащил прочь, подальше от места взрыва, подальше от древнего колодца, в глубине которого был навеки погребен безумный профессор Сорди и его кошмарный повелитель…
Девушка встряхнула головой, освобождаясь от тягостного транса, и огляделась, как будто пытаясь понять, кто она такая и где находится.
— Туда! — Старыгин потянул Машу к двери.
Он боялся, что их завалит обломками рушащегося дворца, но опасался и того, что где-то бродят подручные Антонио и при встрече с ними им с Машей не поздоровится. Как объяснить им, что все кончено и нет никакого смысла убивать их? Это ни к чему не приведет. Но они никого не встретили, пока бежали к лестнице, очевидно люди Антонио поняли, что дело плохо и каждый должен спасаться в одиночку.
Старыгин увлек Машу к боковой двери, чтобы миновать холл и двор с бассейном. Кто-то мог слышать ужасающий грохот и вызвать полицию.
По его подсчетам какая-то дверь должна выходить в боковой переулок. Он дернул дверь, она никак не поддавалась, тогда он передал картину, которую все время прижимал к себе, Маше и навалился на дверь всем весом. Отлетели какие-то планки, дверь поддалась, но Маша так закричала, что он застыл с поднятой ногой.
Лестницы не было, был проем, который круто уходил вниз. Целый лестничный пролет куда-то провалился, оттого и дверь была заколочена. Старыгин отпрянул назад.
— Бежим туда! К главному входу!
Но оттуда вдруг появился один из людей Антонио, монах огромного роста и недюжинной силы. Намереваясь отомстить за своего Повелителя, он бросился к Старыгину. Вдруг мраморная колонна с ужасным грохотом рухнула и задела преследователя. Раздался крик боли.
Когда улеглась пыль, Старыгин увидел, что Маша спускается вниз по остаткам ступенек, которые осыпались прямо под ней. Вот она оступилась и рухнула куда-то в темноту.
— Прыгайте! — крикнула она через минуту. Здесь мягко!
Старыгин оглянулся. Монах сумел выбраться из завала и шел теперь к нему, припадая на поврежденную ногу. Старыгин закрыл глаза и прыгнул. Он и вправду приземлился на что-то мягкое — не то многолетнюю пыль, не то какую-то ветошь. Сверху на них посыпались остатки каменной лестницы — это монах пробовал ее на прочность. Маша и Старыгин отползли в угол, чтобы огромный монах не свалился прямо на них. Но он, очевидно, передумал, потому что наверху все стихло.
Через некоторое время из полуподвального окошка заброшенного и полуразрушенного дворца Сэсто вылезли двое донельзя грязных людей и, боязливо оглядываясь и отряхиваясь на ходу, направились пешком в сторону улицы.
— Куда теперь? — спросил Старыгин. — В таком виде нам нельзя в гостиницу.
— Если я немедленно не приму душ, то умру на месте! — твердо сказала Маша.
Как ни странно, в гостиницу их пустили.
И даже не поглядели косо. Видимо, ночной портье повидал и не такое в своей долгой, насыщенной событиями жизни.
В номере Маша оттолкнула Старыгина и бросилась в ванную. Ей не терпелось смыть вековую пыль. Впрочем, Старыгин и не собирался ей мешать, он бережно развернул картину и восторженно уставился на спасенную мадонну. Потом деловито проверил повреждение.
— Ничего, как-нибудь обойдется! — крикнул он Маше, но из ванной доносился только шум воды.
Когда Маша вышла из ванной, она увидела, что Старыгин лежит на кровати, нежно прижимая к себе картину. Глаза его были закрыты, лицо — бледно до синевы. Маша хотела сердито окликнуть его — что, мол, в грязной одежде на постель, но заметила на виске багровый кровоподтек и струйку засохшей крови. Она вспомнила, как Антонио Сорди ударил Старыгина пистолетом в висок, и ей показалось, что поза Старыгина неестественно неподвижна.
— Дмитрий! — окликнула она шепотом. Дима!
Он не шевелился. Маша стрелой метнулась в ванную, намочила полотенце и осторожно прикоснулась к ране.
— Дима, Димочка, очнись! — взмолилась она, — Вот это здорово, — он улыбнулся, не открывая глаз, — вот такой ты мне нравишься гораздо больше.
— Ты живой? — от неожиданности Маша слишком сильно прижала полотенце, и Старыгин тут же очень натурально застонал.
Потом он, страдальчески морщась, сел на кровати. Картина лежала рядом. Кудрявый младенец смотрел на своих избавителей серьезно и вдумчиво.
— Знаешь что, — сказал Старыгин, — убери ты картину подальше. Или хотя бы поверни к стене. Не годится ребенку смотреть на то, что будет происходить сейчас в этой комнате.
Когда он поцеловал Машу, она поняла, что именно этого ей хотелось с самой первой встречи.
Поздним утром они шли, обнявшись, по Вечному городу. Маша рассматривала Рим совершенно другими глазами. Красивые величественные здания, где нет-нет, да и мелькнет встроенная в стену древнеримская колонна или портик, широкие каменные лестницы, причудливые фонтаны, синее небо и цветы. Тысячи разноцветных цветов — в букетах, в ящиках на балконах и галерейках, в горшках на каждой ступеньке, в корзинах, подвешенных на стене…
Маша зачарованно глядела на все это великолепие и думала, что все теперь будет в ее жизни по-другому. Она выполнила свое предназначение, не обманула ожиданий своего деда, теперь все несчастья позади. На плече ее лежала рука человека, который за эти несколько дней стал самым близким. Маша теснее прижалась к Старыгину и заглянула в его лицо. Однако лицо близкого человека было омрачено тяжкими думами.
— Что с тобой? — удивилась она. — О чем ты думаешь?
— Я думаю о будущем, — признался он, — о будущем, которого у нас с тобой, похоже, нет. Что делать с картиной? И вообще что теперь делать?
Если идти в итальянскую полицию, боюсь, они не поверят ни одному нашему слову. Путь в Россию для нас закрыт, а так хочется домой…
Маша подавила в зародыше мысль, что ему плохо с ней и что он хочет скорей к своей антикварной мебели, коту Василию и нудной Танечке из отдела рукописей.
Они вышли на Испанскую площадь — самую нарядную площадь Рима. Знаменитая Испанская лестница раскинулась перед ними во всей красе. У подножья ее торговали цветами, по бокам уличные художники расставили свои работы. На лестнице толпились туристы, прямо на ступеньках сидели юноши и девушки. Звучала музыка, все общество непрерывно перемещалось, галдело и смеялось. Лестница прерывалась террасой, огороженной красивой балюстрадой, и завершалась церковью, которая устремлялась ввысь двумя симметричными колокольнями.
— Церковь Святой Троицы на горах, — сказал Старыгин, — а перед ней — обелиск Саллюстия.
Маша взбежала по лестнице и уселась на ступеньки, подвинув растрепанного юнца с гитарой.
У подножья лестницы был мраморный фонтан в форме лодки, огороженный бассейном.
Вода била из головы медузы Горгоны на корме, стекала из круглой чаши в середине лодки.
— Как красиво! — счастливо вздохнула Маша.
— В мае всю лестницу уставляют цветущими азалиями в кадках, — улыбнулся Старыгин, — я видел. А этот фонтан работы Бернини называется «Баркаччо», то есть лодочка.
Он сел рядом с Машей и затих.
— Насчет возвращения домой, — начала она, помолчав, — между прочим, именно сегодня в семь часов вечера улетает наш самолет в Петербург. Ты не забыл, что мы прилетели сюда с группой туристов? Я считаю, мы вполне можем вернуться этим рейсом. Конечно, существует вероятность, что мы во всероссийском розыске и прямо с самолета нас посадят в «воронок» и увезут в Кресты, но что-то мне подсказывает, что до такого Легов еще не додумался. Хотя, конечно, пропал шедевр Леонардо да Винчи, национальное достояние… Но кто не рискует, тот не пьет шампанское!
— О чем ты говоришь? — вскричал Старыгин. — Какой риск? Какое шампанское? Да мы просто не доберемся до наших пограничников! Нас сцапает таможенная служба здешнего аэропорта. Ты думаешь, они не поймут, что у меня мадонна Леонардо?
Маша задумчиво рассматривала художников, что сидели по бокам лестницы. Кто-то просто продавал свои работы, кто-то предлагал туристам нарисовать их портреты. Старыгин проследил за ее взглядом и все понял.
— Нет! — сказал он и даже вскочил со ступенек. — Нет-нет, ни в коем случае! Я никогда на это не решусь!
— Ты хочешь сказать, что замечательный, самый лучше реставратор города Санкт-Петербурга не сумеет нарисовать плохонький вид Рима?
— А о чем ты говоришь! — махнул рукой Старыгин. — Рисовать я могу, и неплохо. Но рука не поднимется записывать шедевр Леонардо!
— А ты соберись с духом, наберись мужества, — посоветовала Маша, — пойми, это наш единственный шанс!
— Здесь, на виа Маргутта, — бормотал Старыгин, — район, где живут и работают художники.
Наверняка мы найдем тут магазин, где можно купить все необходимое…
Он уже тащил Машу за руку по лестнице мимо радующихся жизни туристов на нужную улицу.
В гостинице Старыгин долго искал самое светлое место в номере, потом расположился с красками и занялся делом. Маше он велел не стоять над душой, а то он не успеет. Маша тоже не теряла времени даром. Она прошлась по магазинам и купила себе и Дмитрию более-менее приличную одежду взамен старой и испачканной.
Вернувшись, она нашла Старыгина отдыхающим от трудов. На столике стояла картина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42