Я сказал ему в затылок:
— Это за шишку на моем черепе, гнус. — Но он меня не слушал.
Может быть я действовал, как подонок, но когда человек старается отдать меня в лапы смерти, как делал это Филлсон, а потом решает провернуть это сам, я теряю всякую жалость, которую мог бы к нему испытывать.
Я огляделся и увидел то, что ожидал. Шестнадцатимиллиметровый кинопроектор, полное кинооборудование и несколько блестящих железных коробок. Все эти коробки были наполнены пленками. Одна катушка была уже вставлена в проектор. Я включил его и прокрутил пленку, глядя во все глаза. Это были ученики Филлсона, весь его художественный класс, и это меня ничуть не удивило.
* * *
Керриган был не очень доволен тем, как я справился с ситуацией, но молча жевал свою черную сигару, слушая мой отчет о событиях этого вечера.
— Филлсон премило все устроил, — сказал он в заключение. — Соковыжималка. Новый способ извлекать деньги. Он содержал класс и живую модель, но готов побиться об заклад, что ни она, ни ученики не могли отличить палитру от мольберта. Модель тоже была художником. Бельма Бейл — артистка по части выколачивания и выжимания, танцовщица в Сейбр-клубе. И время от времени также бармен с протезом, вместо ноги.
Я показал Керригану целлулоидную пленку, которую вытащил из дверной щели: полногрудая девушка, позирующая в костюме Евы с повязкой вокруг шеи. Возможно, это был тот треугольник из материи, который я нашел там же, в студии Филлсона.
— Это не обязательно Вельма, — сказал я, — но вполне возможно, что, когда ваша лаборатория сделает увеличенный снимок, мы увидим, что это она. У нее есть некоторые черты, которые трудно спрятать.
Керриган посмотрел пленку на свет и произнес:
— Хмм.
— Это не негатив, — сказал я. — Это пленка, которую можно вставить в проектор. Вот он целиком в этих коробках. Включая и Вельму.
— Ну и что?
— А вот что. Филлсон подбирал своих учеников очень тщательно. Я все удивлялся, когда один человек сказал мне, что это преуспевающие состоятельные люди и все пожилые. Он усаживал их на эти мягкие диваны и кресла, и Вельма начинала свое представление. Она могла подсаживаться к кому-то на колени, обнимать и целовать кого-то и все прочее — чистые, невинные забавы, а? Каждый наслаждается на всю катушку. Только все это время две — три кинокамеры, скрытые за висящими на стенах полотнами с сюрреалистическими квадратами и кругами, или среди цветов в горшках, или в другом удобном месте, снимают все это на пленку. А когда доходит до показа части фильма или каких-нибудь черно-белых фотографий, отпечатанных с отдельных кадров, это уже не выглядит как чистые и невинные забавы! Скорее это похоже на постельные развлечения. Человек, который хочет сохранить чистой свою репутацию, вроде Лоринга, например, готов платить любые деньги, лишь бы изъять подобные картинки из обращения. Если бы это не удалось, ему бы пришлось пройти через ад, объясняя, что его отношения с Вельмой чисто платонические.
Не вынимая сигары, Керриган спросил:
— И каким боком сюда входил Лоринг?
— Филлсон запустил в него свои грязные когти, но Лоринг был недостаточно покладист, он не удовлетворял Филлсона и знал об этом. Его единственный шанс был в том, чтобы сорвать планы Филлсона, даже если бы на это ушли все его деньги. Вот с этим он и обратился ко мне. Если бы эти фотографии не попали в руки миссис Лоринг, он мог бы еще надеяться, что она снова станет для него курочкой, несущей золотые яйца. Но, если бы они попали к ней в руки, прощай, счастливый домашний очаг.
Лоринг знал, что она хочет с ним порвать, но отказался дать ей развод. Но вот чего он не знал, так это того, что она наняла сыщика, чтобы следить за ним. Так или иначе, он почуял опасность и пригрозил Филлсону, что разоблачит его, если тот не оставит его в покое. Филлсону оставалось либо избавиться от Лоринга, либо рисковать своим предприятием. И вот прибывает Слиппи Рэнсик и выбывает Лоринг. Ошибка была в том, что убили его в моей конторе. Пуля, попавшая в Лоринга, как пить дать, подходит к пистолету, которым Рэнсик грозил мне перед тем, как покинуть этот мир.
Я встал, подавив стон.
— К черту все это, — сказал я. — В той комнате вы найдете все, что вам нужно. Развлекайтесь. А у меня свидание.
Выходя из студии, я услышал шум проектора. Керриган собрался устроить себе представление.
* * *
Я посмотрел на часы. Было 2.30 ночи. Я нашел в кармане никель и подбросил его в воздух. Орел — я звоню Нэнси. Решка — я поступаю благоразумно, пойду домой и лягу спать! Решка! Я позвонил Нэнси.
Она встретила меня в дверях. В полумраке ее глаза казались почти черными, припухшие губы изогнулись в полуулыбке. Я притянул ее к себе и поцеловал. Я целовал ее так, что дух захватило. Когда я отпустил ее, она дышала учащенно, да и я сам поглощал массу углерода. Ее губы по-прежнему были как будто припухшие, угрюмые и призывные, но она выглядела как-то иначе. Потом я понял — что-то изменилось в ее глазах.
Легкий вздох вырвался у нее из груди, и она искоса взглянула на меня.
— Шелл, — сказала она шепотом. — Господи! В конце концов я знакома с вами всего несколько часов.
Если подумать, то она права. Я засмеялся.
— Детка, — сказал я, — подожди, пока ты не будешь знать меня неделю.
Сногсшибательные проделки
«The Sleeper Caper» 1953
В Штатах вы садитесь на самолет и направляетесь на юг, несколько часов спустя, пробыв на высоте семь тысяч футов, где воздух чист и прозрачен, вы приземляетесь в Мехико-Сити и берете такси на «Иподромо де лас Америкас», где лошадки бегают вдоль и поперек и время от времени — по длинному круговому треку, а после четвертого заезда выходите в паддок.
Вы встречаете большого, молодого, здорового некрасивого типа, покрытого характерным для Мехико-Сити загаром, с короткими, преждевременно поседевшими добела волосами, торчащими кверху, как подстриженная щетина половой щетки, и обнимающего за талию двух прелестных молодых девушек, похожих на латиноамериканских кинозвезд, и вы говорите: «Да посмотрите-ка на этого обалдуя с двумя помидорчиками!»
Это я. Это я — обалдуй с двумя помидорчиками, а ну вас ко всем чертям.
Пять дней тому назад я покинул Лос-Анджелес и свою контору «Шелдон Скотт. Расследования.» и прилетел в Мехико ради моего клиента Куки Мартини, букмекера. Может быть, вы будете смеяться при мысли, что моим клиентом стал букмекер. О'кей, смейтесь. По-моему, люди вообще склонны к азартным играм, независимо от того, букмекеры они или нет. Если нельзя поставить на лошадок, они будут ставить на количество бородавок на носу какого-нибудь парня. Куки Мартини был, по крайней мере, честным букмекером. Последний год он стал играть за пределами Штатов — во Франции, Южной Америке, Мехико-Сити. В Мехико он и его несколько друзей стали жертвами надувательства, в результате чего потеряли почти три тысячи долларов. Куки считал, что развелось много любителей сомнительных пари, и подозревал, что здесь что-то нечисто. Вот он и нанял меня, чтобы выяснить, не пахнет ли чем-нибудь на ипподроме. Еще как пахло! Похоже было даже, что тот, кто будет сильно принюхиваться, рискует быть убитым.
— Интересно, куда девался Пит, — сказала Вира.
Вира была помидорчиком слева, и мне приходилось слегка наклоняться, чтобы обхватить ее талию. Она была всего пяти футов ростом, но даже при этом на голову выше Пита. Педро Рамирес, ее муж, был на «Иподромо» одним из ведущих наездников сезона, несмотря на то, что он еще ходил в учениках.
— Он будет здесь через минуту, Вира, — сказал я.
Он немного опаздывал, а мы должны были дождаться его здесь и пожелать ему удачи. Пит должен был появиться в пятом заезде, на солидном фаворите сезона, Джетбое, и этот заезд был для него решающим. На его счету было уже 38 побед, а в этот раз он выиграл второй заезд. Еще одна победа, и он из ученика станет настоящим жокеем. На этот раз, однако, предполагалось, что он должен проиграть.
Елена Эйнджен — справа — стиснула мою руку.
— Вон он идет, Шелл.
Пожатие ее руки доставило мне истинное удовольствие. Эта Елена не была замужем, и мне это было очень приятно. Она была высокая, черноволосая, с матовым цветом лица и глазами, которые я определял просто как «мексиканские». Темные глаза: мягкие, большие, глубокие, выражавшие одновременно и вопрос и ответ. А тело ее лучше всего можно было описать словами, из-за которых, боюсь, меня обвинят в склонности к порнографии.
Я тоже сжал ее руку, чтобы быть с ней на равных — правда, сделал это с лихвой, — и посмотрел влево. Я видел, как Пит быстро направляется к нам, почти бежит из жокейской. Он всегда казался мне немного смешным, когда спешил, но только не тогда, когда был на лошади. Ростом он был около четырех футов, жилистый, гибкий, в 24 года он выглядел все еще мальчишкой — однако, этот мальчик мог подсечь вас, как травинку, если бы вы сказали ему что-нибудь не так.
Когда он приблизился, я сказал:
— Эй, чемпион, на этот раз я пущу ко дну всю их компанию.
Он усмехнулся, блеснув белыми зубами. Пит был нервным, напряженно-чутким, как чистокровный конь, и постоянно жевал подсахаренные резинки.
— Так, — сказал он. — Валяйте, Шелл. На этот раз я уж непременно должен выиграть.
Он выплюнул очередную резинку и, выудив из кармана пакетик, вытряхнул на ладонь две новых белых плиточки.
— Ну и быстро же они кончаются, — произнес он с удивлением. — Я думал, у меня еще целая коробка. — Он пожал плечами. — Хотите? — Он сунул одну плиточку в рот, а другую протянул нам на своей маленькой ладони.
Девушки отказались. Я взял резинку и уже готов был сунуть ее в рот, как вдруг вид Пита меня остановил. Только сейчас я заметил, что губы у него распухли и на одной скуле наметился синяк.
— Пит, что случилось? — спросил я. — Поцеловали лошадь?
Он перестал улыбаться.
— Поцеловал кулак. Кулак Джимми Рата. — Увидев, что при его имени во мне закипает гнев, он добавил: — Я с ним разделался. Не беспокойтесь. Однажды я его уже угостил бейсбольной ракеткой. Вот только приведу Джетбоя к финишу — и разделаюсь с ним по-настоящему.
В эту минуту я увидел поодаль Джимми Рата еще с одним парнем моих габаритов. Я двинулся было к ним, но обе девушки повисли у меня на руках, а Пит сказал:
— Успокойтесь, Шелл. Что мы этим докажем? Вот после этого заезда я буду свободен. Сейчас ничего не нужно делать. В конце концов Рат просто марионетка, а за ниточки дергает Хэммонд.
Я знал, что Пит имеет в виду. Мы оба знали, и каждый знал, но одно дело знать — и совсем другое доказать. Когда Куки Мартини послал меня сюда, он дал мне письмо к Питу. Куки сказал, что среди жокеев нет более честного, чем Пит Рамирес. Я последил за ним во время скачек в воскресенье, а потом встретился с ним лично. Рассказал ему, зачем я здесь, объяснил, что к чему. Пит, даже больше чем я, был заинтересован в том, чтобы вычистить эту грязь. Как и многие мексиканцы, родившиеся в бедных окраинных штатах, ему с детства приходилось туго. Теперь он стал жокеем, завоевывающим себе положение и репутацию, и у него родилась красивая мечта: красивый дом, одежда — и сто пар туфель. Бега стали его профессией, стержнем его мечты. Пит хотел, чтобы все было честно и чтобы побеждал сильнейший.
А жокеи, сказал мне Пит, намеренно проигрывают. Доказать это он не может, но знает, что это так, ибо он, будучи рядом с ними, видел, как они сдерживают своих лошадей, чтобы те не пришли первыми. Иногда сами владельцы дают жокеям указания, чтобы они не переусердствовали, добиваясь победы во что бы то ни стало, но это совершенно другое дело. Пит сказал, что он слышал разные шепотки по этому поводу, слухи о подкупах и угрозах против жокеев, которых хотят заставить проиграть. Почти всегда жертвой становится лошадь-фаворит, и выигрывают как раз те, кто заключал рискованные пари, делая ставку на сомнительных лошадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27