На лице Октобера мне почудилось облегчение. Окончательно я в этом убедился, когда Маклсфилд снова пожал мне руку и проскрипел:
- Теперь, когда вы здесь, наш план кажется мне более реальным… Мистер Роук, я искренне желаю вам успеха.
Октобер проводил их до входной двери, вернулся в малиновую гостиную и посмотрел на меня.
- Вы им понравились, мистер Роук, и я этому очень рад.
Наверху, в роскошной спальне для гостей с темно-зелеными коврами и кроватью с медными спинками, в которой я спал следующие четыре ночи, я обнаружил, что слуга распаковал мою одежду и аккуратно разложил ее на полках массивного гардероба времен Эдуарда . На полу возле моей собственной дорожной сумки из кожи и ткани стоял дешевый фибровый чемодан с заржавевшими замками. Я с интересом исследовал его содержимое. Сверху лежал толстый запечатанный конверт, на котором стояло мое имя. Я открыл его и увидел, что он набит пятифунтовыми бумажками; их было сорок штук, сопроводительная же записка гласила: «Хлеб для пускания по водам» . Я громко рассмеялся.
Под конвертом оказалось все необходимое, от белья до умывальных принадлежностей, от сапог для верховой езды до непромокаемой куртки, от джинсов до пижамы.
Из ворота черной куртки торчала еще одна записка Октобера: «Куртка завершит то, что начали бачки. Это униформа мошенников и бандитов, так что с признаками приличной репутации будет покончено. Желаю удачи!»
Я осмотрел сапоги. Они были подержанные и явно нуждались в чистке, но когда я сунул в них ноги, то, к моему удивлению, оказалось, что они мне в самый раз. Я стянул сапоги и примерил ботинки с невероятно острыми носами. Вид у них был совершенно сногсшибательный, но размер мой, и я остался в них, чтобы привыкли ноги (и глаза).
Три папки с документами, которые я забрал с собой наверх после отъезда Октобера в Йоркшир, лежали на низком столике возле кресла, и с чувством, что время не ждет, я сел, открыл первую из них и принялся за чтение.
Я медленно вчитывался в каждое слово, поэтому мне потребовалось два дня, чтобы покончить со всеми бумагами в трех папках. Через два дня я сидел, уставившись в ковер, без единой ценной мысли в голове. Здесь были отпечатанные или написанные от руки отчеты о беседах председателей Комитета с тренерами, жокеями, старшими разъездными конюхами, просто конюхами, кузнецами и ветеринарами, имеющими отношение к одиннадцати подозрительным лошадям. Здесь был длинный отчет фирмы частных детективов, которые расспрашивали десятки конюхов в «местах отдыха» и не получили ровным счетом никаких результатов. Записка от букмекера на десяти страницах перечисляла многочисленные подробности о ставках, которые делались на этих лошадей, но последняя фраза подытоживала всю эту информацию так: «Нам не удалось найти какое-либо лицо или синдикат, которые выигрывали бы постоянно на всех этих лошадях, поэтому мы делаем вывод, что если такое лицо или синдикат существуют, их ставки делались через тотализатор». Несколько дальше в этой же папке я нашел письмо компании «Тоут Инвесторз Лимитид», в котором сообщалось, что никто из их постоянных клиентов не ставил на всех перечисленных лошадей, но, разумеется, они не имеют данных о ставках, которые делаются наличными прямо на ипподромах.
Вторая папка содержала одиннадцать отчетов о лабораторных анализах мочи и слюны. Первый из них относился к лошади по кличке Чаркоул и был составлен полтора года назад. В последнем речь шла о проверках лошади Радьярд, проведенных в сентябре, когда Октобер был в Австралии.
В конце каждого отчета аккуратным почерком было выведено слово «отрицательный».
Пресса явно старательно избегала выражений, которые могли бы навлечь на нее преследование за клевету. Вырезки из газет, подшитые в третью папку, изобиловали такими высказываниями: «Чаркоул продемонстрировал совершенно нетипичную для него манеру бега», «казалось, что Радьярд весьма возбужден своим успехом».
Заметок, где упоминались Чаркоул и следующие три лошади, было сравнительно мало, но потом кто-то явно догадался прибегнуть к услугам агентства по сбору информации: я обнаружил вырезки из нескольких дневных, вечерних, местных и спортивных газет, относящиеся к последним семи случаям.
В самом конце папки с вырезками я наткнулся на средних размеров конверт с надписью «Дейли Скоуп» 10 июня». Я понял, что это материалы, собранные беднягой Стейплтоном, и с большим любопытством открыл конверт. Но, к моему величайшему разочарованию, все вырезки, кроме трех, оказались дубликатами уже прочитанных мной.
Одна из этих трех была посвящена владелице Чаркоула, в другой говорилось о лошади (не упомянутой в списке Октобера), которая взбесилась и убила женщину в паддоке в Картмеле, Ланкашир, третья же представляла собой большую статью из спортивного еженедельника, подробно рассказывающую о знаменитых случаях применения допинга и их расследовании. Я прочел все это очень внимательно, но с минимальным результатом.
После трех суток бесплодных умственных усилий весь следующий день я провел, бродя по Лондону, с пьянящим чувством свободы вдыхая дымный городской воздух, часто спрашивая дорогу и вслушиваясь в звук голосов отвечавших. Пожалуй, Октобер с излишним оптимизмом оценил мое произношение, потому что еще до полудня два человека опознали мой акцент как австралийский. Мои родители сохранили английский выговор до самой смерти, я же в возрасте девяти лет понял, что в школе гораздо лучше ничем не выделяться, и с тех пор перенял манеру говорить, принятую на моей новой родине. Теперь уже я не смог бы изменить свою речь, даже если бы захотел, но чтобы она звучала похоже на кокни, ее явно надо было подправить.
Я двинулся в восточном направлении, задавая вопросы и прислушиваясь к ответам. Постепенно я пришел к выводу, что если я не буду произносить букву «эйч» и глотать окончания слов, результат получится вполне сносный. Я практиковался целый день, и в конце концов мне даже удалось изменить произношение некоторых гласных. Никто больше не спрашивал меня, откуда я приехал, что показалось мне признаком успешности моих стараний, а когда под конец дня я спросил уличного торговца, где мне сесть на автобус в сторону Вест-Энда, я не уловил особой разницы между своим вопросом и его ответом.
Кроме этого, я сделал одно приобретение - прочный холщовый ремень с кармашками для денег, застегивающимися на «молнии». Надев его под рубашку, я спрятал в него двести фунтов: что бы ни случилось, деньги под рукой мне всегда пригодятся.
Вечером, со свежей головой, я попытался подойти к проблеме допинга с другой стороны. Было ли у этих одиннадцати лошадей что-нибудь общее? Ответ напрашивался вполне определенный: нет. Все они обучались у разных тренеров, принадлежали разным владельцам, и жокеи на них ездили разные. Единственное, что их объединяло, это то, что у них не было ничего общего.
Я вздохнул и отправился спать.
Теренс - слуга, с которым у меня установились сдержанные, но определенно дружеские отношения, - разбудил меня утром четвертого дня, войдя в мою комнату с завтраком на подносе.
- Приговоренный ел с аппетитом, - заметил он, поднимая серебряную крышку, чтобы позволить мне насладиться видом и запахом яичницы с ветчиной.
- Что ты хочешь этим сказать? - поинтересовался я, довольно зевая.
- Я не знаю, сэр, какие планы у вас и его светлости, но вы явно собираетесь в какое-то странное место. К примеру, ваш костюм куплен не там, где все эти вещи.
Он поднял фибровый чемодан, положил его на табурет и открыл замки. Бережно, как будто они были шелковые, он выложил на стул хлопчатобумажные брюки и клетчатую рубашку, за ними последовали грубый светло-коричневый пуловер, черные штаны из «чертовой кожи» и черные носки. С видом отвращения он взял в руки черную кожаную куртку и повесил ее на спинку стула, а в ногах аккуратно расположил остроносые ботинки.
- Его светлость велели мне лично убедиться, что вы оставили все ваши вещи здесь, а с собой взяли только это, - сказал он с сожалением.
- Это ты их покупал? - с интересом спросил я. - Или лорд Октобер?
- Его светлость покупали все сами. Подойдя к двери, он вдруг улыбнулся.
- Хотел бы я посмотреть, как он толкался в дешевом универмаге среди всех этих суетящихся теток!
Я прикончил завтрак, принял ванну, побрился и оделся полностью во все новое, увенчав свой костюм черной кожаной курткой и застегнув ее на «молнию». Потом зачесал волосы не назад, как обычно, а вперед, чтобы вьющиеся черные пряди падали на лоб.
Когда Теренс вернулся за подносом, я стоял и разглядывал свое отражение в большом зеркале. Вместо того чтобы улыбнуться ему, я медленно развернулся на каблуках и одарил его жестким, прищуренным взглядом.
- Боже правый! - воскликнул он.
- Отлично, - радостно сказал я. - Значит, ты не стал бы мне доверять?
- Ни на грош.
- А что бы ты обо мне подумал? Ты взял бы меня на работу?
- Ну, во-первых, вы бы вообще не вошли в этот дом через парадную дверь. Только с черного хода, да и то вряд ли. Прежде всего я бы основательно изучил ваши рекомендации, но все равно взял бы только в крайнем случае. Вид у вас какой-то ненадежный… и даже… даже немного опасный.
Я расстегнул «молнию» так, чтобы видны были ворот клетчатой рубашки и коричневый пуловер.
- А теперь? - спросил я.
Он наклонил голову к плечу, соображая.
- Да, теперь я бы, пожалуй, взял вас. Так вы выглядите более обыкновенным. Не то чтобы более честным, но менее опасным.
- Спасибо, Теренс. По-моему, это как раз то, что нужно. Обыкновенный, но нечестный. - Я улыбнулся с удовольствием. - Пожалуй, мне пора.
- Вы взяли что-нибудь из своих собственных вещей?
- Только часы, - заверил я.
- Прекрасно.
Я отметил про себя, что впервые за четыре дня он перестал автоматически вставлять в каждое предложение обращение «сэр», а когда я поднял дешевый чемоданчик, даже не пытался забрать его у меня.
Мы спустились к входной двери, где я пожал ему руку, поблагодарил за то, что он так хорошо обо мне заботился, и дал пять фунтов - одну из тех банкнот, что оставил мне Октобер. Он взял деньги с улыбкой и остановился на пороге, разглядывая меня в моем новом обличье.
Я широко ему улыбнулся.
- До свидания, Теренс.
- До свидания, и спасибо… сэр, - сказал он и засмеялся. Следующим свидетельством резкого падения моего социального положения было поведение таксиста, которого я остановил на другой стороне площади. Он отказывался везти меня на вокзал Кинге Кросс, пока я не показал ему, что у меня достаточно денег, чтобы заплатить. Я успел на полуденный поезд в Хэрроугейт и в пути несколько раз поймал на себе неодобрительный взгляд сидящего напротив приличного мужчины средних лет с обтрепанными манжетами. Очень хорошо, подумал я, глядя на проносящийся мимо сырой осенний пейзаж - значит, я сразу же произвожу сомнительное впечатление. Хотя вряд ли это может считаться подходящим поводом для радости.
Из Хэрроугейта я на местном автобусе приехал в деревушку Слоу, спросил дорогу и пешком прошел последние две мили до поместья Октобера, явившись туда около шести, - лучшее время для того, чтобы наниматься на работу в конюшню.
Они действительно уже сбивались с ног. Я спросил старшего конюха, и он отвел меня к Инскипу, который был занят вечерней проверкой работы.
Инскип осмотрел меня с головы до ног и поджал губы. Это был моложавый, замкнутый на вид человек в очках, с редкими рыжеватыми волосами и вялым ртом.
- Рекомендации? - Голос же его, напротив, был резким и властным.
Я достал из кармана письмо корнуолльской кузины Октобера и вручил ему. Он вынул письмо из конверта, прочитал его и убрал и свой собственный карман.
- Значит, раньше ты не работал со скаковыми лошадьми?
- Нет.
- Когда можешь начать?
- Прямо сейчас, - я показал на свой чемоданчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40