Однако многие из них к ночи сочли это обстоятельство хоть небольшой, но все-таки удачей.
Для начала следует сказать, что все полицейские стараются не думать о том, что кого-то из них могут застрелить. Сама мысль об этом способна ведь принести беду, понимаете? Можете считать это суеверием, но такая уж у них дурная примета. Раздумывать на эту тему, а тем более говорить об этом – все равно что прикуривать третьим от одной спички, возвращаться, забыв что-то, с полпути или, например, написать книгу, состоящую из тринадцати глав.
Ну что ж, они все были немного суеверными, это так. Но, помимо суеверия, в них была и простая человечность. И хотя в ходе рабочего дня они все время делают вид, что работа их преимущественно состоит из забавных бесед с интереснейшими людьми, приятных телефонных разговоров с милыми несмышленышами, которых иные называют начинающими преступниками; решения хитроумных задач, требующих немалого интеллекта, и бодрящих прогулок по улицам одного из прекраснейших городов мира; несмотря на все это, они постоянно сознают свою принадлежность к великому братству отважных и благородных людей, всей душой преданных высокому делу поддержания законности и порядка, защиты граждан Соединенных Штатов и, конечно же, всегда готовых прийти на выручку друг другу. И все-таки, почти каждый полицейский в глубине души знает, что обманывает себя. Подсознательно в каждом из них таится мыслишка о том, что на этой благородной, почетной, требующей вдохновения работе можно запросто схлопотать пулю в лоб, если не будешь самым тщательным образом следить за каждым своим шагом.
Вот почему дежурная комната Восемьдесят седьмого участка была необычайно тихой в этот последний день апреля.
Искреннее сострадание к Стиву Карелле, который лежал без сознания на больничной койке, смешивалось с некоторым чувством облегчения, родственным тому, которое испытывает солдат в бою, когда пуля снайпера попала не в него, а в товарища. Полицейские Восемьдесят седьмого участка искренне горевали, что Стив Карелла ранен. Но в подсознании была и радость, что на этот раз чаша сия миновала их самих. Итак, дежурное помещение хранило тишину, насыщенную горестным сочувствием и виной.
* * *
В больнице тоже царила тишина.
Легкий дождик начал накрапывать примерно часов в одиннадцать утра. Он размазал пыль на стеклах больничных окон, и на белоснежные стены легли легкие пятнистые тени; они будто заляпали безукоризненную чистоту стен и надраенный до блеска пол больничного коридора.
Тедди Карелла сидела на скамье в этом пустынном коридоре и следила за движением по полу неясных теней от стекавших по стеклу капель. Ей почему-то не хотелось, чтобы отражения эти коснулись двери в палату ее мужа. В ее воспаленном воображении капли эти были олицетворением смерти, которая исподтишка крадется по полу, непрочно зажатая прямоугольником оконной рамы, и тень от нее уже подползла к двери палаты Стива. Она представила себе, как капли перекатываются через весь коридор, как они пожирают постепенно все пространство пола, как они начинают бросаться на дверь, вышибают ее, а потом устремляются через палату к постели.
Нервно вздрогнув, она усилием воли отогнала от себя это видение.
* * *
Крохотная птичка неподвижно зависла в тревожной белизне неба. Не было ни ветра, ни звука – только птица на фоне облаков, а остальное – пустота. И внезапно все наполнилось нарастающим шумом приближающегося урагана, зарождающегося где-то вдалеке, на самом краешке неба за бескрайней, голой и пустынной равниной. Гул этот приближался, нарастал, все пространство закрыло клубами пыли, которые вздымались к самому небу; и вдруг птицу, до этого неподвижно висевшую в небе, подбросило еще выше, а потом она начала камнем падать вниз; она падала и падала, а ветер в далеком бескрайнем небе нагнал тучи, и оно потемнело: стало сначала свинцово-серым, а потом и иссиня-черным, как бы выворачиваясь наизнанку. Птицу же швырнуло вниз, и она пикировала сейчас, выставив вперед желтый клюв и сверкая черными и жадными глазами.
Он стоял в полном одиночестве посреди равнины; ураганный ветер рвал на нем одежду, трепал волосы, он бессильно вздымал сжатые кулаки к небу, навстречу злобно налетающей на него птице и кричал, кричал, стараясь перекричать вой ветра, но беззвучный его крик ветер тут же швырял ему в лицо, и он уже чувствовал, как клюв птицы раскаленным ножом впивается ему в плечо, чувствовал, как когтистые ее лапы терзают его тело, а он все продолжал выкрикивать такие важные, такие нужные сейчас слова, выкрикивать в этот мрак и завывающий ветер.
– Что он пытается сказать? – спросил лейтенант Бернс.
– Не знаю, – ответил Эрнандес.
– Давай попытаемся понять. Он явно хочет нам что-то сказать.
– Огу-ба-ба, – шептали губы Кареллы. Голова его металась по подушке. – Ба-ба... – бормотал он.
– Тут нет никакого смысла, – сказал Эрнандес. – Он про что-то бормочет в бреду.
– Огу-ба-ба, – шептал Карелла. – Ба-ба-огру...
– Он что-то пытается сказать, – настаивал на своем Бернс.
– Ба-бан... огр-у-ба... – еще раз произнес Карелла, и бормотание перешло в мучительный стон.
* * *
Чак с Папашей приступили к работе ровно в полдень. Они сверили свои часы перед началом операции и покинули склад, договорившись встретиться уже у парома, который отходил в шестнадцать ноль пять. Когда они прикинули время, необходимое на работу, то стало ясно, что им никак не поспеть к парому, отходившему в четверть третьего. Поэтому они условились, что придут в пять минут пятого, но если кто-либо из них опоздает, то второй отправится в Маджесту один.
Предстоявшую им работу, собственно, нельзя было назвать очень трудной, однако она требовала довольно большой затраты времени. У них в руках было по большому чемодану, в каждом из которых находилось двенадцать бомб: шесть фугасных и шесть зажигательных. Все эти бомбы изготовил Папаша, он даже испытывал некоторую гордость от хорошо проделанной работы. Давненько он не занимался этим делом, и сейчас ему было приятно убедиться в том, что за прошедшие годы он не утратил прежних навыков. Бомбы его были очень простой конструкции, но в то же время способные произвести значительные разрушения и посеять жуткую панику. Естественно, что ни он сам, ни Чак не испытывали ни малейшего желания оказаться где-то поблизости от того места, где они сработают, поэтому у всех бомб запалы были замедленного действия. Фугасные бомбы он снабдил с этой целью простейшим часовым механизмом и батарейкой, замыкание проводков которой и подрывало в нужный момент заряд динамита. С зажигательными бомбами дело обстояло несколько сложнее, потому, что запалом здесь служила кислота. Папаша провел целый ряд экспериментов, затыкая пробкой маленькую бутылочку с кислотой определенной концентрации. Перевернув бутылочку, он подсчитал, сколько времени пройдет, пока кислота проест пробку. Наконец ему удалось установить, что пробку толщиной в шесть миллиметров кислота проедает ровно за час. Теперь оставалось только подобрать пробки такой толщины, чтобы заряженные запалами бомбы сработали в четыре часа дня или примерно в это время.
К двенадцати часам все было готово, и, снарядив запалами бомбы, парочка отправилась на штурм города. Первой жертвой должен был стать стадион, расположенный на берегу реки Гарб.
К половине второго, когда начинался бейсбольный матч, Чак уже успел установить три зажигательные бомбы и одну фугасную: две зажигательные на закрытых трибунах, а третью – на открытой; фугасную он не мудрствуя лукаво опустил в урну для мусора, стоявшую в довольно тесной арке при входе. Глухой подсчитал, что игра закончится около половины пятого. Бомба была отрегулирована так, чтобы запал сработал без четверти пять: он рассчитывал на то, что взрыв этот создаст панику среди покидающих стадион зрителей, тем более что к этому моменту на трибунах будет полыхать уже три пожара. Для большего эффекта он велел Чаку перерезать шланги пожарных рукавов, если, конечно, они попадутся ему там под руку. Чак без лишних хлопот проделал это и сейчас хотел одного: побыстрее смыться со стадиона, пока его никто не застукал на месте преступления.
После этого в чемодане Чака осталось восемь бомб. Он еще раз сверился с двумя картами, помеченными его именем в правом верхнем углу, и быстро направился дальше. Следующим объектом был кинотеатр на Стеме. Он приобрел билет в кассе, быстро прошел на балкон зрительного зала и снова сверился с картой. На ней двумя крестами были обозначены места, где должна быть заложена взрывчатка – прямо над колонной, поддерживавшей балкон. А совсем рядом с окошечком в аппаратную он пристроил вторую бомбу. Если она взорвется, то там загорится еще и пленка, и вспыхнет отличный пожар. Конечно, самое главное было обрушить балкон, но глухой был совсем не прочь вызвать и побочные разрушения. В коридоре, ведущим к балкону, Чак быстро оглянулся и перерезал пожарные шланги. После этого он торопливо покинул кинотеатр. Глянув на часы, он обнаружил, что уже половина третьего. Черт побери, ему придется поторапливаться, если он собирается попасть на паром, отчаливающий в пять минут пятого.
Теперь у него оставалось всего шесть бомб.
Согласно плану глухого, три из них он должен был подложить на железнодорожном вокзале: зажигательную – в камере хранения, фугасную – на рельсах подходящего скорого из Чикаго (по расписанию он прибывает в десять минут пятого), а еще одну фугасную под стойкой справочного бюро.
Остальные три бомбы Чак мог разместить по собствен – ному усмотрению, но только в южной части района. Глухой посоветовал одну зажигательную подложить в вагон метро, а фугаску – на открытом рынке на Чаймент-авеню, однако окончательный выбор оставил за Чаком, которому предстояло действовать по обстоятельствам.
– А почему бы мне не подложить их там, где не особенно много народа? – задал вопрос Чак.
– Ну, это было бы просто глупо, – сказал глухой.
– Послушайте, но ведь главной нашей задачей является взять банк.
– Ну и что?
– Так зачем нам подкладывать все эти наши подарки именно в тех местах, где от них может пострадать так много людей?
– А где же вы предпочли бы разложить их? В каком-нибудь брошенном складе?
– Ну, нет, конечно, но...
– Я что-то никогда не слыхал о панике, которая могла бы возникнуть в пустом помещении, – едко заметил глухой.
– И все-таки... Черт побери, ну а если нас поймают? Ведь тогда нам точно пришьют убийство, а это уже не какое-то там ограбление, так ведь? Обвинять-то нас будут в убийстве!
– Ну и что?
– Послушайте, я, конечно, понимаю, что есть сколько угодно парней, которые готовы перерезать глотку даже родной матери ради горсти мелочи, но...
– Прошу не относить меня к таким парням, – холодно возразил ему глухой. – И кстати, позвольте напомнить, что на кону сейчас стоят два с половиной миллиона долларов. – Он помолчал немного и, выдержав паузу, спросил: – Вы хотите заявить о том, что выходите из игры, да, Чак?
Нет, выходить из дела Чак не собирался. И сейчас он бодро шагал по направлению к железнодорожному вокзалу с изрядно полегчавшим чемоданом в руке. Ему хотелось как можно скорее разделаться со всем этим и наконец-то почувствовать себя свободным. Ему совсем не улыбалось оказаться где-нибудь южнее “Коммерческого банка”, когда на часах пробьет четыре. Если все пойдет так как наметил глухой, весь этот район превратиться в самый настоящий сумасшедший дом, а Чак отнюдь не горел желанием оказаться впутанным в такую заварушку.
Нефтеочистительный завод расположился на берегу реки Дикс на самой южной оконечности острова Айсола. Папаша подошел к его главным воротам и, сунув руку в карман, добыл оттуда жетон детектива, которым снабдил его глухой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Для начала следует сказать, что все полицейские стараются не думать о том, что кого-то из них могут застрелить. Сама мысль об этом способна ведь принести беду, понимаете? Можете считать это суеверием, но такая уж у них дурная примета. Раздумывать на эту тему, а тем более говорить об этом – все равно что прикуривать третьим от одной спички, возвращаться, забыв что-то, с полпути или, например, написать книгу, состоящую из тринадцати глав.
Ну что ж, они все были немного суеверными, это так. Но, помимо суеверия, в них была и простая человечность. И хотя в ходе рабочего дня они все время делают вид, что работа их преимущественно состоит из забавных бесед с интереснейшими людьми, приятных телефонных разговоров с милыми несмышленышами, которых иные называют начинающими преступниками; решения хитроумных задач, требующих немалого интеллекта, и бодрящих прогулок по улицам одного из прекраснейших городов мира; несмотря на все это, они постоянно сознают свою принадлежность к великому братству отважных и благородных людей, всей душой преданных высокому делу поддержания законности и порядка, защиты граждан Соединенных Штатов и, конечно же, всегда готовых прийти на выручку друг другу. И все-таки, почти каждый полицейский в глубине души знает, что обманывает себя. Подсознательно в каждом из них таится мыслишка о том, что на этой благородной, почетной, требующей вдохновения работе можно запросто схлопотать пулю в лоб, если не будешь самым тщательным образом следить за каждым своим шагом.
Вот почему дежурная комната Восемьдесят седьмого участка была необычайно тихой в этот последний день апреля.
Искреннее сострадание к Стиву Карелле, который лежал без сознания на больничной койке, смешивалось с некоторым чувством облегчения, родственным тому, которое испытывает солдат в бою, когда пуля снайпера попала не в него, а в товарища. Полицейские Восемьдесят седьмого участка искренне горевали, что Стив Карелла ранен. Но в подсознании была и радость, что на этот раз чаша сия миновала их самих. Итак, дежурное помещение хранило тишину, насыщенную горестным сочувствием и виной.
* * *
В больнице тоже царила тишина.
Легкий дождик начал накрапывать примерно часов в одиннадцать утра. Он размазал пыль на стеклах больничных окон, и на белоснежные стены легли легкие пятнистые тени; они будто заляпали безукоризненную чистоту стен и надраенный до блеска пол больничного коридора.
Тедди Карелла сидела на скамье в этом пустынном коридоре и следила за движением по полу неясных теней от стекавших по стеклу капель. Ей почему-то не хотелось, чтобы отражения эти коснулись двери в палату ее мужа. В ее воспаленном воображении капли эти были олицетворением смерти, которая исподтишка крадется по полу, непрочно зажатая прямоугольником оконной рамы, и тень от нее уже подползла к двери палаты Стива. Она представила себе, как капли перекатываются через весь коридор, как они пожирают постепенно все пространство пола, как они начинают бросаться на дверь, вышибают ее, а потом устремляются через палату к постели.
Нервно вздрогнув, она усилием воли отогнала от себя это видение.
* * *
Крохотная птичка неподвижно зависла в тревожной белизне неба. Не было ни ветра, ни звука – только птица на фоне облаков, а остальное – пустота. И внезапно все наполнилось нарастающим шумом приближающегося урагана, зарождающегося где-то вдалеке, на самом краешке неба за бескрайней, голой и пустынной равниной. Гул этот приближался, нарастал, все пространство закрыло клубами пыли, которые вздымались к самому небу; и вдруг птицу, до этого неподвижно висевшую в небе, подбросило еще выше, а потом она начала камнем падать вниз; она падала и падала, а ветер в далеком бескрайнем небе нагнал тучи, и оно потемнело: стало сначала свинцово-серым, а потом и иссиня-черным, как бы выворачиваясь наизнанку. Птицу же швырнуло вниз, и она пикировала сейчас, выставив вперед желтый клюв и сверкая черными и жадными глазами.
Он стоял в полном одиночестве посреди равнины; ураганный ветер рвал на нем одежду, трепал волосы, он бессильно вздымал сжатые кулаки к небу, навстречу злобно налетающей на него птице и кричал, кричал, стараясь перекричать вой ветра, но беззвучный его крик ветер тут же швырял ему в лицо, и он уже чувствовал, как клюв птицы раскаленным ножом впивается ему в плечо, чувствовал, как когтистые ее лапы терзают его тело, а он все продолжал выкрикивать такие важные, такие нужные сейчас слова, выкрикивать в этот мрак и завывающий ветер.
– Что он пытается сказать? – спросил лейтенант Бернс.
– Не знаю, – ответил Эрнандес.
– Давай попытаемся понять. Он явно хочет нам что-то сказать.
– Огу-ба-ба, – шептали губы Кареллы. Голова его металась по подушке. – Ба-ба... – бормотал он.
– Тут нет никакого смысла, – сказал Эрнандес. – Он про что-то бормочет в бреду.
– Огу-ба-ба, – шептал Карелла. – Ба-ба-огру...
– Он что-то пытается сказать, – настаивал на своем Бернс.
– Ба-бан... огр-у-ба... – еще раз произнес Карелла, и бормотание перешло в мучительный стон.
* * *
Чак с Папашей приступили к работе ровно в полдень. Они сверили свои часы перед началом операции и покинули склад, договорившись встретиться уже у парома, который отходил в шестнадцать ноль пять. Когда они прикинули время, необходимое на работу, то стало ясно, что им никак не поспеть к парому, отходившему в четверть третьего. Поэтому они условились, что придут в пять минут пятого, но если кто-либо из них опоздает, то второй отправится в Маджесту один.
Предстоявшую им работу, собственно, нельзя было назвать очень трудной, однако она требовала довольно большой затраты времени. У них в руках было по большому чемодану, в каждом из которых находилось двенадцать бомб: шесть фугасных и шесть зажигательных. Все эти бомбы изготовил Папаша, он даже испытывал некоторую гордость от хорошо проделанной работы. Давненько он не занимался этим делом, и сейчас ему было приятно убедиться в том, что за прошедшие годы он не утратил прежних навыков. Бомбы его были очень простой конструкции, но в то же время способные произвести значительные разрушения и посеять жуткую панику. Естественно, что ни он сам, ни Чак не испытывали ни малейшего желания оказаться где-то поблизости от того места, где они сработают, поэтому у всех бомб запалы были замедленного действия. Фугасные бомбы он снабдил с этой целью простейшим часовым механизмом и батарейкой, замыкание проводков которой и подрывало в нужный момент заряд динамита. С зажигательными бомбами дело обстояло несколько сложнее, потому, что запалом здесь служила кислота. Папаша провел целый ряд экспериментов, затыкая пробкой маленькую бутылочку с кислотой определенной концентрации. Перевернув бутылочку, он подсчитал, сколько времени пройдет, пока кислота проест пробку. Наконец ему удалось установить, что пробку толщиной в шесть миллиметров кислота проедает ровно за час. Теперь оставалось только подобрать пробки такой толщины, чтобы заряженные запалами бомбы сработали в четыре часа дня или примерно в это время.
К двенадцати часам все было готово, и, снарядив запалами бомбы, парочка отправилась на штурм города. Первой жертвой должен был стать стадион, расположенный на берегу реки Гарб.
К половине второго, когда начинался бейсбольный матч, Чак уже успел установить три зажигательные бомбы и одну фугасную: две зажигательные на закрытых трибунах, а третью – на открытой; фугасную он не мудрствуя лукаво опустил в урну для мусора, стоявшую в довольно тесной арке при входе. Глухой подсчитал, что игра закончится около половины пятого. Бомба была отрегулирована так, чтобы запал сработал без четверти пять: он рассчитывал на то, что взрыв этот создаст панику среди покидающих стадион зрителей, тем более что к этому моменту на трибунах будет полыхать уже три пожара. Для большего эффекта он велел Чаку перерезать шланги пожарных рукавов, если, конечно, они попадутся ему там под руку. Чак без лишних хлопот проделал это и сейчас хотел одного: побыстрее смыться со стадиона, пока его никто не застукал на месте преступления.
После этого в чемодане Чака осталось восемь бомб. Он еще раз сверился с двумя картами, помеченными его именем в правом верхнем углу, и быстро направился дальше. Следующим объектом был кинотеатр на Стеме. Он приобрел билет в кассе, быстро прошел на балкон зрительного зала и снова сверился с картой. На ней двумя крестами были обозначены места, где должна быть заложена взрывчатка – прямо над колонной, поддерживавшей балкон. А совсем рядом с окошечком в аппаратную он пристроил вторую бомбу. Если она взорвется, то там загорится еще и пленка, и вспыхнет отличный пожар. Конечно, самое главное было обрушить балкон, но глухой был совсем не прочь вызвать и побочные разрушения. В коридоре, ведущим к балкону, Чак быстро оглянулся и перерезал пожарные шланги. После этого он торопливо покинул кинотеатр. Глянув на часы, он обнаружил, что уже половина третьего. Черт побери, ему придется поторапливаться, если он собирается попасть на паром, отчаливающий в пять минут пятого.
Теперь у него оставалось всего шесть бомб.
Согласно плану глухого, три из них он должен был подложить на железнодорожном вокзале: зажигательную – в камере хранения, фугасную – на рельсах подходящего скорого из Чикаго (по расписанию он прибывает в десять минут пятого), а еще одну фугасную под стойкой справочного бюро.
Остальные три бомбы Чак мог разместить по собствен – ному усмотрению, но только в южной части района. Глухой посоветовал одну зажигательную подложить в вагон метро, а фугаску – на открытом рынке на Чаймент-авеню, однако окончательный выбор оставил за Чаком, которому предстояло действовать по обстоятельствам.
– А почему бы мне не подложить их там, где не особенно много народа? – задал вопрос Чак.
– Ну, это было бы просто глупо, – сказал глухой.
– Послушайте, но ведь главной нашей задачей является взять банк.
– Ну и что?
– Так зачем нам подкладывать все эти наши подарки именно в тех местах, где от них может пострадать так много людей?
– А где же вы предпочли бы разложить их? В каком-нибудь брошенном складе?
– Ну, нет, конечно, но...
– Я что-то никогда не слыхал о панике, которая могла бы возникнуть в пустом помещении, – едко заметил глухой.
– И все-таки... Черт побери, ну а если нас поймают? Ведь тогда нам точно пришьют убийство, а это уже не какое-то там ограбление, так ведь? Обвинять-то нас будут в убийстве!
– Ну и что?
– Послушайте, я, конечно, понимаю, что есть сколько угодно парней, которые готовы перерезать глотку даже родной матери ради горсти мелочи, но...
– Прошу не относить меня к таким парням, – холодно возразил ему глухой. – И кстати, позвольте напомнить, что на кону сейчас стоят два с половиной миллиона долларов. – Он помолчал немного и, выдержав паузу, спросил: – Вы хотите заявить о том, что выходите из игры, да, Чак?
Нет, выходить из дела Чак не собирался. И сейчас он бодро шагал по направлению к железнодорожному вокзалу с изрядно полегчавшим чемоданом в руке. Ему хотелось как можно скорее разделаться со всем этим и наконец-то почувствовать себя свободным. Ему совсем не улыбалось оказаться где-нибудь южнее “Коммерческого банка”, когда на часах пробьет четыре. Если все пойдет так как наметил глухой, весь этот район превратиться в самый настоящий сумасшедший дом, а Чак отнюдь не горел желанием оказаться впутанным в такую заварушку.
Нефтеочистительный завод расположился на берегу реки Дикс на самой южной оконечности острова Айсола. Папаша подошел к его главным воротам и, сунув руку в карман, добыл оттуда жетон детектива, которым снабдил его глухой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32