— Интересная вы девушка, — процедил Филипп. — Вы в каком отделе работаете, запамятовал?
— Журналистские расследования.
— Вот и расследуйте. То, что я вам рассказал.
— Почему же раньше молчали?
Он ничего не ответил и демонстративно посмотрел на часы: время истекло, так что перо тебе в зад и гнездо куропатки на голову — будь ты хоть журналистка, хоть кто. Иди и переваривай информацию. Пиши свои пасквили, дергай мертвого льва за виолончельный смычок, на то ты и желтая пресса.
— У меня много работы, Римма. Так что прошу извинить.
— Конечно. Спасибо, что согласились встретиться, — договаривала я уже на ходу: Филипп с хамоватой грацией (ну, конечно же, обезбашенный Тарантино во всех своих обезбашенных криминальных агитках!) подпихивал меня к двери.
— Всего доброго. Надеюсь, вы покажете мне материал. Перед тем, как опубликовать его.
— Мне придется проверить кое-какие факты… Может быть, встретиться не только с вами, но и с вашей женой…
При упоминании о жене Филипп приоткрыл рот, густо утыканный образцово-показательными зубами.
— Не думаю, что это хорошая идея.
Интересно, чего он боится? Что я начну к ней приставать с сексуальными глупостями?
— Почему? — невинным тоном спросила я.
— Она не скажет вам большего, чем сказал я. И потом, она очень тяжело переживала всю эту историю. Не хотелось бы начинать все сначала.
— Я понимаю…
Он выставил меня из комнаты с таким изяществом, что я и опомниться не успела. И только потом сообразила, что Главного Вопроса так ему и не задала. И снова поскреблась в двери.
Филипп открыл сразу же — видимо, даже быстрее, чем хотел сам.
— Что-нибудь еще?
— Да. — Я вытащила из сумки фотографию и протянула ее Кодрину, — Вы знаете, кто здесь заснят?
Он осторожно взял снимок, и… куррат, его руки дрогнули!
— Нет, — с трудом выговорил он. — НЕТ.
— Кроме вас, конечно, — продолжала наглеть я. — Это ведь вы, в правом верхнем углу, правда?
Филипп не мог вымолвить ни слова, казалось, что его язык распух и провалился в глотку: неплохая заготовка Для «колумбийского галстука».
— Это ведь вы.
— Я? Похоже, что я… А откуда у вас эта фотография?
— Да не расстраивайтесь вы так!
— С чего вы взяли, что я расстраиваюсь? Я не расстраиваюсь. — Он лихорадочно шарил глазами по снимку. — Это я… Действительно. Возможно, на какой-то презентации. Нас постоянно приглашают. Раз в две недели как минимум… Так что всего не упомнишь. А… вас интересует кто-нибудь конкретно?..
Если сейчас этот двухметровый лось свалится в обморок, то до стола с «элитными сортами» из Мадраса я его не дотяну!
Но повторять подвиг медсестер на поле боя мне не пришлось: Филя оклемался. Настолько, что сам перешел в наступление.
— Вы же знаете эти вечеринки, Римма. Никто друг о друге понятия не имеет, все только то и делают, что брюхо набивают на халяву. Это, к сожалению, наш национальный стиль. И наше национальное развлечение.
Не только наше, опять же к сожалению. Я могла бы рассказать Филиппу, что те немногие потухшие звезды, которых я развлекала своим обществом, а также их многочисленный лакейский корпус, бросались на дармовой стол, как ненормальные. Как будто все последние пять лет питались кореньями в лесу и только теперь получили возможность отведать скромную курицу в вине.
— К сожалению, — с жаром подтвердила вечно голодная, взращенная на пирожках с капустой, начинающая корреспондентка Римма Хайдаровна Карпухова.
— Нет, не могу вспомнить, — Филипп по-прежнему вертел в руках фотографию. — К сожалению. Вот если бы вы мне подсказали…
Хрен тебе, Филя! Если бы я знала, к какому месту приклеить этот чертов снимок, я бы не клянчила у тебя информацию. Я бы за версту тебя обошла! Конечно, ты не можешь вспомнить — но только потому, что тебе не надо вспоминать!
Ты знаешь, кто изображен на фотографии в опасной близости от тебя. И ты боишься. И — неизвестно, кого больше: меня или этого человека.
— Подсказать не получится. — Господи, только бы не напортачить с отходом! — Извините, что вылезла с этим глупым снимком. В этих редакционных досье полно балласта.
— Досье? Какое досье?!
— Досье на звезд, — я выкручивалась, как старый еврей перед кредиторами. — Олев Киви — звезда. Вы — номинальный родственник звезды. Так что — вольно или невольно — тоже попадаете в фокус.
— Слава богу, уже не родственник! — без всякого почтения к музыкальным заслугам усопшего резюмировал Кодрин.
— Я буду держать вас в курсе, Филипп.
— Сделайте одолжение. — Филипп все еще мялся у двери — как будто не хотел расставаться со мной. Как будто хотел убедиться, что злополучная фотография — всего лишь случайность, а никакой не дальний умысел проныр-журналистов.
Я и сама хотела уверить его в этом. Вот только как это сделать — не знала.
— Если хотите, я могу порыться в своих архивах, — наконец выдавил он. — Может быть, найду что-то похожее…
— Да нет, не стоит, — я поняла его с полуслова. — Не думаю, чтобы эта фотография имела какое-нибудь значение…
…Нет, я не думала так.
Сидя на парапете набережной и глядя на голодную свору катеров, я совсем так не думала. За всем кодринским лоском, за всей его противоестественной красотой скрывалась измочаленная страхом душонка. Ему было что скрывать, ему было что прятать в тайниках. И тайники эти были .разбросаны во времени и пространстве; они понатыканы в таких местах, что придется изваляться в дерьме, прежде чем до них доберешься.
Чтобы хоть как-то разобраться в своих ощущениях, я быстренько состряпала лозунг: «Две или три вещи, которые я знаю о нем».
Вещей, которые я знала о Кедрине, оказалось не две и не три, а ровно шесть.
Во-первых: Филипп согласился встретиться с журналистами только потому, чтобы спихнуть убийство сестры на Олева Киви. И чтобы иметь возможность заявить об этом, зная, что Киви уже не сможет оправдаться.
Во-вторых: он построил разговор со мной достаточно неуклюже — сначала запретил (себе и мне) упоминать имя сестры и тотчас же сам рассказал ее историю. Он упирал на вещи, которые теперь невозможно проверить. А именно — на ревность Киви и на то, что Алла была глубоко несчастлива со своим виолончелистом.
В-третьих: он занимается экспертизой холодного оружия и имеет к нему непосредственное отношение. А Киви был убит ножом.
В-четвертых: он явно кого-то узнал на фотографии. Но не стал об этом распространяться. Если ему нечего скрывать, то откуда трясущиеся руки и остекленевшие глаза?
В-пятых: он наотрез отказался привлечь к журналистскому расследованию жену. Почему? Он не доверяет ей? Или она знает или видела такое, что разрушает версию Филиппа. Или, наоборот, ее подкрепляет.
В-шестых: перстень. Как перстень оказался у Стаса, а потом и у меня? Этот перстень принадлежал Алле. Но все драгоценности (включая и перстень) были переданы Филиппу и его жене. После того, как от них отказался Киви.
Этот последний аргумент заткнул за пояс предыдущие пять.
Я свернула лозунг «Две или три вещи, которые я знаю о нем» и выбросила новый: «Шесть причин, по которым я не верю Филиппу Кодрину».
С этим лозунгом в руках я и двинулась на улицу Бармалеева, к Яне Сошальской, его ревнивой дуре-жене. Ее адрес тоже фигурировал в красной папке Сергуни. И я запомнила его — совершенно машинально. Как привыкла запоминать всякую несусветную чушь, включая тип оволосения клиентов и цвет их носков.
Весь путь до Петроградки я уговаривала себя, что все делаю правильно. С Сошальской нужно говорить в любом случае: труп они обнаружили вдвоем. И потом — малахольная Яночка и неказистая Аллочка были подругами, Филипп сам сказал мне об этом. Не исключено, что я узнаю кое-какие подробности из жизни покойной Кодриной. Он вообще успел мне многое наговорить, этот Филипп. И относительно фотографии тоже.
«Нас постоянно приглашают», — сказал он. «Нас» — означает его самого и его жену. Да и трудно поверить, что самка, устраивающая телефонную склоку из-за получасовой отлучки мужа, потерпит его челночные рейсы на какие-нибудь мероприятия. Тем более в одиночку. Она обязательно попрется за ним. К тому же несколько женских персонажей на фотографии есть — в анфас, профиль и со спины. Если, по чудесному стечению обстоятельств, одна из спин принадлежит Яне Сошальской, у меня есть шанс.
Быстрота и натиск, вот что необходимо. Какой бы совершенной ни была эта подозрительная супружеская чета — они не настолько хороши, чтобы синхронно врать по любому поводу.
* * *
Квартира Кодрина — Сошальской располагалась в старом доходном доме. Я без всякого труда нашла подъезд, поднялась на третий этаж и позвонила в высокую дверь. И только потом принялась соображать, что же я скажу Яне Сошальской. И как буду группироваться, если она спустит меня с лестницы. Главное в таких обстоятельствах — прикрыть голову руками, а колени прижать к подбородку.
Сошальская открыла на второй звонок, застыла на пороге и втянула ноздрями воздух. Ее можно было назвать красивой, но красота эта вступала в явное противоречие с красотой Филиппа Кодрина: никаких киношных штампов, никаких голливудских аналогов. Обладатели таких лиц вымерли задолго до появления кинематографа. Сразу Же после динозавров. Ни одной морщины на лице, ни одной зацепки в безмятежном бирюзовом взгляде.
— Опаздываете, — сказала Сошальская, все еще принюхиваясь ко мне;
Разве? Я почувствовала подвох и на всякий случай отступила от двери.
— Вы сменили духи, Аннушка?
Блин, что происходит?! За кого она меня принимает? Во-первых, последние полгода я пользуюсь одними и теми же — «Aqua di Gio» (не бог весть что, но мне нравится). Во-вторых, я вообще не пользовалась духами с тех пор, как бес меня попутал вынуть нож из груди Олева Киви.
— Приятный запах, — продолжала нести околесицу Сошальская.
А потом развернулась и поплыла в квартиру. Мне ничего не оставалось, как следовать за ней. Я сдуру захлопнула дверь, и мне показалось, что за моей спиной лязгнули засовы в предбанник инквизиции.
Прямая спина Сошальской заманила меня в квадратную комнату с узкими окнами. Впрочем, окон как таковых я не увидела: они были скрыты старинными бамбуковыми жалюзи с каким-то полустертым китайским пейзажем. Я нисколько не удивилась, если бы узнала, что жучара-Филя, пользуясь служебным положением, позаимствовал их из запасников Эрмитажа.
Вся остальная обстановка тоже оказалась пристегнутой к жалюзи: резные деревянные ширмы, медные курительницы, парочка самых настоящих кальянов и целый взвод Будд самых разных модификаций. К тому же в комнате явственно ощущался какой-то запах — то ли благовоний, то ли мужского парфюма. А посреди всей этой застенчивой антикварной лавчонки стоял самый обыкновенный совдеповский стол с наваленным на него бельем.
— Белье для глажки на столе, — повелительным тоном сказала мне Сошальская, усаживаясь в кресло-качалку. — На кухне список продуктов и деньги.
Я в нерешительности засунула в рот большой палец: все происходящее походило на хорошо отрепетированный розыгрыш. За кого она меня принимает, в самом деле?! Или Филя оказался вовсе не таким лохом, сумел просчитать все мои последующие шаги и предупредил свою обалдевшую от ревности жену?
— Сегодня полы мыть не нужно, — добила меня Сошальская, принимаясь за вязание.
Интересно, а когда я их мыла?! Разве что в одном из своих прежних воплощений, и то сомнительно. Монтесума-Чоколатль, свято верящая в реинкарнацию, утверждала, что в прошлой жизни (судя по моему бесхребетному нраву) я была растением под названием «плющ дикорастущий».
Сошальская вязала, даже не глядя на спицы: просто аккуратно считала про себя петли — и все. Ситуация перестала забавлять меня. И что означает это надменное лицо и отсутствующий взгляд? Я переступила с ноги на ногу, и половица под моим ботинком едва слышно скрипнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63