А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Вье-Чесн испустил звериный стон, скрючился и потерял сознание.
Красные ядра повернулись к Русскому и проделали с ним то же самое.
9
Красные ядра торопились. Ля Трим устал и ныл:
— Надо быть психом, чтобы так работать. Черт возьми, с Русским и Вье-Чесном, которые куда-то испарились, мы были бы среди первых, куда ни кинь…
Все молчали. Мерзкий старик наклонился к Толливеру.
— Эй, Толли, — прошептал он. — Почему ты не говоришь, что с ними случилось? Ты мне не доверяешь?
— Ля Трим, я тебе уже сказал, я не в курсе.
Старик саркастически потряс головой:
— А где же ты был? На молитве?
В нескольких сотнях метров от них бригада Русского и Вье-Чесна продолжала работу, но теперь уже гораздо медленнее, без прежнего рвения, лица их были угрюмы.
Около одной из повозок, наполовину заполненной хлопком, двое раненых с грустью смотрели на поля с хлопком. Руки их были на перевязи, в жестких деревянных шинах. Они походили на двух побитых отвратительных птиц с негнущимися крыльями. Поттс верхом на лошади держался возле них, он был в ярости. Опрокинув на ноги раненым флягу с водой, которую держал в руках, он в бешенстве бросил:
— Вам остается только собирать хлопок зубами, кретины!
Плантатор повернул лошадь и направился к красным ядрам. Они продолжали с рвением работать.
— Ну что, — сказал Поттс, — я полагаю, вы не знаете, как эти двое парней поломали себе руки, а?
Покачав головами, каторжники что-то проворчали, не прекращая работы.
— Что ты сказал, вот ты?
Ля Трим повернулся к хозяину и что-то неразборчиво пробормотал.
— Я говорю Грину, — сказал Поттс.
Грин улыбнулся.
— Я, — произнес он, — конечно, в состоянии напасть на Вье-Чесна и Русского… При условии, что у меня есть «винчестер» Длиннорукого, у которого курок сам собой опускается, и что сейчас я скачу в направлении, противоположном вашей лошади…
Красные ядра посмеивались.
— Он чертовски хорош, Длиннорукий, правда? — усмехнулся Поттс.
— Да, но я видел и получше.
— Кого же?
— Меня, — сказал Грин без улыбки.
Его приятели вновь засмеялись. Поттс только покачал головой перед лицом такого наглого бахвальства.
10
Склады продолжали наполняться хлопком. Красные ядра работали днем и ночью, почти не спали, прерываясь для питья лишь на несколько минут.
Настал день, когда хлопка на полях больше не осталось.
11
Учетчик М. Росс сидел на табурете за высокой конторкой между тюками хлопка, наваленными в амбаре. Его окружала толпа каторжников. Он заканчивал последние подсчеты.
Грин держался поодаль. Все ожидали результата соревнования между бригадами, но он уже знал, что красные ядра победили. С сигаретой в зубах он предавался мечтам.
Прюитт проскользнул в его сторону. Лицо Колченогого было отекшим, налитым кровью, от неудовлетворенных желаний под глазами у него образовались желтоватые круги.
— Похоже, ты не особенно интересуешься, — заметил он.
— Я бы так не сказал… месье Прюитт.
— Я и Поттс, между нами все кончено, — заявил Колченогий, — как только закончится эта работенка. Но я нашел себе работу… в исправительной тюрьме.
Грин кинул на него равнодушный взгляд, бросил сигарету и раздавил ее ногой.
— Как же так, — вздохнул он, — а говорят, ничего не изменится?
Пожав плечами, молодой человек присоединился к своим компаньонам. Прюитт проводил его желчным взглядом.
— Все правильно, подонок, не изменится, — пробормотал Колченогий. — Мы с тобой еще не расстаемся, мы увидимся.
12
С веселыми криками прикованные к ядрам плескались в бочках с водой, брызгались, намыливались. Импровизированные ванны были установлены на свежем воздухе, между палатками. Посеревшие униформы, развешенные сбоку от палатки, сушились на солнце, в то время как каторжники энергично смывали с себя грязь.
Обмениваясь шутками, люди терли друг другу спины, смеялись, брызгались, в это мгновение они были почти свободны.
— Братец! — кричал Флаш Болту, мывшемуся в соседней бочке. — Попробуй догадаться, что нам выгорело?
Болт изобразил изумление, выкатил глаза и понизил голос:
— Не знаю. Скажи!
— Ладно. Нам выгорел поход к шлюхам! — весело заявил Флаш.
Он перекувырнулся в своей бочке. Болт наклонился, весело схватил его своими огромными ручищами и погрузил с Головой в грязную воду.
Неподалеку от них неторопливо, с сигаретой в зубах, мылся Грин. Ля Трим присел на корточки в соседней бочке. Мерзкий старикашка с опаской относился к воде, тело его конвульсивно сжималось от соприкосновения со столь необычной средой. Однако и он радовался, улыбался беззубым ртом, празднуя победу.
— Здорово мы их накололи, они этого не ожидали, правда? — заметил он.
— Да, — равнодушно отозвался Грин.
— Ты знаешь, Грин, — заявил старик весьма дружелюбно, — ты в конце концов неплохой парень. Когда мы выберемся из этой дыры, быть может, еще станем приятелями. Что ты об этом думаешь?
— Да…
— Надо сказать, что тюрьма чертовски закаляет человека, — удовлетворенно заявил Ля Трим.
— Да, — повторил Грин с суровым видом.
Когда наступила ночь, прикованные к ядрам растянулись на своей соломенной постели. Они курили, оживленно болтали, говорили о старых добрых временах, радостях и ошибках, вспоминали разные интрижки.
— В конце-то концов! — сказал Болт Грину. — Ты все-таки кое-что сделал!
— Нет. И я никогда ничего не делал в том смысле, что ты называешь работой. Меня мобилизовали, но я не пошел. Потом же я только тем и занимался, что убегал, и меня каждый раз водворяли за решетку. Как же часто я возвращался за решетку!
— Откуда ты? — спросил Толливер.
Даже бывший бухгалтер утратил свое хладнокровие. Его нахмуренное, морщинистое лицо разгладилось, глаза смеялись.
— Из небольшой дыры, в нескольких днях езды отсюда к западу, — ответил Грин. — Я охотился, снабжал дичью один салун.
Молодой человек зажег сигарету.
— Это были славные времена, — пробормотал он. — Старик, Малькольм Курле-ту, девочки… Весь мир, как говорится, был у моих ног.
Грин повернулся на живот и уставился на полог палатки.
— Единственная семья, которая у меня когда-либо была. Сладкая была жизнь, это точно.
— Аминь, брат мой! — воскликнул Флаш звучным баритоном. — Это у меня была сладкая жизнь. Друзья, я был королем сладкой жизни! Карты, очко, орел-решка, даже петушиные бои. Все у него было, у человека из Гальвестона! И женщины! Желтые, мулатки, индеанки… Боже мой, мне удалось даже иметь там одну черную! Это, я вам скажу, нечто!
— А белые? — с жадностью прервал Ля Трим.
— Ты неисправим, Ля Трим. Думай что хочешь, если тебе это доставляет удовольствие…
— Да, у тебя дела шли в гору, Флаш, это точно, — с завистью сказал Ле Васо.
— Честное слово, — кивнул Флаш, — не всегда все шло гладко, но своего я не упускал, вот что я вам скажу… — Он мечтательно обхватил голову руками. — Да, месье. Все курочки, каких только можно пожелать. Бог мой!
— А у меня, — с горечью сказал Толливер, — за всю жизнь была только одна-единственная женщина, и та никуда не годная. Она ничего не хотела, кроме как оставаться в этой мерзкой конуре, которую мы снимали, и ждать, пока сдохнем. А я продавал билеты на: зарубежные поездки. Боже! Что в этом было хорошего?
Он уставился в пустоту.
— Чего я всегда хотел, так это уехать. Махнуть куда-нибудь, чтобы не вставать в полшестого, потом тащиться в железнодорожную контору и просиживать там штаны до вечера… — У него вырвался короткий смешок. — А воскресенье! Знаете, что мы делали по воскресеньям? Ничего! Совершенно ничего! Мы шли в церковь и слушали проповеди о том, как будет хорошо, когда мы помрем. Потом возвращались, и остаток дня я смотрел, как она шьет, напевая. Все, что она умела делать, — шить и напевать!
Голос его стал хриплым, можно было подумать, что он защищается на суде.
— В конце концов я стал ее упрашивать, чтоб она дала мне немного деньжат из наших сбережений. Но она не хотела! Она сказала, чтобы я уезжал, а мне оставалось только размышлять, как я могу уехать без денег. И в этот момент на меня нашло. Я поджег эту чертову конуру. Это говорит о том, до чего же я был зол…
Толливер потряс головой. Он наклонился к керосиновой лампе и потушил ее. Темнота поглотила палатку, люди медленно устраивались, растягивались на своем ложе.
— Мне оставалось только уехать, оставить и ее, и железную дорогу, — пробормотал он. — Боже мой. Невозможно жить в страхе… Всем своим существом… это невозможно.
13
Следующий день, как всегда, выдался очень солнечный. Каторжники выстроились в ряд между огороженным участком с их палатками и другой, новой палаткой, поставленной возле большого деревянного строения. Кругом царила праздничная атмосфера. Группа барабанщиков и трубачей начала играть военные марши. Музыканты, все черные, были пестро, безвкусно одеты. Солнце сверкало на меди инструментов.
Вдоль участка верхом на мулах сидели стражники. Они мучились от геморроя, лица их были угрюмы. Весь этот балаган был явно им не по душе. Они совершенно не понимали, зачем поощрять каторжников независимо от того, продуктивно они работали или нет.
На некотором расстоянии двигалась длинная колонна повозок, груженных хлопком. Поттс в своей коляске с багажом, наваленным сзади, приготовился замкнуть эту процессию. Прюитт стоял возле его повозки.
— Вовремя, да?
— Точно, — сказал Поттс. — Я тебе уже сказал. Надо сразу быть повсюду. Я здесь надрывался не для того, чтобы где-то банда учетчиков нагрела руки на моей выручке!
— У вас большие планы, да, Поттс? Канзас-Сити, Чикаго…
— Черт возьми, да! — воскликнул хозяин. — Я, может быть, дойду и до Нью-Йорка. Жизнь — это далеко пойти, не так ли?
— Для некоторых, может, и так.
— Работа меня ждет, — заявил Поттс.
У него не было желания обсуждать настроение Колченогого.
— Ты получил свои деньги. Надеюсь, ты вернешь каторжников администрации целыми и невредимыми.
— Жаль, что между нами все кончается, — сказал Прюитт. — Мы бы далеко могли пойти вместе.
— Нет, — сказал Поттс. — С таким, как ты, исключено. Общаясь с тобой близко, я понял, что ты не подарок. И с тобой не договоришься, когда нужно делать хорошие деньги. Малыш, у тебя нет будущего!
— Вы так думаете?
— Да, — сказал плантатор, — и если как следует поразмыслить, то у тебя почти нет и настоящего. Ты катишься вниз.
Прюитт зло улыбнулся:
— Вы старик, Поттс.
— Возможно, но у меня есть будущее.
И хозяин щелкнул поводьями. Повозка тронулась.
Между палатками появились красные ядра, чистые, принаряженные. Влажные волосы причесаны, щеки гладкие, тряпье чистое. Все шестеро с улыбкой на губах шли шеренгой по проходу, который вел к палатке шлюх, иод шум оркестра, под завистливые шуточки других каторжников.
С ними поравнялась повозка Поттса. Грин приблизился к хозяину.
— Колченогий командует до тех пор, пока за вами не приедут казенные экипажи, — заявил Поттс. — На твоем месте я бы не возникал, если хочешь сохранить себе жизнь.
— Вы называете это жизнью?
Поттс сделал усталую гримасу.
— Ты все такая же дубовая башка. Да, Грин?
— Ни вы, ни я, — сказал Грин, — никогда не изменимся.
Они задумчиво глядели друг на друга. Потом хозяин угостил каторжника сигарой, пожал плечами и щелкнул поводьями. Повозка двинулась, возглавив длинную колонну экипажей, уже взявшую путь на восток. Грин некоторое время смотрел ей вслед, затем вернулся к своим. Так Поттс навсегда ушел из его жизни.
Красные ядра приближались к палатке шлюх. Грин уже не думал о Поттсе, он Думал о том, что через несколько минут он будет либо мертвым, либо свободным.
14
Красные ядра дошли до палатки и остановились. На террасе конторы стоял Прюитт, с ненавистью глядя на каторжников.
С площадки сторожевой вышки с «винчестером» наготове за ними наблюдал и Длиннорукий.
Прюитт подал красным ядрам знак, что они могут войти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14