Ведь это случилось в сорок втором.
Феликс с присущей ему непоследовательностью сказал:
– Моя жена Гарет пишет, что собирается приехать сюда с делегацией ООН. Как вы думаете, не могла бы она остановиться на недельку-другую у вас в Клубе? Самому мне придется ездить туда-сюда. И ей будет одиноко в Лондоне.
– Бомба, наверное, лежит под этими гортензиями, справа, – если она действительно упала, – сказала Грегги.
Давно ль прилив будил во мне мечты?
Его с доверьем я
Приветствовал: он сушу обвивал,
Как пояс из узорчатой тафты.
Увы, теперь вдали
Я слышу словно зов небытия:
Стеная, шлет прилив за валом вал,
Захлестывая петлю вкруг земли .
– Нам давно уже пора ехать в Ричмонд, – сказал Феликс.
– Мы так гордимся Джоанной, – сказала Грегги.
– Да, она прекрасно читает стихи.
– Она декламирует по памяти. А ученицы, конечно, читают. Это уроки художественного чтения.
Селина грациозно постучала носками туфель о каменную ступеньку, сбивая налипшую на них грязь, и все двинулись ко входу в Клуб.
Девушки поднялись к себе, чтобы одеться. Мужчины удалились в небольшую темную уборную внизу.
– Замечательные стихи, – сказал Феликс: голос Джоанны был слышен и здесь – теперь звучал «Кубла Хан».
Николас чуть было не сказал: «Поэзия дает ей чувственное наслаждение. Я это по голосу слышу», но удержался, представив себе, что полковник спросит: «Вы так думаете?», а он ответит: «Скорее всего, поэзия заменяет ей секс», на что полковник скажет: «Вы так думаете? А по-моему, она как женщина очень привлекательна».
Но этот диалог не состоялся, Николас придержал его для своей записной книжки.
Потом они ждали девушек в вестибюле. Николас читал висящие на доске объявления о продаже ношеной одежды и обмене ее на талоны. Феликс стоял в стороне, воздерживаясь от подобного вторжения в частные дела девушек, но терпимо относясь к чужому любопытству.
– Ну вот и они, – сказал Феликс.
Отовсюду слышалось множество разнообразных приглушенных звуков. Со второго этажа из-за двустворчатой двери дортуара доносился смех. В подвале кто-то разгребал уголь, оставив открытой обитую зеленым сукном дверь. Из канцелярии долетали отдаленные настойчивые звонки молодых людей, на разных этажах им вторили звонки администраторши, вызывающей девушек к телефону. В соответствии с прогнозом погоды из-за облаков выглянуло солнце.
Пред песнопевцем взор склоните,
И, этой грезы слыша звон,
Сомкнёмся тесным хороводом,
Затем, что он воскормлен медом
И млеком рая напоен!
ГЛАВА 6
«Уважаемый Дилан Томас», – написала Джейн.
Этажом ниже Джоанна Чайлд только что закончила очередной урок декламации с Нэнси Риддл, и теперь ученица, тоже дочь священника, пыталась обсудить с ней некоторые темы, представляющие взаимный интерес.
– Мой отец всегда не в духе по воскресеньям. Твой тоже?
– Нет, у него ведь столько дел.
– Мой еще вечно ворчит по поводу Молитвенника. Честно говоря, я с ним согласна. Этот Молитвенник давным-давно устарел.
– А по-моему, это замечательная книга, – сказала Джоанна.
Она знала наизусть чуть ли не весь Молитвенник, включая Псалтырь – прежде всего Псалтырь, – из которой отец читал каждый день во время заутрени и вечерни, хотя в церкви часто не было ни души. Раньше, когда Джоанна еще жила в родительском доме, она ходила на все службы и ответствовала как положено со своего места на скамье. Например, в День 13-й отец, как всегда благородный и смиренный в своем черно-белом облачении, громко возглашал:
– Да восстанет Бог, и расточатся враги Его…
И сразу, без паузы, вступала Джоанна:
– …и да бегут от лица Его ненавидящие Его!
Отец продолжал:
– Как рассеивается дым, ты рассей их… А Джоанна уже подхватывала:
– …как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия.
И так от псалма к псалму, от дня первого до дня тридцать первого, месяц за месяцем, утром и вечером, в мир и в войну; иногда отца сменял молодой викарий – сначала один, потом другой; и, хотя могло показаться, что слова их обращены к пустым скамьям приходской церкви, в истинной вере своей обращали они переложенные на английский мысли сладкопевца Израилева к небесной пастве.
В своей комнате в Клубе принцессы Тэкской Джоанна зажгла газовую плитку, поставила на огонь чайник и сказала:
– Нет, Молитвенник – замечательная книга. В двадцать восьмом году подготовили новую редакцию, но парламент ее не утвердил. И правильно.
– А какое отношение к Молитвеннику имеет парламент?
– Как ни странно, это входит в их юрисдикцию.
– Все равно, я за развод, – сказала Нэнси.
– А какое отношение к разводу имеет Молитвенник?
– Ну, не знаю, все это как-то связано со спорами вокруг англиканской церкви…
Джоанна не спеша развела сухое молоко водой из-под крана и налила его в две чашки с чаем. Потом она подала одну чашку Нэнси и пододвинула к ней жестяную коробочку с сахарином. Нэнси взяла таблетку сахарина, бросила ее в чай и размешала. Недавно у нее завязался роман с женатым мужчиной, который поговаривал о разводе.
Джоанна сказала:
– Отцу пришлось купить новую мантию, чтобы надевать поверх сутаны, когда он отпевает на похоронах, – он всегда простужается на кладбище. Так что в этом году на лишние талоны рассчитывать не приходится,
Нэнси спросила:
– Твой отец носит мантию? Значит, он принадлежит к Высокой церкви . Мой-то носит обычное пальто; но он, конечно, простой англиканский священник.
* * *
С начала июля на протяжении трех недель Николас настойчиво увивался вокруг Селины, но не забывал уделять внимание Джейн и другим знакомым из Клуба принцессы Тэкской.
Все, что он видел и слышал, переступая порог Клуба, каким-то странным образом само по себе складывалось в одно вполне определенное ощущение. Невольно вспоминались стихи:
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Сплетем в один клубок нерасторжимый .
Пожалуй, думал он, я бы не прочь научить этим стихам Джоанну, а еще лучше провести с ней пару практических занятий. И он наспех записывал эти мимолетные мысли на последних страницах своей рукописи.
Джейн рассказывала ему обо всем, что происходило в Клубе.
– Расскажи еще что-нибудь, – просил он.
И Джейн, повинуясь своему безошибочному чутью, рассказывала именно то, что соответствовало его идеальным представлениям о Клубе. Николас – и не без оснований – видел в этом заведении миниатюрную модель свободного общества, добровольного товарищества, в основе которого лежала объединяющая всех его членов благодатная бедность. Он подметил, что бедность обитательниц Клуба ни в коем случае не уменьшала их жизнелюбия, а скорее, наоборот, стимулировала его. В этом смысле, рассуждал он, между нуждой и бедностью – принципиальная разница.
* * *
– Полина, ты?
– Да-а?
– Это Джейн.
– Да-а?
– У меня есть для тебя новости… А что ты так странно говоришь?
– Я отдыхаю.
– Спишь, что ли?
– Нет, отдыхаю. Я только что от психиатра, он велел отдыхать после сеанса. Я должна полежать.
– Я думала, ты уже развязалась со своим психиатром. Что, тебе снова хуже?
– Это не тот, это новый. Его нашла мама. Он просто чудо.
– Понятно… Я только хотела сказать тебе одну вещь, ты в состоянии слушать? Помнишь Николаса Фаррингдона?
– Нет, а что? Кто это?
– Ну, Николас… помнишь, он был там, на крыше Клуба в последний вечер… Гаити, в хижине… в пальмовой роще, было воскресенье, и все ушли на базар… Эй, ты меня слышишь?…
* * *
В то лето сорок пятого Николас довольно быстро пошел дальше умозрительного любования Клубом принцессы Тэкской, в котором ему виделось воплощение этики и эстетики того времени, и вскоре уже спал с Селиной на крыше.
Холмы глядят на Марафон,
А Марафон – в туман морской,
И снится мне прекрасный сон –
Свобода Греции родной.
Могила персов! Здесь врагу
Я покориться не могу!
Джоанне не хватает знания жизни, подумал Николас, стоя в один прекрасны! вечер в вестибюле Клуба, хотя, с другой стороны, если бы она знала жизнь, она не смогла бы читать эти стихи с такой чувственной, матриархальной силой – в них слышался священный экстаз матери, кормящей грудью небесного младенца.
Яблоки осенью, на чердаке, складывают рядами…
Стоя в ожидании, он еще долго слышал ее голос. Вестибюль был пуст. Все сидели по разным углам – одни в гостиной, другие в спальнях возле приемника, пытаясь поймать нужную волну. Внезапно где-то наверху один приемник взревел громче других, к нему присоединился второй, третий, и наконец образовался целый хор – и оправданием всему этому шуму и грохоту был голос Уинстона Черчилля. Джоанна замолчала. А приемники, подобно многоголосому синайскому пророку, закричали о том, какая печальная участь ожидает свободолюбивых граждан страны, если на предстоящих выборах они, паче чаяния, проголосуют за лейбористов. Неожиданно приемники начали вкрадчиво увещевать слушателей:
– Неужели мы позволим, чтобы скромные исполнители…
Тут приемники резко сменили тональность и взревели:
– …на наших глазах превратились…
И задумчиво, грустно добавили:
– …в правителей?…
Николас мысленно увидел, как слушает наверху Джоанна, вынужденная, так сказать, простаивать без дела, – слушает и впитывает в себя, как губка, каждый звук. Он представил себе, что представляется Джоанне, неподвижно застывшей у кровати и всецело отдавшейся модуляциям этого голоса, словно для нее несущественно, чей это голос – премьера или ее собственный. Он воображал, что Джоанна – статуя, в которую вложен глас вещающий.
Через наружную дверь в вестибюль бесшумно скользнула девушка в длинном вечернем платье. Она беспокойно озиралась по сторонам. Темные волнистые волосы свободно падали ей на плечи. В сознании замечтавшегося молодого человека, который стоял и слушал в вестибюле, появление этой девушки, беспокойно озиравшейся по сторонам, отпечаталось как мгновенный фотоснимок; в ее облике было что-то загадочное, даже если она не собиралась загадывать никаких загадок.
Это была Полина Фокс. Она возвращалась после поездки на такси вокруг парка, стоившей ей восемь шиллингов. Усевшись в машину, она велела ехать вокруг – все равно вокруг чего, – главное, ехать. Первая мысль, которая приходила в голову шоферам, получавшим от нее такую команду, было подозрение, что она хочет подцепить мужчину, но затем, когда время шло, а машина все ехала и счетчик невозмутимо отстукивал трехпенсовики, шоферы начинали подозревать, что она сумасшедшая, а может, и того чище – какая-нибудь иностранная принцесса, сбежавшая из своей страны и нашедшая убежище в Лондоне; каждый шофер окончательно склонялся к одной из этих двух версий, когда она приказывала высадить ее у того же самого дома, к которому машина была предварительно – и всегда заблаговременно – вызвана. Полина Фокс всеми силами стремилась укоренить в коллективном сознании Клуба идею своих ужинов со знаменитым Джеком Бьюкененом. Днем она работала в какой-то конторе и была абсолютно нормальной. Та же навязчивая идея ужинов с Джеком Бьюкененом вынуждала ее отвергать идею ужина с кем-то другим и по полчаса выжидать в вестибюле после того, как все уже собрались в столовой, и затем, спустя еще полчаса, украдкой пробираться к себе в комнату, стараясь не попадаться никому на глаза.
Если же кто и замечал, что Полина вернулась слишком рано, то она не терялась и вела себя вполне убедительно.
– Господи, Полина, ты уже вернулась! Тебя ведь как будто пригласил на ужин…
– Ох, не спрашивай! Мы поссорились. -И Полина, одной рукой прижимая к глазам платок, а другой приподняв подол вечернего платья, всхлипывая, пробегала наверх и скрывалась в своей комнате.
– Наверно, опять поссорилась со своим Джеком Бьюкененом. Интересно, почему она не приведет его сюда?
– Ты что, и вправду веришь всему этому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Феликс с присущей ему непоследовательностью сказал:
– Моя жена Гарет пишет, что собирается приехать сюда с делегацией ООН. Как вы думаете, не могла бы она остановиться на недельку-другую у вас в Клубе? Самому мне придется ездить туда-сюда. И ей будет одиноко в Лондоне.
– Бомба, наверное, лежит под этими гортензиями, справа, – если она действительно упала, – сказала Грегги.
Давно ль прилив будил во мне мечты?
Его с доверьем я
Приветствовал: он сушу обвивал,
Как пояс из узорчатой тафты.
Увы, теперь вдали
Я слышу словно зов небытия:
Стеная, шлет прилив за валом вал,
Захлестывая петлю вкруг земли .
– Нам давно уже пора ехать в Ричмонд, – сказал Феликс.
– Мы так гордимся Джоанной, – сказала Грегги.
– Да, она прекрасно читает стихи.
– Она декламирует по памяти. А ученицы, конечно, читают. Это уроки художественного чтения.
Селина грациозно постучала носками туфель о каменную ступеньку, сбивая налипшую на них грязь, и все двинулись ко входу в Клуб.
Девушки поднялись к себе, чтобы одеться. Мужчины удалились в небольшую темную уборную внизу.
– Замечательные стихи, – сказал Феликс: голос Джоанны был слышен и здесь – теперь звучал «Кубла Хан».
Николас чуть было не сказал: «Поэзия дает ей чувственное наслаждение. Я это по голосу слышу», но удержался, представив себе, что полковник спросит: «Вы так думаете?», а он ответит: «Скорее всего, поэзия заменяет ей секс», на что полковник скажет: «Вы так думаете? А по-моему, она как женщина очень привлекательна».
Но этот диалог не состоялся, Николас придержал его для своей записной книжки.
Потом они ждали девушек в вестибюле. Николас читал висящие на доске объявления о продаже ношеной одежды и обмене ее на талоны. Феликс стоял в стороне, воздерживаясь от подобного вторжения в частные дела девушек, но терпимо относясь к чужому любопытству.
– Ну вот и они, – сказал Феликс.
Отовсюду слышалось множество разнообразных приглушенных звуков. Со второго этажа из-за двустворчатой двери дортуара доносился смех. В подвале кто-то разгребал уголь, оставив открытой обитую зеленым сукном дверь. Из канцелярии долетали отдаленные настойчивые звонки молодых людей, на разных этажах им вторили звонки администраторши, вызывающей девушек к телефону. В соответствии с прогнозом погоды из-за облаков выглянуло солнце.
Пред песнопевцем взор склоните,
И, этой грезы слыша звон,
Сомкнёмся тесным хороводом,
Затем, что он воскормлен медом
И млеком рая напоен!
ГЛАВА 6
«Уважаемый Дилан Томас», – написала Джейн.
Этажом ниже Джоанна Чайлд только что закончила очередной урок декламации с Нэнси Риддл, и теперь ученица, тоже дочь священника, пыталась обсудить с ней некоторые темы, представляющие взаимный интерес.
– Мой отец всегда не в духе по воскресеньям. Твой тоже?
– Нет, у него ведь столько дел.
– Мой еще вечно ворчит по поводу Молитвенника. Честно говоря, я с ним согласна. Этот Молитвенник давным-давно устарел.
– А по-моему, это замечательная книга, – сказала Джоанна.
Она знала наизусть чуть ли не весь Молитвенник, включая Псалтырь – прежде всего Псалтырь, – из которой отец читал каждый день во время заутрени и вечерни, хотя в церкви часто не было ни души. Раньше, когда Джоанна еще жила в родительском доме, она ходила на все службы и ответствовала как положено со своего места на скамье. Например, в День 13-й отец, как всегда благородный и смиренный в своем черно-белом облачении, громко возглашал:
– Да восстанет Бог, и расточатся враги Его…
И сразу, без паузы, вступала Джоанна:
– …и да бегут от лица Его ненавидящие Его!
Отец продолжал:
– Как рассеивается дым, ты рассей их… А Джоанна уже подхватывала:
– …как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия.
И так от псалма к псалму, от дня первого до дня тридцать первого, месяц за месяцем, утром и вечером, в мир и в войну; иногда отца сменял молодой викарий – сначала один, потом другой; и, хотя могло показаться, что слова их обращены к пустым скамьям приходской церкви, в истинной вере своей обращали они переложенные на английский мысли сладкопевца Израилева к небесной пастве.
В своей комнате в Клубе принцессы Тэкской Джоанна зажгла газовую плитку, поставила на огонь чайник и сказала:
– Нет, Молитвенник – замечательная книга. В двадцать восьмом году подготовили новую редакцию, но парламент ее не утвердил. И правильно.
– А какое отношение к Молитвеннику имеет парламент?
– Как ни странно, это входит в их юрисдикцию.
– Все равно, я за развод, – сказала Нэнси.
– А какое отношение к разводу имеет Молитвенник?
– Ну, не знаю, все это как-то связано со спорами вокруг англиканской церкви…
Джоанна не спеша развела сухое молоко водой из-под крана и налила его в две чашки с чаем. Потом она подала одну чашку Нэнси и пододвинула к ней жестяную коробочку с сахарином. Нэнси взяла таблетку сахарина, бросила ее в чай и размешала. Недавно у нее завязался роман с женатым мужчиной, который поговаривал о разводе.
Джоанна сказала:
– Отцу пришлось купить новую мантию, чтобы надевать поверх сутаны, когда он отпевает на похоронах, – он всегда простужается на кладбище. Так что в этом году на лишние талоны рассчитывать не приходится,
Нэнси спросила:
– Твой отец носит мантию? Значит, он принадлежит к Высокой церкви . Мой-то носит обычное пальто; но он, конечно, простой англиканский священник.
* * *
С начала июля на протяжении трех недель Николас настойчиво увивался вокруг Селины, но не забывал уделять внимание Джейн и другим знакомым из Клуба принцессы Тэкской.
Все, что он видел и слышал, переступая порог Клуба, каким-то странным образом само по себе складывалось в одно вполне определенное ощущение. Невольно вспоминались стихи:
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Сплетем в один клубок нерасторжимый .
Пожалуй, думал он, я бы не прочь научить этим стихам Джоанну, а еще лучше провести с ней пару практических занятий. И он наспех записывал эти мимолетные мысли на последних страницах своей рукописи.
Джейн рассказывала ему обо всем, что происходило в Клубе.
– Расскажи еще что-нибудь, – просил он.
И Джейн, повинуясь своему безошибочному чутью, рассказывала именно то, что соответствовало его идеальным представлениям о Клубе. Николас – и не без оснований – видел в этом заведении миниатюрную модель свободного общества, добровольного товарищества, в основе которого лежала объединяющая всех его членов благодатная бедность. Он подметил, что бедность обитательниц Клуба ни в коем случае не уменьшала их жизнелюбия, а скорее, наоборот, стимулировала его. В этом смысле, рассуждал он, между нуждой и бедностью – принципиальная разница.
* * *
– Полина, ты?
– Да-а?
– Это Джейн.
– Да-а?
– У меня есть для тебя новости… А что ты так странно говоришь?
– Я отдыхаю.
– Спишь, что ли?
– Нет, отдыхаю. Я только что от психиатра, он велел отдыхать после сеанса. Я должна полежать.
– Я думала, ты уже развязалась со своим психиатром. Что, тебе снова хуже?
– Это не тот, это новый. Его нашла мама. Он просто чудо.
– Понятно… Я только хотела сказать тебе одну вещь, ты в состоянии слушать? Помнишь Николаса Фаррингдона?
– Нет, а что? Кто это?
– Ну, Николас… помнишь, он был там, на крыше Клуба в последний вечер… Гаити, в хижине… в пальмовой роще, было воскресенье, и все ушли на базар… Эй, ты меня слышишь?…
* * *
В то лето сорок пятого Николас довольно быстро пошел дальше умозрительного любования Клубом принцессы Тэкской, в котором ему виделось воплощение этики и эстетики того времени, и вскоре уже спал с Селиной на крыше.
Холмы глядят на Марафон,
А Марафон – в туман морской,
И снится мне прекрасный сон –
Свобода Греции родной.
Могила персов! Здесь врагу
Я покориться не могу!
Джоанне не хватает знания жизни, подумал Николас, стоя в один прекрасны! вечер в вестибюле Клуба, хотя, с другой стороны, если бы она знала жизнь, она не смогла бы читать эти стихи с такой чувственной, матриархальной силой – в них слышался священный экстаз матери, кормящей грудью небесного младенца.
Яблоки осенью, на чердаке, складывают рядами…
Стоя в ожидании, он еще долго слышал ее голос. Вестибюль был пуст. Все сидели по разным углам – одни в гостиной, другие в спальнях возле приемника, пытаясь поймать нужную волну. Внезапно где-то наверху один приемник взревел громче других, к нему присоединился второй, третий, и наконец образовался целый хор – и оправданием всему этому шуму и грохоту был голос Уинстона Черчилля. Джоанна замолчала. А приемники, подобно многоголосому синайскому пророку, закричали о том, какая печальная участь ожидает свободолюбивых граждан страны, если на предстоящих выборах они, паче чаяния, проголосуют за лейбористов. Неожиданно приемники начали вкрадчиво увещевать слушателей:
– Неужели мы позволим, чтобы скромные исполнители…
Тут приемники резко сменили тональность и взревели:
– …на наших глазах превратились…
И задумчиво, грустно добавили:
– …в правителей?…
Николас мысленно увидел, как слушает наверху Джоанна, вынужденная, так сказать, простаивать без дела, – слушает и впитывает в себя, как губка, каждый звук. Он представил себе, что представляется Джоанне, неподвижно застывшей у кровати и всецело отдавшейся модуляциям этого голоса, словно для нее несущественно, чей это голос – премьера или ее собственный. Он воображал, что Джоанна – статуя, в которую вложен глас вещающий.
Через наружную дверь в вестибюль бесшумно скользнула девушка в длинном вечернем платье. Она беспокойно озиралась по сторонам. Темные волнистые волосы свободно падали ей на плечи. В сознании замечтавшегося молодого человека, который стоял и слушал в вестибюле, появление этой девушки, беспокойно озиравшейся по сторонам, отпечаталось как мгновенный фотоснимок; в ее облике было что-то загадочное, даже если она не собиралась загадывать никаких загадок.
Это была Полина Фокс. Она возвращалась после поездки на такси вокруг парка, стоившей ей восемь шиллингов. Усевшись в машину, она велела ехать вокруг – все равно вокруг чего, – главное, ехать. Первая мысль, которая приходила в голову шоферам, получавшим от нее такую команду, было подозрение, что она хочет подцепить мужчину, но затем, когда время шло, а машина все ехала и счетчик невозмутимо отстукивал трехпенсовики, шоферы начинали подозревать, что она сумасшедшая, а может, и того чище – какая-нибудь иностранная принцесса, сбежавшая из своей страны и нашедшая убежище в Лондоне; каждый шофер окончательно склонялся к одной из этих двух версий, когда она приказывала высадить ее у того же самого дома, к которому машина была предварительно – и всегда заблаговременно – вызвана. Полина Фокс всеми силами стремилась укоренить в коллективном сознании Клуба идею своих ужинов со знаменитым Джеком Бьюкененом. Днем она работала в какой-то конторе и была абсолютно нормальной. Та же навязчивая идея ужинов с Джеком Бьюкененом вынуждала ее отвергать идею ужина с кем-то другим и по полчаса выжидать в вестибюле после того, как все уже собрались в столовой, и затем, спустя еще полчаса, украдкой пробираться к себе в комнату, стараясь не попадаться никому на глаза.
Если же кто и замечал, что Полина вернулась слишком рано, то она не терялась и вела себя вполне убедительно.
– Господи, Полина, ты уже вернулась! Тебя ведь как будто пригласил на ужин…
– Ох, не спрашивай! Мы поссорились. -И Полина, одной рукой прижимая к глазам платок, а другой приподняв подол вечернего платья, всхлипывая, пробегала наверх и скрывалась в своей комнате.
– Наверно, опять поссорилась со своим Джеком Бьюкененом. Интересно, почему она не приведет его сюда?
– Ты что, и вправду веришь всему этому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17