Они не подделка, рисовал человек знающий, рука у него набита. Но настоящих сатанистов в маленьком городке быть не может, их порождают мегаполисы. Чтобы стать сатанистом, надо получить хорошее образование, пресытиться философией, начитаться книг по психологии, оккультизму до омерзения. А тут и книг таких не отыщешь. Лишь сатанист в истинном понимании этого слова мог сознательно поднять руку на священника, если только мотивом не послужила личная месть. Отец же Михаил – не тот человек, который мог нажить себе врага. Да и церковный староста знал бы, если бы священник кого-нибудь обидел или переспал с чьей-то женой или дочерью. Такое случается среди клира. В моей практике, – вспомнил Холмогоров, – был священник, отказавшийся поехать и причастить умирающего, потому что тот никогда до этого не ходил в церковь и не был крещеным. Сын умершего убил священника. Пришел с охотничьим ружьем в дом и выстрелил с порога священнику в грудь”.
В пальцах советника патриарха подрагивала фотография, небольшая, девять на двенадцать.
– Оклад… – проговорил Холмогоров. Когда он произнес это слово многократно вслух, то ему показалось, будто от него осталось лишь одно слово – клад. “Оклад – ценность, но опять-таки для специалиста, знающего ему цену. Священник всегда самый большой в городе знаток церковной утвари, но даже отец Михаил не сумел определить ценность оклада, звонил мне. В городе никто не мог представлять себе его истинной ценности. Так что пока нужно забыть об окладе”. Подумав так, Холмогоров резко спрятал фотографию в бумажник, чтобы больше не смотреть на нее.
Майор Брагин не был особо разговорчив с советником патриарха, сказал ему прямо:
– Вы занимайтесь своими делами по церковной части, а убийство расследовать станут мои люди. Они для этого специально обучены.
Поэтому деталей, выявленных в ходе следствия, Холмогоров не знал. Но он присутствовал при том, когда убитого доставали из ямы, и он, как обнаруживший тело, подписывал протокол. Опись вещей, найденных при мертвом священнике, составляли при нем.
"Так что же имелось с собой у отца Михаила? – напряг память Холмогоров. – В портфеле – молитвенник и Библия, несколько восковых свечей, спички, перочинный ножик, блокнот, ручка, бумажник со смешной суммой денег. Летун не собирался надолго покидать дом. К чему деньга на лесной тропинке на ночь глядя? Велосипед – не автомобиль, бензин ему не нужен. Вот, в общем-то, и все, что оказалось при себе у отца Михаила. Возможно, было и что-то еще, то, что забрал убийца или убийцы.., но вряд ли”.
Холмогоров хорошо знал отца Михаила, знал, что тот не стал бы рисковать окладом – вещью, не принадлежащей ему, вынося ее в такое время из дома.
"Погоди-ка, – остановил сам себя Андрей, – нужно думать не о том, что было при себе у отца Михаила, а о том, чего у него не было. Ключи! – хлопнул себя по лбу ладонью Холмогоров и даже улыбнулся. – У него не оказалось при себе ключей. Жена уехала в Минск, значит, священник, покидая дом, должен был его закрыть. Город – все-таки не деревня. Ключи.., у него не было ключей, значит, убили его из-за ключей, взяли их, чтобы попасть в дом”.
Холмогоров поднялся и посмотрел вдоль реки. Вначале он увидел, а затем услышал моторную лодку. Та медленно плыла вверх по течению.
«Ключи!»
Холмогоров вспомнил дверь с простым замком, которую можно при желании открыть и согнутым гвоздем, к тому же в дом можно попасть и через окно, выбить дверь. “Не все сходится. Возможно, как это водится в частных домах, отец Михаил просто прятал ключ где-нибудь на балке, под крыльцом, за ставней. Ключи – не то, из-за чего стоило убивать, но их при отце Михаиле не оказалось, да и оклад пропал. Возможно, я прав, но лишь отчасти. Приди бандитам в голову убить священника, они могли наведаться к нему прямо в дом. Тело прятали без расчета на сокрытие улик”.
* * *
Для Холмогорова не было тайной, что жизнь в маленьких городках скучна лишь на первый взгляд. Ездил он много – повсюду, где есть православные приходы. Жизнь – везде жизнь, и в городишке она кипит так же бурно, как в столицах. И тут происходят свои трагедии, комедии, заговоры, драмы, только масштаб у них иной. Если в столице человека убивают за тысячи, то здесь – за сотни. Но страдания и смерть везде одинаковы, они цены не имеют, человеку везде одинаково больно.
Начинать близкое знакомство с городом лучше всего с кладбища. На могильных плитах, памятниках, как на скрижалях, выбита история города с его трагедиями и драмами.
Холмогоров под моросящим дождем, прикрывшись большим черным зонтом с деревянной изогнутой ручкой, остановился у полуразрушенных кладбищенских ворот. Люди, их строившие, полагали, что они будут стоять вечно. Кованая решетка, массивные петли, хорошо обожженный красный кирпич. Может, кто-то, замаливая грех перед усопшим, пожертвовал большие деньги на сооружение бесполезной арки, а возможно, городские власти еще в девятнадцатом веке решили оставить о себе память и соорудили ворота с кованой оградой. От ограды остались лишь столбы из красного кирпича да несколько кованых решеток, изрядно проржавевших. В глубине кладбища мелькнул серый пес. Советник патриарха даже не был уверен, видел он его или же пес ему померещился.
Холмогоров перекрестился и ступил на кладбище, густо заросшее, как старый неплодоносящий сад. Он брел не спеша, читая надписи, вглядываясь в медальоны.
"Полковник Петр Григорьев. Умер от ран в 1814 году. Память любящей жены и детей”.
Жизнь полковника-артиллериста была недолгой, тридцать пять лет. Черный лабрадорит памятника, отшлифованный до зеркального блеска, и глубоко просеченные буквы, витиеватые, как и все, что делалось в девятнадцатом веке. “Наверное, когда-то на этом памятнике сверху был двуглавый орел из бронзы”.
Холмогоров провел рукой по мокрому камню. Ограда вокруг памятника не сохранилась, густая трава, кусты сирени, наверное, такой же старой, как памятник. Рядом братская могила красноармейцев двадцатых годов.
"На кладбище сходится все, – подумал Андрей, – разные времена, разные люди. Враги, избегавшие встречаться друг с другом даже взглядом, оказываются рядом. Может, один из этих красноармейцев стрелял из нагана или сбивал прикладом винтовки двуглавого орла с памятника царскому полковнику, не подозревая, что стоит в это время на собственной могиле. Жизнь сложна и в то же время проста. Смерть замиряет непримиримых врагов, уравнивает их возможности, вернее, лишает возможностей и того и другого. Перед Богом все равны. Возможно, я тоже найду успокоение в земле, и может статься так, что моя могила окажется рядом с могилой какого-нибудь безбожника, закоренелого атеиста, который даже перед смертью распорядится, чтобы над ним не ставили креста. Все может случиться”.
Аллейка вывела Холмогорова к разрушенной часовне, сложенной из такого же красного кирпича, как и ворота. И тут советник патриарха ощутил: он на кладбище не один, рядом есть еще кто-то и тот наблюдает за ним.
Холмогоров услышал шаркающие торопливые шаги, обернулся. К нему спешил странный мужчина под пестрым женским зонтиком. Одет он был в непомерно длинный плащ, из-под которого выныривали черные блестящие галоши, надетые поверх ботинок. Рукава плаща закатаны высоко – до локтя.
Такие галоши Холмогоров видел лишь в детстве, он помнил их, стоявшие в прихожей, помнил их красное мягкое нутро. Возраст мужчины определить было сложно, ему могло быть как шестьдесят пять лет, так и пятьдесят. Роговые очки на тонком носу, гладко выбритые запавшие щеки. Огромные глаза, увеличенные линзами очков, смотрели на Холмогорова вполне дружелюбно.
– Здравствуйте, – сказал мужчина.
– Здравствуйте, – спокойно ответил Андрей, словно ждал этой встречи.
Незнакомец располагал к себе с первого взгляда. Такие лица встречаются у тех, кто проводит большую часть жизни не с людьми, а с книгами, – у архивистов, библиотекарей, музейных работников. “Он умен, образован”, – подумал Холмогоров.
– Вы что-то ищете? – мужчина поднял палец. – Я давно за вами наблюдаю. Видел, как вы вошли на кладбище, видел, как перекрестились, как разглядывали ворота и памятник. Редко кто посещает старое кладбище, к тому же вы человек приезжий, а всех местных я знаю.
– Андрей Холмогоров, – советник патриарха протянул руку.
Мужчина засуетился, зачем-то сложил зонтик, сунул его под мышку и мокрой ладонью пожал руку Холмогорова, представившись:
– Казимир Петрович Могилин.
– Очень приятно, Казимир Петрович, – сказал Андрей.
– Никак не могу понять, из какого вы города.
– Из Москвы.
– Странно.., говор у вас не московский, скорее питерский. Но даже для Питера вы говорите слишком правильно.
– Стараюсь пользоваться литературным языком, – усмехнулся Холмогоров.
– Вы, наверное, священник. Хотя нет, но с религией связаны… Вы не чиновник, наверное, регент хора, но говорите вы не нараспев… Скорее всего, я снова ошибся, – смутился Могилин, не сумев сходу отгадать род занятий Холмогорова.
– Вряд ли вам удастся угадать, хотя вы двигаетесь в правильном направлении.
– Я кружусь на месте, – пробормотал Казимир Петрович, глядя на начищенные ботинки Холмогорова. – И как вы умудрились их не испачкать в нашем городишке?
– Стараюсь, – произнес Холмогоров.
– Так кто же вы? – глаза мужчины весело блестели.
– Человек.
– Человек в черном, – уточнил Казимир Петрович и отступил на шаг от советника патриарха.
– Вы близки к разгадке, Казимир Петрович, я советник патриарха.
Мужчина отступил еще на шаг, смерил Холмогорова критическим взглядом от ботинок до купола зонтика и присвистнул:
– Такие птицы в наши края не залетали. Я даже не знаю, что сказать, я растерян. И что же вы искали? Наверное, могилы предков, знакомых? Холмогоровых на этом кладбище нет, это я могу сказать точно. Я с молодых ногтей занимаюсь краеведением, про город и окрестности знаю абсолютно все, во всяком случае, больше, чем кто-либо, потому как все знать невозможно.
– Согласен, – сказал Андрей, – что вы знаете много. Но поверьте, есть тот, кому известно все.
– Конечно, – согласился краевед и посмотрел в небо. – Тут я с вами даже спорить не стану, хотя спорить люблю.
– Мои предки жили в других местах, и в Борисове я впервые, но здесь служил близкий мне человек – отец Михаил Летун.
– Он знал вас? И ни разу не похвастался подобным знакомством. Пойдемте, я вам кое-что покажу, – мужчина бережно взял Холмогорова за локоть. Купол черного зонтика прикрыл двух мужчин, и Казимир Петрович повел своего спутника в самую заросшую часть кладбища. – Вот, смотрите, – сказал он, раздвигая ветви сирены.
Перед Холмогоровым открылось шесть идеально ухоженных могил.
– Это мои предки: дедушка, прадед, его брат, мой дядя. Женские могилы в другом ряду.
Фамилия на каменных плитах повторялась:
"Могилин Петр, Иосиф”.
– Поручик Петр Могилин, – прочел Холмогоров, – восемьсот тринадцатый год. Воевал? – спросил он.
– Да, умер от ран. Был награжден именным оружием от самого фельдмаршала Кутузова.
– Хорошие у вас предки.
– Не жалуюсь, – произнес Казимир Петрович не без гордости. – Все честно служили. Здесь не хватает многих могил, жизнь разбросала моих предков по миру. У меня есть фотографии могил моих родственников, которые находятся в Германии, во Франции, в Польше, в России. Я уже на пенсии, – сказал Казимир Петрович, – хотя пенсия – понятие относительное. Все равно продолжаю работать, пишу книгу.
– О своих предках?
– И о них тоже. Они часть истории этой земли.
– Благородное занятие, – сказал советник патриарха, – без памяти человек слаб.
– Вот если бы все так думали, как вы, тогда жили бы совсем по-другому… – и бывший школьный учитель бросился в пространные рассуждения о времени, о судьбе человека.
Глаза его блестели, он говорил горячо, возбужденно, забыв о дожде, о холоде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В пальцах советника патриарха подрагивала фотография, небольшая, девять на двенадцать.
– Оклад… – проговорил Холмогоров. Когда он произнес это слово многократно вслух, то ему показалось, будто от него осталось лишь одно слово – клад. “Оклад – ценность, но опять-таки для специалиста, знающего ему цену. Священник всегда самый большой в городе знаток церковной утвари, но даже отец Михаил не сумел определить ценность оклада, звонил мне. В городе никто не мог представлять себе его истинной ценности. Так что пока нужно забыть об окладе”. Подумав так, Холмогоров резко спрятал фотографию в бумажник, чтобы больше не смотреть на нее.
Майор Брагин не был особо разговорчив с советником патриарха, сказал ему прямо:
– Вы занимайтесь своими делами по церковной части, а убийство расследовать станут мои люди. Они для этого специально обучены.
Поэтому деталей, выявленных в ходе следствия, Холмогоров не знал. Но он присутствовал при том, когда убитого доставали из ямы, и он, как обнаруживший тело, подписывал протокол. Опись вещей, найденных при мертвом священнике, составляли при нем.
"Так что же имелось с собой у отца Михаила? – напряг память Холмогоров. – В портфеле – молитвенник и Библия, несколько восковых свечей, спички, перочинный ножик, блокнот, ручка, бумажник со смешной суммой денег. Летун не собирался надолго покидать дом. К чему деньга на лесной тропинке на ночь глядя? Велосипед – не автомобиль, бензин ему не нужен. Вот, в общем-то, и все, что оказалось при себе у отца Михаила. Возможно, было и что-то еще, то, что забрал убийца или убийцы.., но вряд ли”.
Холмогоров хорошо знал отца Михаила, знал, что тот не стал бы рисковать окладом – вещью, не принадлежащей ему, вынося ее в такое время из дома.
"Погоди-ка, – остановил сам себя Андрей, – нужно думать не о том, что было при себе у отца Михаила, а о том, чего у него не было. Ключи! – хлопнул себя по лбу ладонью Холмогоров и даже улыбнулся. – У него не оказалось при себе ключей. Жена уехала в Минск, значит, священник, покидая дом, должен был его закрыть. Город – все-таки не деревня. Ключи.., у него не было ключей, значит, убили его из-за ключей, взяли их, чтобы попасть в дом”.
Холмогоров поднялся и посмотрел вдоль реки. Вначале он увидел, а затем услышал моторную лодку. Та медленно плыла вверх по течению.
«Ключи!»
Холмогоров вспомнил дверь с простым замком, которую можно при желании открыть и согнутым гвоздем, к тому же в дом можно попасть и через окно, выбить дверь. “Не все сходится. Возможно, как это водится в частных домах, отец Михаил просто прятал ключ где-нибудь на балке, под крыльцом, за ставней. Ключи – не то, из-за чего стоило убивать, но их при отце Михаиле не оказалось, да и оклад пропал. Возможно, я прав, но лишь отчасти. Приди бандитам в голову убить священника, они могли наведаться к нему прямо в дом. Тело прятали без расчета на сокрытие улик”.
* * *
Для Холмогорова не было тайной, что жизнь в маленьких городках скучна лишь на первый взгляд. Ездил он много – повсюду, где есть православные приходы. Жизнь – везде жизнь, и в городишке она кипит так же бурно, как в столицах. И тут происходят свои трагедии, комедии, заговоры, драмы, только масштаб у них иной. Если в столице человека убивают за тысячи, то здесь – за сотни. Но страдания и смерть везде одинаковы, они цены не имеют, человеку везде одинаково больно.
Начинать близкое знакомство с городом лучше всего с кладбища. На могильных плитах, памятниках, как на скрижалях, выбита история города с его трагедиями и драмами.
Холмогоров под моросящим дождем, прикрывшись большим черным зонтом с деревянной изогнутой ручкой, остановился у полуразрушенных кладбищенских ворот. Люди, их строившие, полагали, что они будут стоять вечно. Кованая решетка, массивные петли, хорошо обожженный красный кирпич. Может, кто-то, замаливая грех перед усопшим, пожертвовал большие деньги на сооружение бесполезной арки, а возможно, городские власти еще в девятнадцатом веке решили оставить о себе память и соорудили ворота с кованой оградой. От ограды остались лишь столбы из красного кирпича да несколько кованых решеток, изрядно проржавевших. В глубине кладбища мелькнул серый пес. Советник патриарха даже не был уверен, видел он его или же пес ему померещился.
Холмогоров перекрестился и ступил на кладбище, густо заросшее, как старый неплодоносящий сад. Он брел не спеша, читая надписи, вглядываясь в медальоны.
"Полковник Петр Григорьев. Умер от ран в 1814 году. Память любящей жены и детей”.
Жизнь полковника-артиллериста была недолгой, тридцать пять лет. Черный лабрадорит памятника, отшлифованный до зеркального блеска, и глубоко просеченные буквы, витиеватые, как и все, что делалось в девятнадцатом веке. “Наверное, когда-то на этом памятнике сверху был двуглавый орел из бронзы”.
Холмогоров провел рукой по мокрому камню. Ограда вокруг памятника не сохранилась, густая трава, кусты сирени, наверное, такой же старой, как памятник. Рядом братская могила красноармейцев двадцатых годов.
"На кладбище сходится все, – подумал Андрей, – разные времена, разные люди. Враги, избегавшие встречаться друг с другом даже взглядом, оказываются рядом. Может, один из этих красноармейцев стрелял из нагана или сбивал прикладом винтовки двуглавого орла с памятника царскому полковнику, не подозревая, что стоит в это время на собственной могиле. Жизнь сложна и в то же время проста. Смерть замиряет непримиримых врагов, уравнивает их возможности, вернее, лишает возможностей и того и другого. Перед Богом все равны. Возможно, я тоже найду успокоение в земле, и может статься так, что моя могила окажется рядом с могилой какого-нибудь безбожника, закоренелого атеиста, который даже перед смертью распорядится, чтобы над ним не ставили креста. Все может случиться”.
Аллейка вывела Холмогорова к разрушенной часовне, сложенной из такого же красного кирпича, как и ворота. И тут советник патриарха ощутил: он на кладбище не один, рядом есть еще кто-то и тот наблюдает за ним.
Холмогоров услышал шаркающие торопливые шаги, обернулся. К нему спешил странный мужчина под пестрым женским зонтиком. Одет он был в непомерно длинный плащ, из-под которого выныривали черные блестящие галоши, надетые поверх ботинок. Рукава плаща закатаны высоко – до локтя.
Такие галоши Холмогоров видел лишь в детстве, он помнил их, стоявшие в прихожей, помнил их красное мягкое нутро. Возраст мужчины определить было сложно, ему могло быть как шестьдесят пять лет, так и пятьдесят. Роговые очки на тонком носу, гладко выбритые запавшие щеки. Огромные глаза, увеличенные линзами очков, смотрели на Холмогорова вполне дружелюбно.
– Здравствуйте, – сказал мужчина.
– Здравствуйте, – спокойно ответил Андрей, словно ждал этой встречи.
Незнакомец располагал к себе с первого взгляда. Такие лица встречаются у тех, кто проводит большую часть жизни не с людьми, а с книгами, – у архивистов, библиотекарей, музейных работников. “Он умен, образован”, – подумал Холмогоров.
– Вы что-то ищете? – мужчина поднял палец. – Я давно за вами наблюдаю. Видел, как вы вошли на кладбище, видел, как перекрестились, как разглядывали ворота и памятник. Редко кто посещает старое кладбище, к тому же вы человек приезжий, а всех местных я знаю.
– Андрей Холмогоров, – советник патриарха протянул руку.
Мужчина засуетился, зачем-то сложил зонтик, сунул его под мышку и мокрой ладонью пожал руку Холмогорова, представившись:
– Казимир Петрович Могилин.
– Очень приятно, Казимир Петрович, – сказал Андрей.
– Никак не могу понять, из какого вы города.
– Из Москвы.
– Странно.., говор у вас не московский, скорее питерский. Но даже для Питера вы говорите слишком правильно.
– Стараюсь пользоваться литературным языком, – усмехнулся Холмогоров.
– Вы, наверное, священник. Хотя нет, но с религией связаны… Вы не чиновник, наверное, регент хора, но говорите вы не нараспев… Скорее всего, я снова ошибся, – смутился Могилин, не сумев сходу отгадать род занятий Холмогорова.
– Вряд ли вам удастся угадать, хотя вы двигаетесь в правильном направлении.
– Я кружусь на месте, – пробормотал Казимир Петрович, глядя на начищенные ботинки Холмогорова. – И как вы умудрились их не испачкать в нашем городишке?
– Стараюсь, – произнес Холмогоров.
– Так кто же вы? – глаза мужчины весело блестели.
– Человек.
– Человек в черном, – уточнил Казимир Петрович и отступил на шаг от советника патриарха.
– Вы близки к разгадке, Казимир Петрович, я советник патриарха.
Мужчина отступил еще на шаг, смерил Холмогорова критическим взглядом от ботинок до купола зонтика и присвистнул:
– Такие птицы в наши края не залетали. Я даже не знаю, что сказать, я растерян. И что же вы искали? Наверное, могилы предков, знакомых? Холмогоровых на этом кладбище нет, это я могу сказать точно. Я с молодых ногтей занимаюсь краеведением, про город и окрестности знаю абсолютно все, во всяком случае, больше, чем кто-либо, потому как все знать невозможно.
– Согласен, – сказал Андрей, – что вы знаете много. Но поверьте, есть тот, кому известно все.
– Конечно, – согласился краевед и посмотрел в небо. – Тут я с вами даже спорить не стану, хотя спорить люблю.
– Мои предки жили в других местах, и в Борисове я впервые, но здесь служил близкий мне человек – отец Михаил Летун.
– Он знал вас? И ни разу не похвастался подобным знакомством. Пойдемте, я вам кое-что покажу, – мужчина бережно взял Холмогорова за локоть. Купол черного зонтика прикрыл двух мужчин, и Казимир Петрович повел своего спутника в самую заросшую часть кладбища. – Вот, смотрите, – сказал он, раздвигая ветви сирены.
Перед Холмогоровым открылось шесть идеально ухоженных могил.
– Это мои предки: дедушка, прадед, его брат, мой дядя. Женские могилы в другом ряду.
Фамилия на каменных плитах повторялась:
"Могилин Петр, Иосиф”.
– Поручик Петр Могилин, – прочел Холмогоров, – восемьсот тринадцатый год. Воевал? – спросил он.
– Да, умер от ран. Был награжден именным оружием от самого фельдмаршала Кутузова.
– Хорошие у вас предки.
– Не жалуюсь, – произнес Казимир Петрович не без гордости. – Все честно служили. Здесь не хватает многих могил, жизнь разбросала моих предков по миру. У меня есть фотографии могил моих родственников, которые находятся в Германии, во Франции, в Польше, в России. Я уже на пенсии, – сказал Казимир Петрович, – хотя пенсия – понятие относительное. Все равно продолжаю работать, пишу книгу.
– О своих предках?
– И о них тоже. Они часть истории этой земли.
– Благородное занятие, – сказал советник патриарха, – без памяти человек слаб.
– Вот если бы все так думали, как вы, тогда жили бы совсем по-другому… – и бывший школьный учитель бросился в пространные рассуждения о времени, о судьбе человека.
Глаза его блестели, он говорил горячо, возбужденно, забыв о дожде, о холоде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39