– Ну чисто, сынок, пошли чай пить. – Гвоздарева развязыва­ет низко надвинутую от пыли косынку и сразу молодеет.
– Ага, ты ставь, я сейчас.
– Куда, Сеня?
– Нужно. Минут на пятнадцать.
У Сеньки дело в квартале пустых домов. Подобрал старый стул, заглядывает в окна: «Ага, кресло тоже сгодится!»
Пытается отодрать доску, которой наискось забита дверь, доска не поддается. А кресло дразнит.
Досадливо что-то бормоча, Сенька направляется к сараю, что­бы раздобыть какой-нибудь рычаг. Отыскав ржавую лопату, возв­ращается к дому и повторяет попытку открыть дверь. Лопата гнется. Сенька снова идет в сарай, видит в дальнем углу лом. Через кучу хлама лезет туда. И вдруг останавливается, ошеломленный, а затем медленно, затаив дыхание, опускается на колени. Среди мусора перед ним лежит большой черный пистолет…

* * *
Тем же утром, но попозже, на бульваре встретились двое. Один – тот, что удирал от милицейских свистков, ограбив кассиршу, Бондарь, старый вор-рецидивист. Другой – Виктор Лабазников, его подручный, парень лет двадцати трех. Тенниска обтягивает налитые мускулы, голова ладно сидит на загорелой шее, лицо почти приятное, если б не уклончивый, рыскающий взгляд.
Разговор между ними вполголоса, но крутой:
– Нету? – шипит Бондарь. – Как нету? Искать надо уметь!
– Каждый сантиметр носом перекопал, маэстро. Клянусь!
– Значит, не в том сарае!
– Строго по вашим координатам: дом с голубятней, скамейка, две липы.
– Сарай к дому дверью? – проверяет Бондарь.
– Нет, боком. Дверь на одной петле.
– Ну там и есть! Неужели самому лезть после вчерашнего?
– Бесполезно, маэстро. Нету, – Виктор сокрушенно вздыхает и повторяет: – Нет.
В расстройстве Бондарь опускается на скамью.
– Влетела мне твоя поганая галантерея… Себе дороже.
– Главное – сами целы! Как за вами рванули на мотоцикле, я думал – конец. И все-таки не пустой ушли.
Бондарь пренебрежительно машет рукой.
– Еще кое-что я наколол, – спешит задобрить Виктор. – Во-первых, кассу взаимопомощи в одной конторе, где я взносы соби­раю как страховой агент. В получку они все по червонцу склады­ваются и на следующий день решают, кому давать ссуду. А ночь денежки лежат у казначейши в письменном столе…
– И мне ты сватаешь эти паршивые червонцы?! Мне нужен настоящий, жирный кусок! В идеале надо работать полчаса в году. Остальное время путешествовать… на просторах родины чудес­ной.
– Есть жирный кусок, маэстро. Директор мебельного магази­на. Козел в золоте и при нем коза в бриллиантах. Три комнаты битком добра, деньги прямо под ногами шуршат. Насчет имущес­тва мы с ними уже договорчик оформляем. Дальше думают сынка застраховать – от законного брака.
– От чего?
– Это новую штуку придумали: родители страхуют парня или дочку, предположим, на тысячу рублей, платят взносы, а к свадьбе молодым выдается вся сумма на руки. Но после восемнадцати за каждый холостой год полагается надбавка от Госстраха.
– Не бреши.
– Да какой брех! Дотерпел до двадцати пяти – огребаешь четырнадцать процентов чистой прибыли. Для парней прямо клад: чуть какая заикнется про загс, а он ей нашу квитанцию – плюнем, дорогуша, на формальности, не наноси мне материаль­ный ущерб. Мой козел заблеял от удовольствия, как услышал. Не знает, во сколько и оценить своего козленочка. Уточню, когда дома не бывают, и можно действовать без риска.
– В такой квартире без хозяина мороки часов на пять: что в подушки зашито, что по щелям рассовано. Надо самого просить, чтобы тайники выскребал. А он резонно спросит, на каком основании? Если я показываю калибр, вопросы отпадают. И на буду­щее острастка.
– Да с него ножа хватит! Даже вообще голыми руками. У него от 02 на пальце ожег будет!
– С голыми руками ходи сам. А холодным оружием я брезгую, да и не привык. Мне нужен пистолет.
– Как же вы его кинули?
– Потому что меня могли взять, дурень, уже в загривок дыша­ли. Я не кинул, я аккуратно пристроил. Не впервые расстаемся, и всегда он ко мне возвращался. – Бондарь утирает потный лоб. – Не верю, что пропал. Куда ему за ночь деваться? Или ты продрых? Продрых?
– Обижаете, маэстро! Только-только первых прохожих дож­дался, чтобы не бросаться в глаза. Между прочим, до ночи еще вечер был. А там шпана шляется. Может, свести знакомство? Послушать разговоры и вообще?

* * *
В тесной казенной квартирке Гвоздаревых на первом этаже бедновато.
Сенька собирается уходить.
– Ма, я пошел!
– Даже и не поел толком. Что с тобой приключилось?
– Ничего, ма. Я к Терентьевым.
– Стой, дыра на рукаве. Снимай, зашью.
– Да ведь долго!
– Чего тут долгого, по шву. – Зашивая рубашку, она сообщает: – А вчера магазин ограбили, слыхал?
– Слыхал что-то. За новостройкой, да?
– Угу. С револьвером, представляешь?
Сенька вздрагивает.
– Поймали?
– Нет. Сейчас Миронов-участковый рассказывал, что прямо по пятам гнались. Между пустых домов чуть, говорит, не схвати­ли, непонятно, как из рук ушел.
– Ма, а точно, что… револьвер! – спрашивает Сенька. – Случайно, не пистолет?
– А какая разница…
– Если Миронов что новое узнает, расскажи мне, ладно? – Он быстро надевает рубашку.
– Все-таки чудной ты сегодня. Что-нибудь натворил?
– Мм… Понимаешь, мама, врать я тебе еще не научился, а всю правду говорить не могу. Это называется «трудный возраст».
– Больно что-то трудный, Сеня.
– Переживем! Хлопни на счастье.
Гвоздарева шлепает Сеньку пониже спины, и он убегает.
Лихо насвистывая, он идет по двору. Сворачивает в подъезд дома, где живут Терентьевы.

* * *
Терентьевы – отец, мать и дети, Леша с Наташей, еще только садятся завтракать на кухне. Три звонка в дверь заставляют мать недовольно поджать губы:
– Кто это в такую рань?
– Сенька Гвоздик, наверно. – Леша идет отпереть.
– Странная манера – являться в дом, когда люди едва сели за стол.
– Почему! На Западе есть даже обычай приглашать к завтраку, – парирует Наташа.
– Но мы, кажется, не на Западе? – замечает отец с видом лихо сострившего человека.
– Это – во-первых, – подхватывает мать. – А во-вторых, не помню, чтобы я его приглашала.
– Он, между прочим, не к тебе, – бросает Леша, вернувшийся в кухню на последних ее словах. Он наливает две чашки чаю, сгребает со стола какую-то снедь и уходит.
– Вот так. И ничего не скажи. Рта невозможно раскрыть – сразу обиды! Растишь их, воспитываешь… – она свернула на привычную тему.
– Ну, завела, – скучливо тянет Наташа. – Подумаешь, собы­тие – Гвоздик пришел!
– Ваш Сеня Гвоздарев – отпетый хулиган!
– Да кто его отпевал?
– Наташа, – присоединяется отец, – вы обязаны считаться с мнением мамы. Она пытается уберечь вас от дурных влияний.
– Курам на смех! Какое Гвоздик может оказать влияние?
– А такое, что этот дворничихин сын…
– Ну-ну-ну, – прерывает жену Терентьев, – подобные выраже­ния… это не аргумент.
– Я, разумеется, лишена сословных предрассудков, но согла­сись, что его мать… Мужа бросила, вокруг хоровод мужчин… просто страшно представить, чего ребенок нагляделся и как это подействовало на его психику!
– Кисонька, может быть, не следует при Наташе… И, по-моему, Гвоздарева производит приятное впечатление.
– Ах и на тебя она производит приятное впечатление?!
– Ну что ты, я же не в том смысле!..
В дверях появляется Леша.
– Нельзя потише? Там все слышно.
Он затворяет дверь. Неловкая пауза.
– Но… в конце концов, я у себя дома… Имею я право говорить то, что думаю? И вообще – воспитанный человек не слышит чужих разговоров.
– Ты спутала, мамочка, это глухие не слышат.
– Наташа, не дерзи, – отцу очень не хочется ссоры.
– Имею я право говорить то, что думаю?
– Нет, не имеешь. Не доросла.
Наташа встает, забирает чашку и недоеденный бутерброд.
– И эта туда же! – кипятится мать. – И снова до вечера на улицу? Почему хоть в субботу не побыть немного дома! Вам созданы все условия для культурного отдыха!
– Ой, мамочки! Холодильник, телефон, ванна, газ, магнито­фон – голова кругом от развлечений!
Отец укоризненно цокает языком.
– А что на улице?
– То, что рассказывали на лекции в ЖЭКе, – отвечает за Наташу мать. – Очень жаль, что вас не было. Приводились убийственные факты!
Наташа прыскает и уходит. Слышно, как ребята включают музыку.
– Ну что за дети, Гриша! Даже аппетит пропал. Разве я посмела бы хамить матери! Бывало, если делаешь что-нибудь не то, так ведь тайком, с оглядкой.
– Да, наши не стесняются. Хоть бы соврали для приличия. Холодильник, телефон… Не ценят ничего, что досталось труда­ми!
– По выражению твоего сына, они ищут иной смысл существо­вания. А у самого две тройки в году, и из спортивной школы исключили. Как он без спорта в институт! Ты с ним говорил?
– Еще не определился. Выбирает.
– Какие могут быть выборы! Надо найти вуз, где требуется боксер-перворазрядник. Разве мы с тобой выбирали?
– Что же сравнивать, кисонька, мы были другими.
– Вот именно. Мы понимали, чего хотим, и добивались. Спроси свою дочь – какую общественную работу она ведет! Никакую. Ей скучно. Будто мне в ее годы было весело возиться со стенгазетой. Но я рисовала аршинные заголовки ради комсомольской характе­ристики.
– Да… – отец в задумчивости катает хлебные крошки. – Мы относились к жизни серьезно и ответственно.
Терентьевы свято верят в правоту своей жизни.

* * *
Наташа, Леша и Сенька выходят на улицу.
Хорошенькая Наташа выглядит старше своих лет, Сенька – моложе, а плотного Лешу легко со спины принять за взрослого мужчину, но полудетское упрямое лицо выдает мальчишку. К приятелям присоединяется Миша Мухин – смазливый, черноб­ровый. «Салют – салют», – дальше шагают вместе.
– Натка, я пришел к тебе с приветом. – Миша крутит пальцем у виска, – рассказать, что солнце встало… Что-то вы кисло-зеленые?
– Субботнее утро в кругу семьи, – бурчит Леша. – Интересно, взрослые – все идиоты или выборочно?
– Выборочно. Но многие.
– Неужели и мы такими будем? – задает Наташа извечный вопрос подростков.
– Я против, – заявляет Миша. – Кто «за», прошу поднять руку. Воздержавшихся нет? Принято: мы будем другими.
– Леха! – предостерегающе произносит Наташа.
На пути стоит кучка их ровесников. Леша выдвигается вперед, возглавляя свою компанию. Сенька порывается идти плечом к плечу, Наташа дергает его назад.
– Не лезь! Леша это не терпит!
– Он же Леха-Ледокол, – поясняет Миша. – Флагман. А мы в кильватере.
Леша идет на враждебную группу, как на пустое место, свобод­но свесив тяжелые кулаки. И группа в последний момент не выдерживает, расступается, пропуская его и остальных.
– Красиво! – восхищается Сенька.
– А-а… – поводит плечами Леша. – Подраться стало не с кем.

* * *
Место ребячьих сходок – ободранная квартира на втором этаже пустующего дома. Кое-какая мебелишка, частью брошен­ная хозяевами, частью собранная ребятами по окрестным домам. Здесь Наташа, Леша, Сенька, Миша и пятый – долговязый, разболтанный Фитиль.
Леша осматривает колченогое кресло.
– Гвоздик, ты молоток. Отличное седалище для председателя. Итак, очередное собрание нашего Общества покровительства самим себе объявляю открытым. Для тонуса и по традиции словесная разминка.
– Тема?
Наташа поднимает руку:
– Предлагаю, как в ЖЭКе : «Молодежь и влияние улицы». Очень жаль, что нас не было.
– Сейчас воспроизведем. Даю запев. Мы, жертвы безнадзор­ности и дурного воспитания… – гнусаво заводит Леша.
– Подпали под улицы пагубное влияние… – подхватывает Фитиль.
И дальше идет по кругу:
– Под трамваев и троллейбусов влияние опасное…
– Под пешеходов влияние ужасное…
– Правила уличного движения производят в наших умах бро­жение!
– О, влияние улицы, разлагающее!
– О, мусорных урн влияние развращающее!
– А фонари? Что они освещают?
– Они понаставлены в каждом переулке, чтобы видеть темные жизни закоулки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9