Затем для чего-то перевернул фотографию и посмотрел на просвет, словно на ней могли быть водяные знаки.
– Зря отец Михаил не показал оклад мне. Вернее, зря я к нему не зашел. Он не пригласил, а я постеснялся напроситься в гости.
– Ну, и что вы можете сказать?
– Могу сказать много, но будет ли это правдой?
– Папа, покажи.
Регина рассматривала фотографию без лупы, чуть прищурившись.
– Что думаешь ты? – как строгий экзаменатор у студентки, получившей на руки экзаменационный билет с вопросом, спросил Казимир Петрович.
– Все, что я знаю, знаю от тебя. Я не большой специалист в византийском ювелирном искусстве, но думаю, это тринадцатый век или очень умелая подделка. Могу сказать, что это Одигитрия.
Казимир Петрович удовлетворенно кивал, с гордостью поглядывая на дочку.
– Вот и все, что я могу утверждать достоверно.
– Теперь я скажу, – Казимир Петрович был явно настроен говорить, да и слушатели у него этим вечером были достойные, люди просвещенные, знающие, умеющие ценить чужие знания, чужую эрудицию. – Для подделки слишком большие повреждения. Видите, вот здесь угол замят? Думаю, оклад чем-то придавили, может, он под чем-то лежал, зажатый с двух сторон. Чистил его человек неумелый, чистил нагло. Камни из оклада вытащили не сейчас: видите, какие лунки темные? У человека, который чистил, не было специального инструмента, и он боялся продавить серебро насквозь.
– Думаю, это был мужчина с сильными руками, – произнес Холмогоров. – Женщина вычистила бы тщательнее. Вы согласны со мной, Регина?
Дочь краеведа, усмехаясь, положила палец на фотографию – точно на лунку.
– Ваша правда, – сказал Казимир Петрович, – об этом я не подумал. Женский палец достал бы до дна лунки, а грубый мужской – нет. Да и человек, чистивший оклад, абсолютно незнаком с этим делом. Была бы в его доме серебряная посуда, он так не усердствовал бы.
– Вот видите, кое-что мы уже можем предположить, даже по фотографии.
– Жаль, не зашел я к отцу Михаилу! – сокрушенно произнес Могилин. – А ведь мимо дома каждый день проходил, свет в окнах видел. Почему не зашел? Так всегда бывает, когда человека уже нет. Кажется, самое главное не сделал, не сказал. А дай еще день, месяц жизни… Все равно главного человек никогда не успевает ни сказать, ни сделать. Поэтому и надо жить так, чтобы каждый день казался последним, – по-провинциальному нравоучительно произнес Казимир Петрович Могилин.
В нем сразу почувствовался бывший школьный учитель.
– Извините, – смутился он, взглянув на Холмогорова. – А вы-то, собственно, чем занимаетесь, Андрей Алексеевич? У меня есть такое подозрение, что вас специально из патриархии прислали расследовать это дело. Наверное, и в церкви есть секретная служба типа КГБ?
Вначале лицо Холмогорова было непроницаемо, затем в уголках глаз появились морщинки, и Регина по глазам Андрея поняла, что он смеется, – беззвучно, без издевки, боясь обидеть молодую хозяйку и ее отца.
– Не знаю я о такой службе ровным счетом ничего. А занимаюсь я совершенно другими делами.
– Какими же? – спросил Казимир Петрович.
– Советую городским властям, можно ли в выбранном ими месте возвести храм. Иногда приходится распутывать дела давно минувших дней.
– Так вы архитектор, получается?
– Нет, и даже не строитель.
– А как вы определяете? При помощи каких-то приборов, лозы? – поинтересовалась Регина. – Я когда-то этим увлекалась, даже нашла водяную жилу. Там раньше был источник, а после мелиорации пересох.
– Еще неизвестно, что лучше – мелиорация или затопление, – пробурчал Казимир Петрович.
– Я не пользуюсь никакими приборами, полагаюсь на знания и собственную интуицию.
– Андрей Алексеевич, а вас никогда не подводила интуиция?
– Благодаря Богу пока не подводила.
– Вы, наверное, глубоко верующий человек?
– У веры нет пределов. Либо человек верит, либо нет.
– Неважно, верит человек или нет, – громко заговорил хозяин дома, – главное, жить по Божьим заповедям – справедливо и честно. Вот это и есть вера.
– Не могу с вами согласиться, но и спорить не стану.
– Почему, собственно говоря, – начал заводиться Казимир Петрович, – я люблю поспорить. Вы же согласны, что истина рождается в споре?
– Истина не рождается, – спокойно произнес Холмогоров, – она существует сама по себе, и человек к ней может лишь приблизиться.
– Через веру? – ехидно поинтересовался краевед.
– И через веру тоже. Приблизиться можно, но постичь ее до конца нельзя.
– Вы еще молодой человек, – сказал Казимир Петрович, – конечно, по сравнению со мной.
– Наверное, Регине я кажусь стариком. – – Нет, что вы! – воскликнула дочь краеведа и тут же смутилась. – Я никогда не путала возраст и внешний вид человека. Вас немного старит борода, вернее, даже не старит, а делает недоступным, словно вы пришли из девятнадцатого века.
– Вам по службе положено бороду носить? – спросил краевед.
– Нет, никто мне не запретит ее сбрить, просто все мои предки были священниками, кроме отца, он ученый. Борода – семейная традиция и не более того.
– Традиция – всегда хорошо, – подтвердил краевед.
– Даже в семье палачей?
– Тогда хоть знаешь, во всяком случае, как с людьми разговаривать и чего от них ожидать. Я думаю, смерть отца Михаила связана с мистикой.
– Брось, какая мистика? – замахал руками на дочь отец. – Ты хоть раз в жизни привидение видела или ведьму живую? Чего не видишь, того не существует.
– Андрей Алексеевич, я бы с вами хотела поговорить, но без отца. Он слишком давит своими знаниями, авторитетом, и мы с ним часто дома спорим, иногда до хрипоты.
Казимир Петрович сделал обиженный вид, хотя продолжал улыбаться – глазами. Он гордился своей дочерью: если человек хочет поговорить с глазу на глаз, значит, ему есть что сказать. Да и Холмогоров Казимиру Петровичу понравился с первого взгляда.
– Регина, давайте встретимся завтра, – предложил Андрей.
– Вы так прощаетесь?
– Да. Между прочим, время уже позднее.
– Я вас провожу, – предложила молодая женщина.
– Не возражаю, – согласился Андрей.
– Вас не смущает, что ваш провожатый – женщина?
– Я знаю, как все произойдет: пойдем, разговоримся, вы проводите меня до порога. Еще с полчаса будем болтать стоя на месте, а потом я предложу проводить вас.
Глава 12
Кузьма Пацук сидел на корме лодки. Мотор мерно тарахтел, от носа лодки разбегались две невысокие волны. Туман стоял густой, видно было метров на десять-пятнадцать. Он думал о том, что денег, обещанных Лукиным за оклад, хватило бы на новую машину.
"Лукин звонил, обещал через, пару дней за окладом приехать, еще кое-что обломится. Теперь буду искать один. Если о чем-то знают двое, то знает и свинья”, – подумал Пацук.
На сухом дне лодки лежал завернутый в толстый полиэтилен самодельный Металлоискатель, собственноручно изготовленный Стрельцовым. “Мужик был – золотые руки, – подумал Кузьма, – но голова – с дыркой. Кто знает, на чем у кого крыша отъедет. Нормальный мужик был, а жена заболела – и крыша поехала. Он сам виноват в том, что случилось. Вдвоем нам хорошо было работать. И ухо у него было чуткое”, – и тут Пацук ощутил смертельный холодок, шедший изнутри.
Это ощущение посещало его последнее время довольно часто. Раньше он любил, когда плыл на лодке, опускать руку в воду, прислушиваться к тому, как вода бежит сквозь пальцы, но теперь Пацук избегал даже смотреть на черную лоснящуюся воду. Ему казалось, что в любой момент лоснящаяся поверхность воды может разорваться и из нее, весь в тине и пиявках, покажется убитый им напарник. Стрельцов вопьется в его шею почерневшими ногтями и утащит за собой в воду, на дно, в омут, а лодка, тарахтя мотором, уплывет в туман. И Пацук понял, что ему стало бы легче, найди кто-нибудь труп Стрельцова.
Рука сама собой поползла во внутренний карман плаща, пальцы сжали теплое горлышко бутылки. Кузьма зубами вытащил пластиковую пробку и посмотрел, сколько же осталось водки. “Треть бутылки”.
Он выплюнул пробку прямо в воду, наперед зная, что выпьет все до последней капли, а хмель все равно не возьмет его. Кузьма пил водку жадно, как пьют воду, резко выдохнул и швырнул бутылку через плечо. Деревья тянули к воде извилистые ветви. Спиртное постепенно согревало озябшее тело. Пацук даже ворот расстегнул.
Из тумана показалась нависшая над водой ива.
– Так быстро приплыл, – прошептал Кузьма. – А казалось, еще далеко.
Он резко повернул рукоятку мотора, и лодка, вздрогнув, изменила курс. Ее нос ткнулся в густой тростник, и Кузьма ощутил пьяный запах свежескошенной травы.
– Вкусно пахнет, хоть ты ею закусывай!
Он уже поднял мотор. Лодка по инерции дошла до берега, остановилась, чуть заметно покачиваясь на ею самой же поднятых волнах.
"Тишина, никого”, – прислушался Пацук и, стараясь не шуметь, извлек из лодки лопату с блестящим лезвием и завернутый в полиэтилен металлоискатель.
Лодку он до половины вытащил на берег и, пригнувшись как вор, побрел к видневшемуся в тумане ветвистому дубу. Он не сразу нашел место: попробуй отыщи невысокий колышек, вбитый в землю среди травы.
– Вот ты где, родимый! – Кузьма вывернул его и бросил в сторону.
Расчехлил металлоискатель, настроил его на латунную гайку.
– Ишь ты, попискиваешь!
Рамка металлоискателя заскользила над примятой травой, сбивая росу, крупную, похожую на слезы. Пацук от удовольствия зажмурился, вслушиваясь в легкое попискивание металлоискателя – Есть, есть! – шептал он. Так пищало и в прошлые разы, когда они вдвоем со Стрельцовым откопали крест и оклад. Они лежали совсем рядом, в десяти шагах друг от друга.
Сколько потом они ни копали, вблизи ничего не нашли, но в пятидесяти метрах от старого места Пацуку повезло, он услышал тонкий писк. Тогда его испугали грибники, бродившие рано утром. Он отметил место и ушел. Теперь же вернулся.
– Небесная музыка. Мне этот писк слаще голоса матери.
Кузьма, нетерпеливо сорвав наушники, положил металлоискатель на расстеленную пленку и взялся за лопату. Занес ее, словно собирался отрубить лежавшему на траве человеку голову. Лопата с хрустом вошла в мягкую землю. Земля была влажная, тяжелая, прилипала к лопате, ее приходилось то и дело чистить.
Копал Кузьма споро, исступленно. В прошлый раз пришлось копать глубоко, метра полтора – Стрельцов по плечи влез в яму, лишь голова торчала над землей. Землю Кузьма далеко не отбрасывал, чтобы потом аккуратно засыпать ею яму, не оставить лишних следов.
"К чему пересуды? Не я один в городе кладоискатель. Лишь только заподозрят, что удалось отыскать золото, сразу же налетят как вороны. Переворошат всю землю, да и милиция наедет. Раньше никому не приходило в голову искать именно здесь, на болоте, до этих мест мы добрались со Стрельцовым первыми”.
Яма становилась глубже, шире, в ней уже было трудно разворачиваться. Пацук перепачкался в земле, матерился, каждый новый слой снимал аккуратнее. Наконец лезвие лопаты чуть слышно скрежетнуло по металлу. Пацук затаил дыхание, он испугался, что лопата может поцарапать золото. Кузьма поднес лопату к самому лицу, всматриваясь в блестящий металл, пытаясь рассмотреть на нем стружку желтого металла. Но вместо этого увидел глубокую зазубрину.
"Черт, мать твою, неужели железо? Но Стрельцов говорил, что на железо, если правильно отстроить, искатель реагировать не будет – только на бронзу, золото, медь, серебро”.
Пацук опустился на колени и принялся руками разгребать рыхлую землю. Лишь когда он извлек предмет, то понял, что это такое. Пацук держал в руках кавалерийский палаш, рукоятку венчал серебряный шар. Лезвие хоть и было тронуто ржавчиной, но форму и прочность сохранило.
"Долларов пятьдесят потянет, если очистить, – решил Пацук, счищая пальцами с клинка черную землю. – Даже сток для крови сохранился и надпись есть”, – рассматривал находку в неверном свете Кузьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Зря отец Михаил не показал оклад мне. Вернее, зря я к нему не зашел. Он не пригласил, а я постеснялся напроситься в гости.
– Ну, и что вы можете сказать?
– Могу сказать много, но будет ли это правдой?
– Папа, покажи.
Регина рассматривала фотографию без лупы, чуть прищурившись.
– Что думаешь ты? – как строгий экзаменатор у студентки, получившей на руки экзаменационный билет с вопросом, спросил Казимир Петрович.
– Все, что я знаю, знаю от тебя. Я не большой специалист в византийском ювелирном искусстве, но думаю, это тринадцатый век или очень умелая подделка. Могу сказать, что это Одигитрия.
Казимир Петрович удовлетворенно кивал, с гордостью поглядывая на дочку.
– Вот и все, что я могу утверждать достоверно.
– Теперь я скажу, – Казимир Петрович был явно настроен говорить, да и слушатели у него этим вечером были достойные, люди просвещенные, знающие, умеющие ценить чужие знания, чужую эрудицию. – Для подделки слишком большие повреждения. Видите, вот здесь угол замят? Думаю, оклад чем-то придавили, может, он под чем-то лежал, зажатый с двух сторон. Чистил его человек неумелый, чистил нагло. Камни из оклада вытащили не сейчас: видите, какие лунки темные? У человека, который чистил, не было специального инструмента, и он боялся продавить серебро насквозь.
– Думаю, это был мужчина с сильными руками, – произнес Холмогоров. – Женщина вычистила бы тщательнее. Вы согласны со мной, Регина?
Дочь краеведа, усмехаясь, положила палец на фотографию – точно на лунку.
– Ваша правда, – сказал Казимир Петрович, – об этом я не подумал. Женский палец достал бы до дна лунки, а грубый мужской – нет. Да и человек, чистивший оклад, абсолютно незнаком с этим делом. Была бы в его доме серебряная посуда, он так не усердствовал бы.
– Вот видите, кое-что мы уже можем предположить, даже по фотографии.
– Жаль, не зашел я к отцу Михаилу! – сокрушенно произнес Могилин. – А ведь мимо дома каждый день проходил, свет в окнах видел. Почему не зашел? Так всегда бывает, когда человека уже нет. Кажется, самое главное не сделал, не сказал. А дай еще день, месяц жизни… Все равно главного человек никогда не успевает ни сказать, ни сделать. Поэтому и надо жить так, чтобы каждый день казался последним, – по-провинциальному нравоучительно произнес Казимир Петрович Могилин.
В нем сразу почувствовался бывший школьный учитель.
– Извините, – смутился он, взглянув на Холмогорова. – А вы-то, собственно, чем занимаетесь, Андрей Алексеевич? У меня есть такое подозрение, что вас специально из патриархии прислали расследовать это дело. Наверное, и в церкви есть секретная служба типа КГБ?
Вначале лицо Холмогорова было непроницаемо, затем в уголках глаз появились морщинки, и Регина по глазам Андрея поняла, что он смеется, – беззвучно, без издевки, боясь обидеть молодую хозяйку и ее отца.
– Не знаю я о такой службе ровным счетом ничего. А занимаюсь я совершенно другими делами.
– Какими же? – спросил Казимир Петрович.
– Советую городским властям, можно ли в выбранном ими месте возвести храм. Иногда приходится распутывать дела давно минувших дней.
– Так вы архитектор, получается?
– Нет, и даже не строитель.
– А как вы определяете? При помощи каких-то приборов, лозы? – поинтересовалась Регина. – Я когда-то этим увлекалась, даже нашла водяную жилу. Там раньше был источник, а после мелиорации пересох.
– Еще неизвестно, что лучше – мелиорация или затопление, – пробурчал Казимир Петрович.
– Я не пользуюсь никакими приборами, полагаюсь на знания и собственную интуицию.
– Андрей Алексеевич, а вас никогда не подводила интуиция?
– Благодаря Богу пока не подводила.
– Вы, наверное, глубоко верующий человек?
– У веры нет пределов. Либо человек верит, либо нет.
– Неважно, верит человек или нет, – громко заговорил хозяин дома, – главное, жить по Божьим заповедям – справедливо и честно. Вот это и есть вера.
– Не могу с вами согласиться, но и спорить не стану.
– Почему, собственно говоря, – начал заводиться Казимир Петрович, – я люблю поспорить. Вы же согласны, что истина рождается в споре?
– Истина не рождается, – спокойно произнес Холмогоров, – она существует сама по себе, и человек к ней может лишь приблизиться.
– Через веру? – ехидно поинтересовался краевед.
– И через веру тоже. Приблизиться можно, но постичь ее до конца нельзя.
– Вы еще молодой человек, – сказал Казимир Петрович, – конечно, по сравнению со мной.
– Наверное, Регине я кажусь стариком. – – Нет, что вы! – воскликнула дочь краеведа и тут же смутилась. – Я никогда не путала возраст и внешний вид человека. Вас немного старит борода, вернее, даже не старит, а делает недоступным, словно вы пришли из девятнадцатого века.
– Вам по службе положено бороду носить? – спросил краевед.
– Нет, никто мне не запретит ее сбрить, просто все мои предки были священниками, кроме отца, он ученый. Борода – семейная традиция и не более того.
– Традиция – всегда хорошо, – подтвердил краевед.
– Даже в семье палачей?
– Тогда хоть знаешь, во всяком случае, как с людьми разговаривать и чего от них ожидать. Я думаю, смерть отца Михаила связана с мистикой.
– Брось, какая мистика? – замахал руками на дочь отец. – Ты хоть раз в жизни привидение видела или ведьму живую? Чего не видишь, того не существует.
– Андрей Алексеевич, я бы с вами хотела поговорить, но без отца. Он слишком давит своими знаниями, авторитетом, и мы с ним часто дома спорим, иногда до хрипоты.
Казимир Петрович сделал обиженный вид, хотя продолжал улыбаться – глазами. Он гордился своей дочерью: если человек хочет поговорить с глазу на глаз, значит, ему есть что сказать. Да и Холмогоров Казимиру Петровичу понравился с первого взгляда.
– Регина, давайте встретимся завтра, – предложил Андрей.
– Вы так прощаетесь?
– Да. Между прочим, время уже позднее.
– Я вас провожу, – предложила молодая женщина.
– Не возражаю, – согласился Андрей.
– Вас не смущает, что ваш провожатый – женщина?
– Я знаю, как все произойдет: пойдем, разговоримся, вы проводите меня до порога. Еще с полчаса будем болтать стоя на месте, а потом я предложу проводить вас.
Глава 12
Кузьма Пацук сидел на корме лодки. Мотор мерно тарахтел, от носа лодки разбегались две невысокие волны. Туман стоял густой, видно было метров на десять-пятнадцать. Он думал о том, что денег, обещанных Лукиным за оклад, хватило бы на новую машину.
"Лукин звонил, обещал через, пару дней за окладом приехать, еще кое-что обломится. Теперь буду искать один. Если о чем-то знают двое, то знает и свинья”, – подумал Пацук.
На сухом дне лодки лежал завернутый в толстый полиэтилен самодельный Металлоискатель, собственноручно изготовленный Стрельцовым. “Мужик был – золотые руки, – подумал Кузьма, – но голова – с дыркой. Кто знает, на чем у кого крыша отъедет. Нормальный мужик был, а жена заболела – и крыша поехала. Он сам виноват в том, что случилось. Вдвоем нам хорошо было работать. И ухо у него было чуткое”, – и тут Пацук ощутил смертельный холодок, шедший изнутри.
Это ощущение посещало его последнее время довольно часто. Раньше он любил, когда плыл на лодке, опускать руку в воду, прислушиваться к тому, как вода бежит сквозь пальцы, но теперь Пацук избегал даже смотреть на черную лоснящуюся воду. Ему казалось, что в любой момент лоснящаяся поверхность воды может разорваться и из нее, весь в тине и пиявках, покажется убитый им напарник. Стрельцов вопьется в его шею почерневшими ногтями и утащит за собой в воду, на дно, в омут, а лодка, тарахтя мотором, уплывет в туман. И Пацук понял, что ему стало бы легче, найди кто-нибудь труп Стрельцова.
Рука сама собой поползла во внутренний карман плаща, пальцы сжали теплое горлышко бутылки. Кузьма зубами вытащил пластиковую пробку и посмотрел, сколько же осталось водки. “Треть бутылки”.
Он выплюнул пробку прямо в воду, наперед зная, что выпьет все до последней капли, а хмель все равно не возьмет его. Кузьма пил водку жадно, как пьют воду, резко выдохнул и швырнул бутылку через плечо. Деревья тянули к воде извилистые ветви. Спиртное постепенно согревало озябшее тело. Пацук даже ворот расстегнул.
Из тумана показалась нависшая над водой ива.
– Так быстро приплыл, – прошептал Кузьма. – А казалось, еще далеко.
Он резко повернул рукоятку мотора, и лодка, вздрогнув, изменила курс. Ее нос ткнулся в густой тростник, и Кузьма ощутил пьяный запах свежескошенной травы.
– Вкусно пахнет, хоть ты ею закусывай!
Он уже поднял мотор. Лодка по инерции дошла до берега, остановилась, чуть заметно покачиваясь на ею самой же поднятых волнах.
"Тишина, никого”, – прислушался Пацук и, стараясь не шуметь, извлек из лодки лопату с блестящим лезвием и завернутый в полиэтилен металлоискатель.
Лодку он до половины вытащил на берег и, пригнувшись как вор, побрел к видневшемуся в тумане ветвистому дубу. Он не сразу нашел место: попробуй отыщи невысокий колышек, вбитый в землю среди травы.
– Вот ты где, родимый! – Кузьма вывернул его и бросил в сторону.
Расчехлил металлоискатель, настроил его на латунную гайку.
– Ишь ты, попискиваешь!
Рамка металлоискателя заскользила над примятой травой, сбивая росу, крупную, похожую на слезы. Пацук от удовольствия зажмурился, вслушиваясь в легкое попискивание металлоискателя – Есть, есть! – шептал он. Так пищало и в прошлые разы, когда они вдвоем со Стрельцовым откопали крест и оклад. Они лежали совсем рядом, в десяти шагах друг от друга.
Сколько потом они ни копали, вблизи ничего не нашли, но в пятидесяти метрах от старого места Пацуку повезло, он услышал тонкий писк. Тогда его испугали грибники, бродившие рано утром. Он отметил место и ушел. Теперь же вернулся.
– Небесная музыка. Мне этот писк слаще голоса матери.
Кузьма, нетерпеливо сорвав наушники, положил металлоискатель на расстеленную пленку и взялся за лопату. Занес ее, словно собирался отрубить лежавшему на траве человеку голову. Лопата с хрустом вошла в мягкую землю. Земля была влажная, тяжелая, прилипала к лопате, ее приходилось то и дело чистить.
Копал Кузьма споро, исступленно. В прошлый раз пришлось копать глубоко, метра полтора – Стрельцов по плечи влез в яму, лишь голова торчала над землей. Землю Кузьма далеко не отбрасывал, чтобы потом аккуратно засыпать ею яму, не оставить лишних следов.
"К чему пересуды? Не я один в городе кладоискатель. Лишь только заподозрят, что удалось отыскать золото, сразу же налетят как вороны. Переворошат всю землю, да и милиция наедет. Раньше никому не приходило в голову искать именно здесь, на болоте, до этих мест мы добрались со Стрельцовым первыми”.
Яма становилась глубже, шире, в ней уже было трудно разворачиваться. Пацук перепачкался в земле, матерился, каждый новый слой снимал аккуратнее. Наконец лезвие лопаты чуть слышно скрежетнуло по металлу. Пацук затаил дыхание, он испугался, что лопата может поцарапать золото. Кузьма поднес лопату к самому лицу, всматриваясь в блестящий металл, пытаясь рассмотреть на нем стружку желтого металла. Но вместо этого увидел глубокую зазубрину.
"Черт, мать твою, неужели железо? Но Стрельцов говорил, что на железо, если правильно отстроить, искатель реагировать не будет – только на бронзу, золото, медь, серебро”.
Пацук опустился на колени и принялся руками разгребать рыхлую землю. Лишь когда он извлек предмет, то понял, что это такое. Пацук держал в руках кавалерийский палаш, рукоятку венчал серебряный шар. Лезвие хоть и было тронуто ржавчиной, но форму и прочность сохранило.
"Долларов пятьдесят потянет, если очистить, – решил Пацук, счищая пальцами с клинка черную землю. – Даже сток для крови сохранился и надпись есть”, – рассматривал находку в неверном свете Кузьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39